Очень короткие рассказы о главном

Неисправимый

Он был здоровенным жизнерадостным мужиком: каким помню его в тридцать, таким остался и в шестьдесят. Только вначале он был светловолосым, потом русым, а в конце концов стал седым, но сути это не меняло – жизнерадостный детина, кондовый оптимист.

В первый раз он женился по большой студенческой любви на хохлушке, для которой родители активно подыскивали партию среди начальства, но не успели, потому что её закружило первое девичье чувство – тут никуда не денешься. Он, конечно, думал, что это навсегда, и даже завёл с ней двух детей. Но она всё-таки нашла себе новую партию, действительно из начальства, и ушла, оставив бывшего мужа с сыном и взрослой дочерью, но зато без имущества.

Дети выросли, встали на ноги (под папиным присмотром) и состоялись как специалисты. Тогда он женился во второй раз, и снова по большой любви. Женщина вела самостоятельный образ жизни, но, конечно же, ей требовалось мужское плечо, а он по знаку зодиака был Телец, то есть прямо-таки обязан подставлять своё плечо всем нуждающимся. В итоге она вспахала на своём Быке поле, взрастила там урожай и в полном объёме направила этот урожай в собственные закрома. Всё имущество при разводе, как и в прошлом варианте, досталось женщине.

Мы с ним работали тогда вместе: он занимался конструированием, а я привлекал в проект инвестиции. Так мы и шли параллельными дорогами. Сам я худой, темноволосый и аккуратный, то есть полная противоположность нашему расхристанному бугаю. И по характеру я скорее желчный, что, наверное, спасает от всевозможных неприятностей. Я исповедую правило: не очаровывайся – тогда не придётся разочаровываться. А этот…

Я говорил ему: не женись, бабы сразу же садятся тебе на шею, которую ты с удовольствием им подставляешь. Тебе уже сорок пять лет, а ты всё такой же романтик, как в юности, в то время как с тебя по-простому тянут деньги, и более ничего.

Он ответил:

– Я имею право мечтать! – И я тогда заткнулся.

Мы с ним – ровесники, но, в отличие от него, я долго не связывал свою жизнь семейными узами, а когда дозрел – подобрал женщину молоденькую, хозяйственную и в определённых пределах умную. Она целиком зависела от меня, а детки наши, подрастая, связали ей руки в плане возможных шалостей с другими мужчинами. Я баловал свою дорогую поездками за рубеж; я подобрал ей неплохую работу; я контролировал её свободное время – которое, кстати, и сам предпочитал (по большей части) проводить в кругу семьи. В этом смысле романтика отходила на задний план, зато оставалось разумное сосуществование, удобное для обоих участников. А он?!

А он влюбился, словно юноша, и снова захотел жениться. На сей раз – на тридцатилетней даме без образования, которая, естественно, смотрела ему в рот и ловила каждое слово. У неё самой были две малолетние дочки, но этот, я извиняюсь, придурок их… официально удочерил!

На работе он был прекрасным главным конструктором, но в личной жизни – полным кретином. Спустя короткое время я начал замечать, как его дамочка позволяет себе на него прилюдно покрикивать. Я посоветовал ему тогда: разочек возьми в руки палку и обломай об её спину, если она рот на тебя откроет, – такие, как твоя нынешняя, понимают только кнут, а ты ей – пряники…

Он жутко на меня разозлился, чуть ли не послал подальше, но потом как-то всё сгладилось. Когда его жена, сдвинутая на метафизике, ушла к какому-то экстрасенсу (тот вёл курсы для придурков, которые ему верили, и продавал им куски алюминия, выдавая их за «матрицы жизни»)… так вот, когда моему бычку в очередной раз наставили рога, он вынужден был ещё несколько лет платить алименты за чужих детей.

«Время его вылечит», – подумал я, но этот непобедимый романтик не унимался. Чего только он не мычал о женщинах: они, дескать, тонкие существа; они мыслят интуитивно и, стало быть, прозревают (словечко-то!) любые события в космическом плане… Наконец через какое-то время он нашёл (опять!) свою вторую половину и живёт с ней в полной гармонии. Я даже не смеялся: если человек болен на голову, его не вылечишь.

К тому моменту нам обоим стукнуло по пятьдесят восемь. «Половинке» его, то бишь новой супруге, оказалось лет на двадцать пять меньше, и когда я её увидел, то первое ощущение можно было обозначить словом «скользко».

Во-первых, она сама его нашла, как бы невзначай устроив через подругу первое с ним свидание.

Во-вторых, она сразу взяла на себя всю бытовую сторону его жизни, начиная с отправки писем и заканчивая уборкой квартиры, приготовлением обеда и стиркой. Очень скоро он оказался в полной бытовой зависимости от этой мадам, а когда мужчина так расслабляется и не может найти в себе силы в один момент выставить барышню за дверь, то весьма скоро он целиком оказывается в опытных женских руках.

Мой приятель очень много зарабатывал, но при этом жизненные потребности его оставались в пределах разумного. Когда я узнал, что он, мало того что в очередной раз женился на этой своей хозяйке (я уже не удивлялся его мании), но и переписал на свою пассию машину, дачу и две квартиры, – я однозначно и твёрдо понял, что ему конец.

Вот почему я заплатил небольшие, в общем-то, деньги знакомым службистам, которые прослушали мобильный и домашний телефоны его новой жены. Стало ясно, что нашего бычка регулярно, изо дня в день, травят какой-то гадостью, так что скоро его ждёт либо инфаркт, либо инсульт. Я с самого начала предполагал такой ход событий и видел во всей этой истории свой собственный коммерческий интерес.

Но вначале я всё-таки сделал попытку открыть ему глаза на происходящее. Я приехал к нему и под благовидным предлогом затеял разговор обо всём, что знал. Вы бы видели, как он взбесился! Я в очередной раз получил порцию негативных эмоций, после чего он в ярости заявил:

– Если ты хоть раз ещё заикнешься о моей жене-отравительнице, считай, мы с тобой незнакомы!

И добавил:

– Пойми, мне жизнь станет не мила, если я об этом начну думать в том ключе, что ты преподносишь… Знаешь, какие она мне письма шлёт, если куда-то уезжает? Я, пишет, без тебя глупа, некрасива и бессильна, и только с тобой состоялась как женщина… Если уж таким словам не верить, зачем жить?!

Я не мог с ним не согласиться: каждый хозяин своей судьбы. Тогда я поступил, как и задумал изначально. Я встретился с его, так сказать, «половинкой» и попросил её заплатить мне за молчание. Цацкаться с этой потаскухой мне было не с руки, я даже голоса повышать не стал – приехал и выложил ей свои условия. Если уж он такой романтик, что готов умереть за собственную веру в женскую часть человечества, то меня – увольте! Я из другого теста. Она его регулярно травит, а я должен на это спокойно смотреть, не пытаясь её наказать? Пусть хотя бы заплатит, стерва!

Что вы думаете? Привезла деньги как миленькая! С паршивой овцы хоть шерсти клок: я на эти средства купил себе однокомнатную квартиру, в которой до сих пор вполне приятно провожу время. Жене об этом знать незачем – у каждого должны быть свои маленькие секреты.

Самое большое удивление вызывает у меня тот факт, что конструктор мой, давно перешагнув свой шестидесятилетний порог, жив-живёхонек и не теряет романтического оптимизма. «Половинка» его, после моего к ней коммерческого визита, убежала от нашего бугая как ошпаренная, вновь оставив его буквально голяком. Суды, раздел имущества в её пользу… Но он не унывал. Это, говорил, следствие его к ней неправильного подхода – дескать, он ей мало внимания уделял и всё такое. Что касается женщин – он продолжал воспевать их лучшие качества, то есть доброту, терпение, верность и снисхождение к мужским слабостям.

Пускай! Он имеет право мечтать, и я иногда даже ему завидую. Мы оба тёртые мужики. Но настоящего личного счастья, если разобраться, я по жизни так ни разу и не испытал, потому что до конца женщинам не верил, а на дне женской души всегда видел мутный осадок. Им важно было, используя меня, свить гнездо, высидеть птенцов и получить свою долю материальных благ. По крайней мере, моей бывшей жене этого оказалось достаточно – она считала, что её жизнь вполне удалась.

При чём здесь любовь с первого взгляда или там до гробовой доски?!

При чём здесь романтика, вздохи при луне и закатывание глаз по ничтожному поводу, например при виде озера среди ледников?

Хватит о глупостях. На том ломберном столике, что называется жизнь, каждый играет за свои деньги. Он либо выигрывает, либо проигрывает, но ясным всё становится только ближе к финалу. Мне тоже, как и нашему романтику, за шестьдесят; моя семья давно развалилась, дети живут отдельно, у меня теперь молодая пассия, с которой я делю свой дом и при этом не верю ей ни на грош, чтобы не ошибиться.

А этот? Вот вам новость: снова влюбился!

Не знаю, кто из нас прав. Считаю его романтические представления бреднями: гораздо проще закрыть на всё глаза, чем понимать, что тебя могут предать за твоей же спиной.

Впрочем, вновь повторюсь: каждый играет на свои. Этот герой опять кого-то любит… посмотрим, чем всё кончится!

Адвокат

Я – дочь горного народа с юга, и преданность – в крови у наших женщин. То, что я давно уехала из родных мест и живу теперь в большом городе, ничего в этом смысле не меняет.

Когда-то ты взял меня в свои мужские руки, и я долго была для тебя просто девочкой, дарящей удовольствие. Потом ты повёл меня вверх по лестнице, каждая ступенька которой означала новые возможности.

После вуза ты направил меня в Коллегию адвокатов и рекомендовал председателю. Меня приняли в это закрытое сообщество.

Ты подарил мне веру в себя и заставил, помимо адвокатской практики, заняться диссертацией, а потом устроил мне защиту.

Ты привёл мне VIP-клиентуру, и я заработала столько денег, сколько никогда не привиделось бы даже во сне. Ты приучил меня относиться к деньгам, как они того и заслуживают: не более чем как к инструменту для достижения цели.

Самое главное: ты научил меня ставить задачи масштабом в целую жизнь. Вот почему я захотела возглавить сеть адвокатских контор, предоставляющих бесплатную для граждан досудебную защиту в любых жизненных обстоятельствах: задержал их на улице полицейский или заводят уголовное дело на предпринимателя, а может, просто отменили авиарейс, потому что туристическое агентство чего-то не учло. Я продвинула через Госдуму законопроект (ты, конечно, обеспечил его лоббирование), и защита гражданских прав вот-вот должна была стать обязательной, как автострахование, а я, со своей уже созданной сетью, могла в результате превратиться в самого богатого адвоката страны. К тому и шло дело.

Все эти годы я служила тебе, словно цепной пёс, создав юридическую защиту от всевозможных посягательств со стороны конкурентов, чиновников и бандитов. И вот теперь, когда тебя надо вытаскивать из тюрьмы, потому что твоё влияние оказалось слишком велико и ты перепугал политических небожителей, – я днём и ночью занимаюсь только этим.

Всё продается и покупается, дело лишь в цене. Не продаётся только моя к тебе любовь, зародившаяся ещё в той девочке, которую ты когда-то взял под крыло, и ни на миг не угасавшая после. У меня никого не было, кроме тебя, и никого не будет, потому что сердце моё принадлежит единственному на свете мужчине, моему господину и учителю.

Я спасу тебя, чего бы это ни стоило. Верь мне, как я верю в тебя. Я отдам все свои деньги, но утоплю тех, кто причастен к твоему пленению, в интригах и встречных исках. Я натравлю их одного на другого. Я поставлю под вопрос престиж самой власти, которая посмела замахнуться на тебя. Ты обязательно выйдешь на свободу, потому что я тебя люблю. Ничего не бывает сильнее любви, которая есть Бог.

Мы скоро увидимся.

Обещаю.

Наш Невский проспект

Мужику было лет сорок, но выглядел он на все шестьдесят. Он стоял возле Московского вокзала в Санкт-Петербурге, плохо одетый, в стоптанной обуви и, видимо, боялся зайти внутрь: вдруг не пустит охрана или задержит милиция. Скорее всего, он был одним из тех, кого жизнь выкинула на обочину, но ещё делал попытку остановиться на самом краю – не имея ни жилья, ни работы, но всё-таки пытаясь как-то существовать, не скатываясь до помойки.

Видимо, он сильно пил, но сегодня был абсолютно трезвым, и как раз поэтому опасался всего, чего по пьянке не замечал. Он держался поодаль от толпы, перетекавшей из метро на улицу, с улицы на вокзал и опять в метро, – ото всех этих людей, спешащих по делам, имеющих собственный дом и определённое будущее.

Сентябрь был тёплым, светлым и без дождя, а небо – голубым с редкими серыми облаками. Часы на вокзальной башне показали половину второго. Запахнувшись в старенький плащ, стараясь не поднимать глаз, быстрой семенящей походкой мужчина прошёл в помещение вокзала. Никто его не остановил, только охранник смерил тусклым равнодушным взглядом, и вскоре мужчина оказался на платформе, к которой медленно подкатывал поезд, следовавший из российской глубинки.

Мужчина теперь почти бежал по перрону и, когда поезд остановился, оказался ровно напротив двери нужного ему вагона. Проводница сошла на платформу, протёрла тряпкой поручень и открыла дверь в тамбур.

Старушка выбралась на перрон одной из первых – в стареньком пальтеце, перехваченном крест-накрест платком. В руках у неё были чемодан, перевязанный верёвкой, и корзинка, закрытая поверху дерюгой.

– Мама, – сказал мужчина, обнимая старушку, – здравствуй, мама!..

Она плакала и целовала его в обе щеки.

Он взял в одну руку чемодан, в другую – корзинку и повёл бабульку к выходу. На привокзальной площади он остановился и, не в силах скрыть радости, показал на стелу, установленную в честь Победы, и на открывающуюся за ней панораму:

– Вот это – наш Невский! А там – Лиговка!..

Он вёл её по улицам и показывал город, в котором она никогда до этого не была. Его лицо светилось такой любовью, словно под Богом оставались только они вдвоём с матерью.

– Какой большой город… – прикрывая рот ладошкой, говорила мать. – И людей-то сколько!.. Они что, все друг друга знают? Или приезжие?

Мужчина счастливо смеялся и что-то отвечал.

– А вот, – показывал он куда-то вбок, – смотри: это шаверма. Ты когда-нибудь пробовала? Хочешь, я тебя шавермой угощу? Очень вкусное мясо. У нас тут всё вкусное…

Бабушка отнекивалась, и они шли дальше. Наконец они добрались до коммунальной квартиры, где он жил в одной из комнат. Там стояли видавшая виды кровать, шифоньер и тумбочка с двумя старыми табуретками возле.

– Это временно, – пояснил он матери, – пока у меня там, в квартире, ремонт делают… Ну, кафель меняют, сантехнику новую устанавливают, потолки белят… Поживём пока здесь, а в следующий раз я тебя уже в хорошее жильё приглашу.

Он с детства не умел врать, особенно ей.

Мать сняла пальто, он – плащ, и когда разулся, чтобы надеть тапочки, мать увидела его протёртые носки. Она распаковала корзинку, и комната наполнилась запахом приготовленной по-домашнему курочки, малосольных огурцов и хлеба, ещё позавчера тёплого, из печи.

– Давай хоть поедим по-человечески, сынок, – сказала она. – Трудно тебе, чай, тут живётся.

– Ничего, управляюсь, – всё так же с улыбкой глядя на старушку, сказал мужчина. – Только вот Таська, помнишь, жена моя, ушла. Но я не сержусь.

– Господь ей судья, – расстилая на тумбе скатёрочку, сказала мать. – Я знаешь чего, сынок, приехала-то? Тебя с собой забрать, к нашим. Совсем в деревне мужиков не осталось, а дом рук требует. Я уже старая, еле-еле с огородом справляюсь. Приезжай… Мне одна радость: схоронишь меня как положено, а то чужие люди на погост понесут… не дело это.

Он ел, держа куски курицы руками, а мать смотрела, как он не может остановиться, по уши утопая в каравае, похрустывая огурцом и снова отправляя в рот куриные грудку, ножку, другую ножку… Лишь когда на скатерти почти ничего не осталось, мужчина остановился и поглядел на мать.

– Рассчитайся на работе, – велела та как о решённом, – берём билеты и поехали.

Мужчина отвёл глаза в сторону:

– У меня денег на билет не хватит – всё за ремонт отдал.

– Есть у меня деньги, – ответила мать, – я свинью продала. Поедешь?

Она глядела на сына строго, предлагая то последнее, за что ему ещё можно было ухватиться. Он был трезв и всё понимал. Сейчас ему очень хотелось выпить, но приходилось что-то решать всерьёз, а он за последнее время вообще разучился думать.

Мужчина поглядел на заскорузлые, коричневые от грубой работы руки матери, на её старенькое платье с выцветшими кружевами (наверное, выходное по случаю приезда), на морщины, избороздившие её лицо, и словно бы нутром почувствовал, как он всё это любит. В этой жизни ничего больше не оставалось, кроме строгих, ждущих глаз матери и тех детских воспоминаний, когда он лежал под одеялом, засыпая, а эти руки, убаюкивая, гладили его, и казалось, будто всё в жизни сложится хорошо.

Он то ли вздохнул, то ли всхлипнул, оценив за короткую секунду, как оно в действительности получилось и как он жил здесь последние десять лет. Потом он уткнулся в ладони матери, зажмурившись, как раньше, а когда поднял лицо, возвращаясь сюда, в нынешнюю свою бытность, то сказал лишь одно, но самое важное для них обоих слово:

– Поедем.

В коридоре коммуналки громко ссорились соседи, а здесь, в этой комнате, стояла такая тишина, какая бывает, когда от счастья можно ничего вокруг не замечать. Мать смотрела на сына, который до неузнаваемости постарел в этом городе, а тот что-то говорил, рассказывая истории, по большей части о ком-то, не о себе, и в ответ материнский взгляд дарил ему то, чего он лишён был с тех пор, как уехал.

Наступала пора возвращаться.

К себе самому.

Топография и геодезия

Эх-ма!.. Водка была холодной и вкусной.

Мы сидели в бане, снятой на целый день, за деревянным столом в зале с камином. Из буфета уже принесли закуску, остальное планировалось на потом. Водку мы взяли с собой, охотничьи колбаски нам должны были пожарить позже – в общем, мы удобно расположились в мягких креслах и отдыхали, попарившись и приняв по рюмочке. Отдых был вполне заслуженным.

Мы – это три сорокалетних топографа-геодезиста, которые только что выполнили крупный заказ, разделив и оформив под кадастр бывшие земли Министерства обороны. Двое из нашего состава – начальник группы, в просторечье Ваня, и я – были плотными и мохнатыми во всех местах мужиками, носившими бороды и работавшими в основном в поле. Третий, Жора, наоборот, был худым, высоким и гладко выбритым. Он имел дело с геодезическими архивами и выполнял чудовищную по сложности работу. Вчера мы сдали бумаги заказчику и получили причитающиеся нам деньги, в честь чего и была организована баня.

Да, ещё с нами были три девицы из агентства добрых услуг, они тоже сидели возле стола, закутавшись в простыни. Для них принесли шампанское, это подняло девочкам настроение, и я уже готовился перейти к следующей стадии отдыха, когда разгорелся нешуточный спор.

Началось с какой-то вскользь брошенной Ванечкой фразы, типа того, что люди состоят из поступков, которые они совершили. Он, конечно, в работе был трудяга и умница, но тут вопрос стоял глобально, и я не мог не возразить:

– Глупости! Человек – существо духовное. Мы из себя представляем то, что думаем и что чувствуем. Материя, знаете ли, мертва, а дух, знаете ли, вечен.

Гладколицый и темноглазый Жорик обычно отмалчивался, когда его не спрашивали, но тут вдруг сказал своим негромким голосом:

– Человек, по-моему, – это прежде всего убеждения. Вот ты, – обратился он ко мне, – что ты можешь отдать за свои убеждения?

– Смотря за какие, – откликнулся я.

– За самые важные, – уточнил Жора.

– Это насчёт Родины, что ли? – переспросил я. – За сколько долларов я выдам военную тайну?

Жора посмотрел на меня с жалостью, как на больного. Я понял, что пошутил довольно глупо.

– За жену свою, к примеру, к бандитам на нож полезешь? – спросил он, отжимая меня к краю.

– Полезу, – сказал я, повышая градус разговора. – А ты за что полезешь?!

Вклинился Ваня, предварительно разгладив смоляную бороду:

– Когда к Богу попадёшь, ты ему не о принципах рассказывать будешь, а про то, что реально сделал… Мы или по-пустому живём, или со смыслом. Я вот, например, мечтаю создать кадастр всей территории страны и добиться, чтобы сделали комплексный план развития России. Я даже проект по этому поводу написал, отослал президенту.

– И что? – хором спросили мы с Жорой.

– Поблагодарил меня какой-то клерк от его имени, – пожал Ваня мохнатыми плечами. – А ведь что-то вроде ГОЭЛРО нам обязательно нужно. Нельзя без руля плавать – утонем. Вот за ГОЭЛРО мне и умереть было бы не обидно… если уж вы про убеждения толкуете.

У меня, если честно, подобных глобальных планов не было, зато существовала своя гипотеза, касавшаяся личного духовного роста:

– Знаете, что такое закон сохранения зла? – спросил я их обоих. – Закон означает, что количество зла в мире постоянно, это вроде как налитая до краёв чашка. Если ты добавляешь туда хоть каплю, то на тебя же эта капля и прольётся. В какой форме, неважно: может, родственники заболеют, а может, денег лишишься… И вот, чем большему кругу людей ты доставляешь неприятности, тем больший круг людей доставит неприятности тебе. Поэтому в мир нужно вносить как можно меньше зла. Что означает, – закончил я, – необходимо иметь постоянную внутреннюю, то есть духовную оценку того, что ты делаешь. Поняли? Всё определяют не поступки и не какие-то абстрактные принципы, а духовные критерии, которые ты для себя выбрал: что в твоём понимании есть зло, а что – добро.

Все помолчали, обдумывая.

– Мальчики, а вы на нас внимание обратите? – пропела одна из девиц.

– Кушайте пока, отдыхайте, – отмахнулись мы, наливая девочкам шампанского, а себе снова водку.

– …Не всё так просто, – уточнил Жора. – Как же быть с твоим «добром»? Его что, тоже в мире неизменное количество? И оно, по той же схеме, возвращается к тому, кто его принёс, но только в иной форме? А может, это похоже на джекпот: выигрыш достаётся везунчику, а не тому, кто больше всех монет в автомат набросал?.. Вот, к примеру, ты делаешь-делаешь добро, а тебе в ответ – ничего… А другой за просто так имеет все блага. И где здесь справедливость?

Вопросы были вполне законными. Мы выпили ещё по одной и порешили на том, что творить добро нужно обязательно. А уж как тебе за это воздастся, не суть важно.

– Знаете, кого я считаю неудачником? – заявил Ваня. – Тех, кто ничего не сделал для других. Ведут себя высокомерно, но внутри-то труха… Все эти наши миллиардеры – полное дерьмо.

– Полное!.. – подтвердили мы с Жорой. – А присутствующие здесь – золотой фонд человечества! И мы своё первородство, то бишь принципы, на которых воспитаны, за вонючие доллары никому не продадим!..

Мы сдвинули стопки, чувствуя себя тремя русскими богатырями.

– Мальчики, вы про нас всё-таки не забыли? – снова послышалось сбоку.

Мы опять отмахнулись: сидите, мол, девчонки, – не видите, что ли, у нас разговор серьёзный? Кушайте, развлекайтесь как-нибудь, дайте пообщаться по-человечески!

Мы спорили, смеялись, парились, играли в бильярд и обнимались наконец-таки с девчонками, а потом хорошо закусили, снова играли в бильярд и пили водку. Всё было здóрово.

Противоречий в наших взглядах больше не осталось. Каждый из нас состоял из тех поступков, которые мы совершили, – это раз. Каждый представлял собою то, что умел прочувствовать до самой глубины души, – это два. И, конечно же, любой из нас соткан был из принципов, за которые мог бы отдать жизнь, – три.