Свенельд. Оружие Вёльвы

Когда Снефрид подъехала, тетки нигде не было видно, только четыре ее козы бродили по ближнему пригорку. Старый длинный дом был разделен на три части: середина была жилой, а по бокам располагались хлев и кладовка, в каждое помещение вела отдельная дверь. Оставив Ласточку под навесом, Снефрид прошла в дом. Огонь в очаге почти угас, и Снефрид подложила несколько мелких полешек. Как всегда, еще на входе ее охватил запах сухих трав. У Хравнхильд их было великое множество – все полки, все балки были увешаны сухими пучками или льняными мешочками с сушеными листьями или корешками. Хравнхильд была самой лучшей в корабельном округе лекаркой. А еще она была повитухой, вёльвой и могла предсказать судьбу новорожденному.

Позади скрипнула дверь. Снефрид обернулась.

– Это ты! – Хравнхильд, остановившись у порога, в выразительном изумлении широко открыла глаза. – Уже и прискакала!

– Ты же видела мою лошадь. Привет и здоровья тебе, Хравнхильд, – приветливо сказала Снефрид, но не подошла: целоваться у них с теткой не было в обычае.

– Не думала, что ты так скоро найдешь время!

– Моему отцу придется уехать из дома, тогда я уж точно его не найду.

– Стало быть, я должна поблагодарить норн за то, что вынуждают его уехать!

– Хравнхильд, ты же хотела меня видеть? – невозмутимо спросила Снефрид. – Или мне отправиться обратно?

Она давно привыкла к язвительным повадкам тетки – та и с Виглинд, пока сестра была жива, обращалась так же, а со дня ее смерти перенесла это обращение на племянницу. Значит, сочла ее достойной заменой.

Ничего не ответив, Хравнхильд прошла и села возле очага, пошевелила огонь. Она была лет на семь-восемь старше Виглинд, и сейчас ей было пятьдесят без малого. Одетая в платье из серой шерсти и такой же хангерок без застежек, подпоясанная передником, с подолом, слегка испачканным сажей от котла, Хравнхильд тем не менее не выглядела бедной – так могла бы выглядеть хозяйка богатой усадьбы, если бы оделась похуже, чтобы, скажем, принять теленка у любимой коровы. Дело было в выражении лица – таком, будто она одета в узорные греческие шелка; мысли ее были сосредоточены на таких важных предметах, что беспокоиться об одежде было ниже ее достоинства. Подрастая и начиная задумываться об этих делах, Снефрид недоумевала: почему Хравнхильд не вышла замуж? Она ведь была весьма хороша собой, даже красивее, чем Виглинд. Такое же, как у Снефрид, продолговатое, высоколобое лицо, но черты тоньше, изящнее; высокие скулы, довольно яркие голубые глаза при темно-русых волосах и черных бровях казались еще ярче – будто чистые озера, зеркала летнего неба. От этой красоты и сейчас сохранилось немало – лицо тетки покрылось морщинами, волосы наполовину поседели, но черты еще не поплыли, глаза не потускнели. Наверняка тридцать лет назад нашлось бы немало желающих на ней жениться. Но правды Снефрид не знала: Виглинд уже умерла, когда ее дочь начала над этим задумываться, родителей матери Снефрид не знала. Ее собственный отец хмурился при упоминании свояченицы и никогда к ней не ездил, и Снефрид не решалась его расспрашивать. Возможно, Хравнхильд была низкого мнения о мужчинах и замужестве вообще – когда Снефрид собралась замуж за Ульвара, тетка так решительно возражала, что даже сама приехала в Оленьи Поляны и пыталась отговорить Асбранда от этой свадьбы. Снефрид их разговора не слышала, но запомнила, что с того дня отец вовсе не желал видеться с Хравнхильд, ни у нее дома, ни у себя. Но Снефрид не запрещал к ней ездить – все-таки единственная родственница.

– Нет ли вестей о твоем беглеце?

Хравнхильд никогда не называла Ульвара по имени.

– Откуда же им теперь взяться? – Снефрид покачала головой. – Теперь до лета никаких вестей не будет, разве руны что подскажут.

– У госпожи Алов тоже ничего не слышно.

– Ты была там?

– Нет, она присылала вчера ко мне человека. Привез хорошие гостинцы – от пира Зимнего Полнолуния. Я затем тебя и позвала – мне одной столько окороков, сыров и пирогов не съесть, хочу отдать тебе половину. И еще прислала мне шубу на лисе. Вон, погляди, – Хравнхильд с удовольствием кивнула на стену, где висела новая вещь – шуба, крытая светло-синей шерстью, с отделкой из шелковой тесьмы. В обычном темном доме она выглядела чужеродно, будто где-то тут сидит богатая гостья.

– Роскошный дар, – согласилась Снефрид, подойдя поближе рассмотреть тесьму.

– Тебе ведь такого не подарят те болтуны, что таскаются к твоему отцу.

– Мне есть в чем ходить, – Снефрид улыбнулась. – К тому же пришлось бы слишком много даров готовить им в ответ.

– Если бы ты послушала меня, то и тебе присылали бы самые богатые дары, за которые не надо давать отдарков.

– Хравнхильд, мы уже об этом говорили, – Снефрид снова села и разгладила платье на коленях. – Я не хочу быть чересчур мудрой. Мне хватает дел по своему хозяйству, я не могу управляться еще с чьей-то судьбой.

– Тебе придется. Норны выбрали тебя, я это знаю с твоего рождения. Но я сама тогда была еще молода и сдуру сказала об этом твоему отцу. За то он меня и невзлюбил с того самого дня. Потому и выпихнул тебя еще девчонкой замуж за того простофилю, что боялся…

– Вовсе отец меня не выпихнул! – перебила ее Снефрид. – Я сама хотела выйти за Ульвара. И не жалею об этом. И вовсе он не простофиля…

– Ну а кто же он? Что, те двое больше не требуют с тебя своих денег? Фроди Тюлень и Кальв Деревяшка?

Снефрид невольно засмеялась новым прозвищам, которые тетка дала ее неприятелям.

– Фроди сегодня был у нас. Позвал отца делать камень по его жене. И сказал, что вовсе не по этому делу – он, дескать, вовсе его не хотел, это все Кальв…

– Ты его слушай больше! Они с Кальвом поют одну и ту же песню, хоть и разными голосами. Оба они мечтают ободрать тебя, как вяленую треску, чтобы остался один голый хребет. Только Фроди похитрее – валит все на Кальва, таскается к вам, притворяется другом, чтобы повернее знать, как у вас дела. Ему только и надо, что выяснить, остались ли у тебя деньги и стоит ли подносить подарки конунгу и всем его приближенным, кто может ему помочь. Чтобы не оказалось, что он роздал даров на бо́льшую стоимость, чем сможет выиграть. Говоришь, он хочет заказать камень по жене? И небось с надписью, какой прекрасной женщиной была эта толстая клуша? Эта гора жира, что была славна только своей походкой – будто тюлень, ползущий по суше?

Снефрид не могла не засмеяться – обладая злым языком, Хравнхильд была точна в свои оценках. Покойная Гуннхильд, достойная супруга Фроди, была ростом с него и не менее дородна. Ульвар когда-то рассказывал, будто однажды стадо тюленей рванулось на берег, увидев там Гуннхильд и приняв ее за самку своей породы. Гуннхильд, дескать, была польщена, но Фроди вступил с тюленями в бой. Конечно, это была неправда, но Ульвар так смешно рассказывал, изображая приступ пылающих страстью тюленей, что Снефрид и сейчас улыбалась, вспоминая об этом.

– Это Фроди не ради нее старается, – продолжала Хравнхильд, – а ради тебя! Хочет показать, какой он хороший муж! Вот увидишь – еще до йоля он к тебе посватается.

Тут Снефрид захохотала еще пуще. Она – и Фроди! Да любой умер бы со смеху, вообразив такую пару!

– Но как… как он ко мне… посватается, – с трудом выговорила она, – если мой муж… жив! Если бы они с Кальвом думали иначе, то не пытались бы с ним судиться.

– Он сыщет способ тебя убедить.

Снефрид уняла смех: в голосе тетки послышалось предостережение.

– Эти двое от тебя не отстанут. Если они и не смогут выжать из тебя деньги, Фроди будет домогаться тебя самой. На самом деле, такая плата ему даже больше понравится.

Снефрид лишь чуть свела свои светлые, красиво выписанные брови, но взгляд ее приобрел твердость и остроту клинка. Это казалось нелепым, но Хравнхильд славилась точностью своих предсказаний.

– И лучше бы тебе было послушать меня, – продолжала Хравнхильд. – Если ты возьмешь мой жезл, то ни Фроди, ни Кальв, ни сам конунг ётунов не смогут ни к чему тебя принудить. Они все будут лебезить перед тобой, как сейчас передо мной, и госпожа Алов будет слать тебе подарки.

– Но зачем она будет слать мне подарки, когда у нее есть ты! – будто защищаясь, ответила Снефрид.

– Я не вечна. Хоть я и была моложе, чем ты сейчас, когда принимала старшего сына Алов, он намного меня переживет. Его нить намного длиннее моей. И твоя нить такой же длины. А его нить обязательно нужно передать. Оставшись без своей норны, он натворит немало бед.

– Так неужели тебе некому его передать? – Снефрид беспокойно поерзала на месте. – Наверняка ты знаешь других женщин, таких же мудрых, как ты…

Она точно знала, чего хочет, а чего не хочет, но воля тетки не уступала по твердости ее воле, да к тому же была подкреплена вдвое большим жизненным опытом. Прожив полжизни одна, та привыкла во всем поступать по-своему, и Снефрид было трудно с нею спорить.

– Ваши нити связаны! Ты последуешь за ним. Так тебе суждено.

– Нет! – Снефрид встала на ноги, чувствуя, что должна бороться против попыток ее принудить, пусть даже со стороны судьбы. – У меня есть муж. И мне не нужны другие мужчины, и никуда я не собираюсь следовать за тем, кого даже не знаю…

– Ты не можешь этого изменить! – Хравнхильд тоже встала. – Как будто это я придумала! Так суждено!

Они стояли напротив друг друга, разделенные низким, обложенным крупными валунами очагом, где уже почти угас огонь. Две женщины и впрямь напоминали норн, спорящих над колыбелью новорожденного, – одна молодая, другая средних лет, одна светлая, как день, другая темная, как сумерки, и при том наделенные сходством, которое любому бросилось бы в глаза. Даже не зная сути их спора, всякий признал бы правой темную норну – само это сходство говорило, что младшая напрасно противится судьбе. Старая собака Хравнхильд, спавшая у очага, встревоженно подняла голову и села.

– И твой отец об этом знал! Он потому и выпихнул тебя замуж, едва это стало прилично, за первого, за кого было прилично отдать, что хотел отогнать твою судьбу. И вот к чему это привело – твой муж сгинул, но так, что ты не можешь взять другого, поэтому к тебе и не посватается никого поумнее, чем этот Фроди. Судьбу не обманешь. Она упрямее любого упрямца, и у нее много времени. Больше, чем человеческая жизнь.

– Мне не нужна такая судьба! – Снефрид старалась говорить твердо, но от волнения у нее дрожал голос. – Я мало об этом знаю… но достаточно, чтобы не желать знать больше! Мне не нужен твой жезл, не нужны подарки. И Ульвар когда-нибудь вернется. Отец раскидывал руны и знает: он жив и на свободе. У него не так уж плохи дела. Скорее хороши, чем плохи. Можешь ты утверждать, что это неправда?

– Отчего же, не могу, – Хравнхильд усмехнулась не без ехидства. – Он может быть жив, на свободе и даже нажил некое богатство. Но здесь, в нашем округе, в Свеаланде его ноги больше не будет никогда! Что тебе толку от мужа где-нибудь… в Грикланде! А покровительство знатных людей тебе очень даже пригодится. Ты думаешь, просто так конунг отклонил жалобы этих двух выродков? Госпожа Алов замолвила за вас словечко Фридлейву, а он – конунгу.

– Хорошо, что конунг не знал об ее участии! Говорят, он не слишком хорошо о ней отзывается!

– Может, и так, но Фридлейв не оставляет мысли жениться на Алов, а потому выполнит любую ее просьбу. А ты можешь сама стать настолько сильной, что не будешь нуждаться в их помощи. Иначе эти двое обдерут тебя, как треску, и ты останешься в одной рубашке. И все равно придешь ко мне, чтобы я не дала тебе умереть с голоду, и все равно примешь твою судьбу, но только более дорогой ценой, чем сейчас. Я тебе дело предлагаю.

– Я не желаю… этим заниматься, – Снефрид упрямо потрясла головой.

– Ты еще не знаешь, что такое настоящая сила, – тихо, не то мечтательно, не то маняще ответила Хравнхильд, и в голосе ее звучало вдохновение. – Что такое настоящее могущество. Тебе лишь не хватает смелости оторваться от старых привычек. Это все твой отец – все пытался сделать из тебя женщину, как все! Но если ты сойдешь с этой дороги, то будешь упиваться тем, чего сейчас боишься. Ты еще так молода – у тебя так много времени впереди, чтобы обрести знания, силу и влияние. Ты сможешь повелевать самыми могущественными людьми… даже конунгами. Станешь, как те великие вёльвы древности, без совета которых конунги не начинали походов. Как Идибера и Альбрюн! Если бы ты…

Хравнхильд вдруг замерла, будто у нее перехватило дыхание, и замерла с открытым ртом. Снефрид пронзил испуг – она так ясно представила, что тетка умрет в это самое мгновение, пораженная невидимым «копьем дверга»[4], и рухнет с ног, прямо в очаг…

Но Хравнхильд не рухнула. Она снова сделала вдох и шагнула к Снефрид, обошла очаг, приблизилась и взяла ее за руку. Снефрид не отстранилась – испуг еще жил в ней, она была готова поддержать тетку. Собака, виляя хвостом, стала соваться носом в их руки, будто тоже участвуя.

– Это она… – зашептала Хравнхильд ей в самое ухо; они были совершенно одного роста. – Старая… старая паучиха… Никто не знает, где она таится, в какой щели прячется, но она оттуда видит и слышит все.

– К-кто? – прошептала Снефрид.

Ее продрало морозом по спине – немалая угроза нужна, чтобы напугать Хравнхильд.

– Вирд-кона Бьёрна конунга, – почти совсем неслышно ответила та. – Ему пошел восьмой десяток. А ей, выходит, уже лет под сто. Хотя, может, она и передала свой жезл, и сейчас его вирд-кона – такая же молодая и красивая, как ты. Только ему уже с нее в этом смысле мало толку. Но она может продлевать ему жизнь, отнимая жизнь его потомков. Она убила младшего сына Алов, чтобы подкормить силу его деда. Алов боится, что она убьет и двух остальных, и правильно боится. Прошло уже лет шесть – та сила истощилась, нужна новая подкормка. Алов осыплет тебя серебром, если поверит, чтобы ты можешь защитить двух оставшихся.

– Но я не могу!

– Ты сможешь, если я тебя научу. Если ты возьмешь жезл. Не упрямься. Твоим упрямством ты вредишь и себе, и мне, и сыновьям Алов.

– Вот уж кто меня не беспокоит! – фыркнула Снефрид. – Пусть они сами заботятся о себе.

– Ты не уйдешь от своей нити. Ведь это все равно что пытаться уйти от собственных кровеносных вен. Твой жребий давно нарезан. Противясь ему, ты лишь заставишь судьбу… применить силу. Разве тебе станет от этого лучше? Я знаю, ты гордая, и силы тебе не занимать. Но судьба сильнее всякого. Даже Бьёрна конунга. И представь, что ты станешь той, кто положит предел его жизни…

– Хравнхильд, что ты такое говоришь! – дрожа, взмолилась Снефрид и в тревоге оглянулась на дверь.

На хуторе, кроме Хравнхильд, имелись только куры, козы и старый работник Кари, который не мог подслушать, поскольку уже много лет был совсем глух. Но Снефрид содрогалась, будто на нее лили ледяную воду. Тетка совсем сошла с ума – говорит о том, чтобы колдовством причинить вред самому конунгу! За одни разговоры их обеих утопят, надев на головы по кожаному мешку. Да и чем плох Бьёрн конунг – Снефрид он ничего худого не сделал. А что живет третий срок и, как говорят, питается отнятыми жизнями своих потомков, то Снефрид – не из его потомков и ей ничего не грозит. Если она не будет слушать свою безумную тетку.

– Я говорю о том, что если старый Бьёрн наконец умрет, то конунгом станет старший сын Алов. И если он будет знать, что ты помогла ему в этом… Не знаю, сумеешь ли ты заставить его сделать тебя своей королевой, но даже если и нет, влияние на него ты будешь иметь больше, чем любая законная королева. Всю жизнь, даже когда молодость и красота покинут вас обоих. Ты говоришь, он – дикий зверь? Да, это правда. Так и есть. Он по заслугам носит медвежью шкуру – не как иные хвастуны, что напялят ее на свои хилые плечи и притворяются берсерками, чтобы выманить у трусливых бондов овцу и бочонок пива. Нет, этот – настоящий. Истинный дух Одина кипит в его жилах. И ты будешь повелевать им, будто своим ручным хорьком. Он будет жаться к твоим коленям, будто преданный пес. Он разорвет любого, кто худо на тебя взглянет, а сам будет лизать тебе ноги, руки…

У Снефрид кружилась голова – тетка словно рассказывала ей сагу о древних временах, страшную сагу, не имеющую никакой связи с ее жизнью. Это в сагах норны являются при рождении конунга, предрекает ему судьбу и оберегают всю жизнь. Приносят удачу и даруют победы. Но где те норны – и где она, Снефрид с хутора Оленьи Поляны?

При последних словах тетки ее снова передернуло. От этих намеков перед нею распахивалась бездна – способная и дать силу сильному, и поглотить слабого. Эта бездна не знает милосердия и жалости к тому, кто позволит ей себя заметить, не обладая достаточной силой.

– «Медвежья жена» принимает звериный дух Одина, – зашептала Хравнхильд. – В себя. Освобождая тех, кто его принес. Делая их людьми. И потому они всегда слушаются ее, как не слушаются и родную мать – она ведь держит в своих руках их дух и разум. Не угоди они ей – и превратятся в бешеных псов, а потом – в изрубленные трупы. Они это знают. А теперь представь, что среди твоих питомцев будет не просто берсерк, но конунг-берсерк. Не каждый наследник конунга рождается с задатками берсерка, и уж тем более не каждый, в ком есть дух зверя, имеет право на власть конунга!

– Я вовсе этого не хочу! – простонала Снефрид, обессиленная этой борьбой.

– Это хочет тебя! – значительно выговорила Хравнхильд и опять села на скамью, обхватив руками колени.

Она тоже устала – под глазами ее залегли тени, морщины стали заметнее. Вся она как будто опала, и, в своем сером платье, слегка испачканном сажей, стала напоминать не женщину, а кучу ветоши. Тетка права, мелькнула мысль у Снефрид, она слабеет! Что если она больна и проживет недолго? Что если ей и в самом деле нужна преемница, а ее не будет…

Снефрид не собиралась становиться преемницей тетки, но в этот миг поверила, что останься жезл вёльвы без хозяйки – это принесет неисчислимые беды.

– Мне пора домой, – прошептала Снефрид. – Не то стемнеет, а луны сейчас нет.

– Поезжай, – кивнула Хравнхильд. – Я приготовила тебе, вон, возьми, – она кивнула на ларь у двери, где на крышке лежал мешок. – Там два окорока, сыры, хлеб…

Снефрид не очень-то хотелось брать эти дары – после всего услышанного они казались ей платой за ее согласие. Но и отказаться она не посмела, боясь обидеть тетку.

– Благодарю тебя, – Снефрид надела кафтан и взяла мешок. – Будь осторожнее! – вырвалось у нее, и снова представилась какая-то неведомая старуха, сидящая с прялкой в расселинах скал и прядущая злые чары.

– Мне уже нечего себя беречь, моя сила иссякает. – Хравнхильд посмотрела на нее запавшими глазами. – А вот если однажды ты найдешь меня мертвой, тебе куда труднее будет разобраться в том, что делать.

– Не говори так. Если та старуха живет сто лет, почему ты не сможешь?

– Она уже однажды переселилась в другое тело, помоложе, и совсем скоро ей придется проделать это снова. Но ты ведь предпочла бы взять мой жезл, а не отдать мне твою молодую жизнь, ведь так?

– Ты что – мне угрожаешь? – Снефрид вдруг увидела в тетке ту страшную колдунью.

– Нет. Ты дочь моей сестры, я не причиню тебе вреда. Я пытаюсь уберечь тебя от ненужных бед. Ты сама себе вредишь. Но если уж ты не желаешь верить, то мне тебя не убедить. Это сделают другие. И помогите нам, асиньи, чтобы я в то время еще оказалась жива!

С этим Снефрид и распрощалась с теткой Хравнхильд. Привязав мешок к седлу Ласточки, она взобралась на камень у стены хлева, оттуда в седло и поехала в сторону дома. Над озером поднимался туман, в ельниках кричали совы. Снефрид старалась не оглядываться, но серые спины озерных чудовищ сами собой приходили ей на ум.