Растяпа. Лялька

Мне бы жизнь свою как киноплёнку

Прокрутить на много лет назад

Чтобы снова стала ты девчонкой

Чистой-чистой как весенний сад…

(В. Маркин)

1

Неделя проходила за неделей – барышни с гидравлики убрались восвояси, и в общежитии постепенно восстановилось неторопливое течение жизни, а воспоминания об их выкрутасах отошли в область местных преданий. Мы ничего не имели против, чтобы и о конфузах студсоветчиков массы забыли как можно скорее.

Оглядываясь на события тех дней, я все больше поражался пропасти, которая разделяла реальную жизнь и наши фантазии о некоей студенческой демократии и мудрости раскрепощенных масс. Ни комиссия оформительская, ни весь студсовет не могли найти замену Савичеву, как ни бились – не было в природе второго такого. Впрочем, вопрос очень легко решила Галина Константиновна. Художница на досуге Лена Харчевникова вышла замуж и попросила семейную комнату у Гончаровой. Молодожен ее вызвался на оформительскую работу – планшеты натягивать, колотить стенды, ну и прочее, что прикажут. Вот так оформительская комиссия почила в бозе, уступив жизненное пространство семейному подряду. Молодая чета исполняла работу весьма качественно, но лишь исполняла – очень делу не хватало творческой активности Олега Савичева. В состав студсовета они не просились, да и мы их не приглашали, отдав во власть коменданту.

Еще более знаковой фигурой был пост председателя быткомиссии. Между профсоюзом и комсомолом факультета по поводу разгорелся жаркий спор – всяк желал видеть своего человека на столь лобном месте.

Маркин остановил как-то меня, топающего мимо комнаты общественных организаций. О, Господи, он собирается меня агитировать – мало ему подотчетного комиссара. А-а, комната семейная нужна своему человеку! Понятно. Что я могу тебе посоветовать? Приходи во вторник на заседание быткомиссии и проталкивай свое протеже в главные злодеи общежития. Ребята проголосуют – я разве против? Не этого от меня ожидал? А ты исключи меня из комсомола. Ну, будь здоров!

– Кого будем ставить вместо Черникова? – это Г. К. Гончарова.

– Кого старосты этажей изберут – их ведь целая комиссия вместе с сантройками. Предпочитаю человека самостоятельного и независимого.

– А если не сладишься? – ее губы кривит усмешка.

– Ну, уж круче Черникова вряд ли найдут.

Галина злится – ситуация ей не подконтрольна. Она могла бы на нее повлиять, поселив в общежитие семейного человека, и сказать – он будет главным по быту. Тогда никто бы не смог возразить. Ну, а теперь…. Приближался заявленный вторник, а у нее не было подходящей кандидатуры.

– Будь, по-твоему, – согласилась.

Избрали Серегу Старцева, старосту четвертого этажа – восстановившегося на второй курс после службы в армии, кандидата в члены КПСС, красавчика, горлопана.

Фестивальщика на должность председателя культурно-массовой комиссии вместо Хренова найти было достаточно просто. И такой нашелся, но пропала комиссия. Сам он и с большим удовольствием крутил диски на танцах, сам приглашал-встречал-провожал лекторов, сам гонял за билетами в кино и театры, сам… ну и так далее. Звали героя Валера Даниленко.

В целом, пережив кризис, мы пребывали в мире и согласии с жизнью и меж собой. Что бы там ни произошло в прошлом, но благоприятному климату студенческой жизни нашего общежития ничто теперь не угрожало, а сам студсовет надежно стоял на страже завоеванных им традиций.

Даниленко – политик или вроде того. Заспорил со мной о чем-то заведомо проигрышном и проспорил бутылку коньяка. Открыл ее вместе с коробкой конфет в комендантской вечером в канун Международного Женского Дня, где крутил диски для танцующих в телезале. Двери открыты – у всех на виду выпили по стопарику, закусили конфетками. Валеру потянуло играть в журналиста.

– Мне не дает покоя вопрос: что приводит человека к успеху? Может быть, просто повезло? Как ты попал на профессорскую Доску Почета?

– Никогда не полагаюсь на случай или везение. Успех дела в том, что мне удалось набрать в команду толковых парней и направить их энергию в нужное русло. Результат всегда зависит от людей, а я хорошо умею в них разбираться. Знаю, что их интересует, чему они радуются, что вдохновляет и стимулирует. Ты не мог не заметить – у нас в студсовете нет равнодушных и лишенных организаторских талантов, разве что…., – я усмехнулся: взгляд мой должен был досказать – ты.

– Ты, шеф, диктатор, – коньяк развязывает ему язык.

– Исключено, хотя стараюсь все вопросы держать под контролем.

– Как расслабляешься? Ну, кроме этого…, – он щелкнул пальцем по бутылке.

– Расслабляюсь футболом, театром, кино…. Билеты у тебя беру на концерты.

– А в сердечном плане?

– И здесь все в порядке: оно имеется и готово любить.

– Есть у тебя своя философия?

– Своей философии у меня нет. Ну, разве что кое-какие принципы – например: пусть весь мир катится к черту, если ему это хочется, лишь бы я оставался человеком целеустремленным и самодостаточным. Мне нравится все держать под контролем: и себя и тех, кто меня окружает.

– И цель твоя?

– Коммунизм.

– Отлично сказано!

Мы выпили за светлое будущее всего человечества.

За этим занятием нас застала симпатичная девушка с первого курса.

– Ребята, можно я у вас ключ оставлю – карманов нет, а хочется потанцевать.

Вспомнил, как она осенью заселялась – Галине понравилась:

– Смотри, Палундра, какая красавица, а ты все ходишь неженатый.

Красавица стрельнула в «неженатого» быстрым взглядом чуть раскосых глаз, тряхнула гривой шикарных волос и удалилась. И позабылась. Теперь можно признать – она мне тогда понравилась тоже.

Очень хороша – вздыхаю с одновременно горестным и сладострастным сожалением. То, что она сюда зашла – случайное совпадение. Впрочем, никто не запрещает мне восхищаться ею издалека. Ни мне, ни ей это ничем не грозит – ведь правда, ГК? И если досижу до финала танцев, то смогу услышать ее «спасибо». Я покусываю губу в предвкушении и, как школьник, глупо улыбаюсь.

Даниленко в экстазе:

– Шеф, ты или я? Кто к ней пойдет? Она намекнула – в комнате сегодня одна.

Как ни грустно, надо признать – массовик-затейник наш пошловат.

Я беру ключ, а в голосе прорезаются командирские нотки:

– Успокойся, жуанодонт.

Коньяк мы допили, конфеты съели, и где-то в начале первого часа ночи танцы закончились. Народ разошелся по общежитию, дежурные уборщики заполняли телезал вынесенными в коридор стульями. Появилась первокурсница в комендантской.

– Где мой ключ?

Я поднимаюсь:

– Можно вас проводить?

Будто идти нам в ночной город, а не по коридору с десяток шагов.

– Конечно, – отвечает она, бросив тревожный взгляд.

Но меня не шатает – шагаю уверенно до ее комнаты.

– Чайком угостите?

– Да, заходите, – бормочет она извиняющимся тоном.

Пытаюсь снять напряжение беспечной улыбкой и открываю ключом ее дверь. Она хлопочет над чайником и говорит, между прочим:

– Про вас все судачат, что вы очень опасный человек. Особенно для первокурсниц.

– Почему для первокурсниц? А остальным?

– Я имею в виду невинных девушек, – говорит она немного раздраженно.

И я не пойму почему.

– Поверьте, мы просто выпьем чаю. Но, если это вас напрягает, я уйду.

Она жестом приглашает к столу. Присаживаюсь и начинаю терзаться – о чем говорить? какую тему предложить к такому ее настрою?

– Как вас зовут?

– Оля.

– Хотите, угадаю, о чем вы думаете?

Она залилась краской. Конечно, она думает – неплохо бы закадрить неженатого председателя, которого обожают и ненавидят все девчонки общежития.

– А у вас девушка есть? – вдруг спросила она.

– Нет, Оля, девушки у меня нет и быть не может, – отвечаю печально.

– Почему? – она смотрит мне с жалостью прямо в глаза, и я выдерживаю ее тревожный, прожигающий насквозь взгляд. Это длится целую вечность, но, в конце концов, я перестаю замечать что-либо, кроме ее прекрасного рта. Как же мне хочется нарушить данное впопыхах обещание – ничего кроме чая. Мне хочется почувствовать вкус ее губ. «Поцелуй же меня сама! – мысленно умоляю, глядя на красиво очерченные уста. – Пожалуйста, поцелуй меня».

Оля закрывает глаза, глубоко вздыхает и слегка качает головой, как бы в ответ на мою мольбу. Когда она снова открывает глаза, в них читается стальная решимость – умру, но не поцелую без любви.

А в воздухе завис ее вопрос. Боже, не жаловаться же на то, что я любовник ревнивой и властной женщины, которой за сорок.

– И тебе лучше держатся от меня подальше: я не тот, кто тебе нужен.

– С чего вдруг? Это мне решать, – она хмурится, не в силах поверить, и, не дождавшись ответа. – Спасибо, что предупредили.

– Оля, я…, – мне грустно: чай выпит, пора уходить.

– Да, Анатолий….

Кажется, я не представлялся, но суть не в этом. Грусть моя от потери чего-то, чего у меня не было. Как глупо. Глупо горевать о том, чего не было, – о несбывшихся надеждах, разбитых мечтах, обманутых ожиданиях. Ах ты, прекрасная первокурсница, что же ты со мной сотворила!

«Прекрати, немедленно прекрати! – кричит на меня мое подсознание, уперев руки в бока и топая от негодования. – Шлепай отсюда, забудь про нее: у тебя же обет безбрачия до диплома. И что будет завтра с первокурсницей Олей, если узнает ГК о твоем визите сюда?»

Я делаю глубокий вдох и поднимаюсь со стула. Соберись, старшина, хватит мечтать о несбыточном. Надо что-то сказать на прощание.

– Оля, я….

– Я тебе нравлюсь?

– Да, да, да, да….! – на каждый шаг к ней.

Наши губы в поцелуе….

Наутро я не чувствовал себя Ланселотом. Мое подсознание снова поднимает свою злобную голову: «Что же ты натворил, подлец!». Трудно не обращать на него внимания.

Из Копейска прикатили Понька с Зязевым:

– Вставай, пойдем отка пить!

Я одеваюсь, и мы топаем в залитый солнцем город. Настроение такое, что хочется напиться до бесчувствия. Меня начинает подташнивать от нетерпения. Предвкушение даже пьянит. Или это вчерашний коньяк заблудился в крови?

Мне нужны выпивка и компания, чтобы не оставаться наедине с мыслями о вчерашнем. Хорошо, когда есть чем заняться. Можно думать и о своем, но не слишком серьезно. Громкая музыка из парка тоже отвлечься помогает. Мое подсознание сердито ворчит: «Допрыгался, твою мать!» Я не обращаю на него внимания, однако в глубине души признаю: в чем-то оно право. Лучше пока об этом не думать и сосредоточиться на предстоящем. Слава Богу, о вчерашнем парни не знают, а то было бы разговоров.

В парке праздник, гуляют люди, и Боярский скрипучим голосом призывает народ порадоваться вместе с ним красавицам, клинку и кубку. Как устоять?

Парни заходят в магазин, а меня задержала сигарета. Еще две затяжки и…. Вдруг вижу мою вчерашнюю первокурсницу с каким-то парнем – высоким, плечистым. Челюсть падает на тротуар. Я стою у них на пути, не зная, куда себя деть. Мне страшно неловко и неуютно.

Быстро взглянув на меня встревоженными глазами, Оля отворачивается. Они мимо проходят. Слышу его яростный голос:

– Я не люблю делиться, запомни!

Кто же любит? Хотя его фраза мне очень не нравится.

Они сворачивают на перекрестке, и мне сразу захотелось одиночества, когда никто не отвлекает – столько всего надо обдумать. Голова уже чуток кружится, переваривая новую информацию. Кажется, я зря волновался по поводу вчерашнего, но почему-то вдруг почувствовал себя покинутым и одиноким? В горле застрял комок.

А вот подсознание отрешенно сидит в позе лотоса, и лишь на губах у него хитро-довольная улыбка. «Очень мило с твоей стороны», – это я ему признательно. Оно наклоняет голову и поднимает брови, делая вид, что изумляется моей глупости. «Ты выглядишь немного… обалдевшим», – говорит. «Так оно и есть – жизнь, как видишь, не дает расслабиться»….

Тут друзья с покупками.

Через пятнадцать минут мы накрываем стол в нашей комнате, отметить бабешкин праздник. Водочка, хлеб, колбаска и какая-то по телеку муть. Жаль, нет гитары!

В дверь постучали. Мы не запирались, но Поня встал и открыл. Вернулся:

– Командор, там тебя….

Оля! В слезах….

Я смотрю на нее с изумлением. Господи, только не плач! А то я сейчас сам разревусь. Еще минуту назад душа пребывала в блаженном спокойствии. И такой парадокс!

Снова вспоминаются вчерашняя ночь и сегодняшнее утро. Нужны ли мне эти катаклизмы? «Нет!», – кричит подсознание, а разум задумчиво кивает в знак согласия. Слово интуиции…. Молчит, зараза!

Хочу ли узнать, что привело Олю в таком состоянии к нашим дверям? Стыдно признаться – чего-то боюсь. Я делаю глубокий вдох и с бьющимся сердцем:

– Что стряслось?

– Это был Комиссар. Мы встречались весь первый семестр, а теперь я хочу встречаться с тобой!

– Он тебе угрожает?

– Нет. Сегодня мы окончательно расстались.

Меня снова слегка подташнивает, и, честно говоря, я потрясен до глубины души. Неужели она не поймет, что все не так просто? Да и надо ли это мне? Готов ли я? Смогу ли?

Черт… мне надо побыть одному. Надо подумать. Но в комнате парни, здесь она….

Делаю глубокий успокаивающий вдох-выдох и приглашаю ее войти.

Она входит, изящная, красивая, в глазах ни слезинки – будто Королева удостоила поданных на празднике в честь Дня Рождения ее Величества.

– Я не напрашиваюсь, но вашему торжеству не хватает именинницы.

Подвыпившие парни вскакивают из-за стола с изумленными лицами. Суетятся: не знают куда посадить, чем угостить – вобщем, жуть! – будто пойманы с поличным на месте преступления.

Зязев наливает в стакан водки. Оля от водки отказывается. Пива? Пива можно. Оба хватают по трехлитровой банке и оставляют нас одних.

– У вас весело, – замечает гостья.

Было…. – мелькает у меня в голове.

– Может, чаю пока? – предлагаю.

– Нет, спасибо, Анатолий.

Она, наблюдая за мной, слегка склоняет голову набок – на лице обворожительная, чуть застенчивая улыбка.

– Значит, ты хочешь со мной встречаться? – как-то бестактно я это ляпнул и тут же пожалел. И как теперь выпутываться? Вряд ли стоит говорить, что я пошутил.

Она смотрит в мои глаза, хлопая ресницами и покусывая губу.

– Тебе надо время подумать?

Вот черт! На вчерашнее намекает. Я краснею и не могу отвести глаз от ее красивого рта, скульптурно очерченного пухлыми губками.

– Можешь не отвечать. Просто подумала, что нужно прийти и рассказать, как было и чем закончилось.

Ох, ни фига себе! Девица-то не проста. Я ведь почти не знаю ее.

– Тебя заводит, что такой я порочный в рассказах девчонок общежития?

– Нисколько. Думаю, сама разберусь, что к чему.

Мне что-то сегодня не хватает слов. Кажется, впервые в жизни.

– Я не хотел тебя обидеть.

– А я не обиделась. Слезы это так – пропуск на вход.

Я смущаюсь и краснею.

– Мне хочется тебя поцеловать.

– Это ответ на мое предложение? Тогда можно чай.

Безуспешно пытаюсь скрыть улыбку.

– Слушаюсь, ваше величество.

Готовлю чай, и за это короткое время мои мысли и чувства резко меняются. Я принял решение – буду встречаться с этой девушкой: не хочу уступать ее комиссарам. А с ГК поговорю и объясню – жизнь есть жизнь: когда-нибудь нам все равно придется расстаться. Сложив на груди руки, подсознание качает головой: «Ой, быть грозе!»

У нас по-прежнему не закрыта дверь, но в нее стучат. Вернулись парни с пивом, и еще купили целый ворох копченых спинок минтая. Пробовали? С жигулевским – отпад!

– Кто сказал, что романтика умерла? – вопит Зязев, допивая водку, и предлагает играть в жмурки.

Мы сдвигаем стол, завязываем ему глаза и мечемся по комнате, гавкая, хрюкая, мяукая…. Короче, балдеем, как в детском саду.

И тут Серый Волк выпрыгнул из куста на расшалившихся поросят….

Без стука в комнату врывается Гончарова. Ой, как она орала!

Зязеву:

– Пьяница залетный! Пошел вон отсюда!

Поньке:

– Тюхтя бесхребетная! Всегда у председателя наповоду!

Оле:

– Малолетка шалавая! Я тебя выгоню из общежития!

Мне по щекам – левой-правой, левой-правой:

– Бабник! Бабник! Бааа….

Она орала и рыдала, будто самоистязалась.

Что говорить? Семейная драма, да и только.

Все исчезают, ГК уходит, бабахнув дверью. Я ложусь в постель и сразу же засыпаю глубоким, но беспокойным сном. Много информации для размышления? Да.

Просыпаюсь среди ночи отчаянно голодным. Кем бы заморить червячка? Во всех тумбочках пусто. Только у Сазикова в литровой банке домашнее варение из облепихи. Я его прям через край, запив водой из графина. Снова в кровать и спать.

Ясности мышления нет и утром. Впопыхах собираюсь на военку – не умывшись, не побрившись, даже не позавтракав. Все равно опоздал – батарея стоит на разводе. Через стеклянные двери знаками командиру первого отделения – Валера, доложи за меня: я в секретную часть за чемоданом.

Мне нужно многое обдумать, и лучше это сделать наедине с самим собой и своими мыслями. Но первая пара самоподготовка, и командир взвода (т.е. я) на лобном месте под прицелом тридцати пар любопытных глаз. У меня портится настроение – хотя, казалось: куда же еще? В висках стучит кровь, не давая сосредоточиться.

Черт возьми, цепь совершенно неожиданных событий, и получилось то, что имеем. Я не смогу (не сумею?) сделать вид, что ничего не случилось. Сердце болезненно сжимается – какой неожиданный поворот судьбы. Подумать только: на весы брошены карьера и честь. Как поступить, сохранив самоуважение? Болезненна и неприятна мысль, что я не в силах ничего изменить.

Вспомнилась Оля – Господи, как она? А ведь я предупреждал: держись от меня подальше. Тупо пытаюсь придумать слова, которыми смог бы все объяснить. Но еще не уверен, что у меня вообще хватит смелости к ней подойти после такого.

В аудитории что-то творится – народ переглядывается, перешептывается и во все глаза глядит на меня. Гул возбужденных голосов становится все громче и громче.

Меня это начинает доставать.

– Хотите заняться строевой подготовкой? Тогда засуньте свои языки….

Перемогли первый час, потом перерыв. Я все сижу за кафедрой. Вначале второго часа уступаю место дежурному:

– И чтоб я в гальюне слышал, как у вас мухи летают.

Покурил, заглянул в зеркало и – да етижь твою мать! – буквально закипел от негодования. Думаю, мое подсознание в ту же секунду хлопнулось в обморок. Вот стервецы! Вот над чем они потешались битый час в аудитории. У меня на усах с обеих сторон прилипли две горошины облепихи.

Хочется весь взвод положить поперек колен – у меня возникли серьезные планы на их задницы. Подсознание солидарно – вернувшись из обморока, причмокивает губами и просто светится от предвкушения экзекуции. Оно подпрыгивает, как ребенок, которому пообещали мороженое.

Короче, не в шутку злой помчался в аудиторию. Ох, не фига себе – там уже начальник строевого отдела Довгань. Он пыхтит, глядя на меня:

– Взвод шумит на всю кафедру, а командир где-то шляется!

– Виноват, товарищ майор – живот прихватило.

– Если еще хоть писк услышу…, – он скрывается за дверью.

Злости моей как не бывало. Похоже, и у подсознания отобрали мороженое. Мы вместе хмурим брови:

– Что же вы, братцы, а?

Кафедральная тишина лопнула громовым хохотом. Тут как тут свирепый Довгань:

– Да вы что, издеваетесь? Ну-ка, встать! Выходи строиться!

Следующие полчаса мы самоподготавливались на плацу.

День заканчивается – близится роковой час, когда я озвучу принятое решение. Сегодня понедельник – в 20-00 в Красном Уголке заседание студсовета. Подсознание мое в печали. «Остановись, что ты делаешь!» – умоляет. Что? Как будто у меня есть выбор. Мысленно посылаю его куда подальше.

День выдался долгим – сплошные нервные потрясения. И, наконец, финал!

Я здороваюсь с ребятами как обычно, но за моим внешним спокойствием скрывается море чувств. Сажусь в председательское кресло, хмурюсь, собираясь с мыслями. «Почему ты это делаешь?» – рыдает подсознание. «Делаю, потому что могу!»

– Уважаемые коллеги, вынужден сделать заявление. В виду сложившихся обстоятельств слагаю с себя полномочия председателя студсовета. До разрешения конфликта или перевыборов мои обязанности будет исполнять замполит Подкорытов Сергей Геннадьевич.

Чувствую, как к горлу подступают слезы. Как ни странно, мне удается удержать себя в руках. А вот подсознание каким-то образом покидает Красный Уголок раньше меня.

Поднимаюсь в комнату, бросаюсь одетым на нерасправленную кровать. Вот и все! Студсовет, комендант, авторитет – все это в прошлом, все потерял. Приобрел лишь симпатичную первокурсницу.

Через час заявляется Понька. Пьем чай, предаемся воспоминаниям, хихикая, как подростки. Славными были эти два года.

Наконец, Сергей заявляет:

– Без тебя студсовета не будет в нынешнем его составе.

Он говорит так печально и смиренно, что у меня сжимается сердце. Хочется его обнять и утешить. А также могу адекватно заметить, что и меня прежнего уже не будет без студсовета. Но почему-то сказал совсем другое:

– Знаешь, чему удивлен? Что меня так скрыто отслеживают. Даже не замечал.

Хорошо выспавшись, открываю глаза ранним серым утром и лежу, уставившись на клен за стеклом, у которого скоро набухнут почки. «Попрут тебя из этой комнаты», – сварливо замечает подсознание и поджимает губы. «Может быть, но не сегодня». Тяжелое, зловещее предчувствие висит над моей головой темной грозовой тучей.

К черту! Не пойду на занятия….

Стук в дверь. В комнате я один. Придется вставать.

Натянув трико и тельник, открываю. Девушка.

– Оля ангину подхватила. Просит проводить до дома, в Розу.

– Скажите – сейчас буду.

Оля одетая лежит на кровати, виновато улыбается и сипит:

– Голос потеряла, температура тридцать девять…. Проводишь?

– В студенческую поликлинику не хочешь?

– Дома лучше – у меня любящая тетка главврач больницы.

– Тогда, конечно. Едем сейчас?

Подаю Оле пальто – идем на троллейбус.

– Думала, ты побоишься ко мне прийти. Значит, теперь я твоя подруга?

– Похоже на то, – я подмигнул. – Ангина – это от пива холодного?

– Наверное, – она улыбается. – Ты завтракал?

– Не успел.

– И на вокзале в пельменной не сможем – через сорок минут автобус. Ну, ничего, у нас поедим.

Мы уже сидим в троллейбусе. Я наклоняюсь и шепчу ей на ухо:

– Не будем суетиться – пощадим отеческие чувства твоих родственников.

Она не верит, что я серьезно – бросает на меня взгляд, в котором ясно читается: «Не глупи!»

Разъясняю позицию:

– Оля, могу принять твое приглашение в твою квартиру или комнату в общежитии, но в дом твоих родственников без их приглашения я не войду.

– Странно. Почему? Ты меня стыдишься?

– Конечно, нет. Но есть этикет. Ты извини.

Потом были вокзал, автобус, дорога и, наконец, шахтерский поселок Роза, которая была Люксембург.

– Выздоравливай, – прощаюсь у подъезда ее дома.

– Непременно, – смущенно бормочет она, все еще надеясь, что я останусь. Потом сует мне записку в ладонь. – Вечером позвони.

Вечером на переговорном пункте.

– Привет, – улыбаюсь в трубку. – Как здоровье?

– Пошло на поправку. Скучаешь?

– По твоим губам.

– Значит, тебе нужны только они?

– Еще не решил.

– Ты поел?

– На часах девять вечера…. Как ты думаешь?

– Я рассказала родителям, какой ты противный. Папа отметил – настоящий мужик. Мама обиделась – мог бы зайти.

Пытаюсь осмыслить реакцию ее родственников.

Для отца нет ценностей дороже чести дочери. Всякие там приятели-друзья должны оставаться на своих местах. Молодой человек, переступая порог дома отчего своей подруги, делает заявку на серьезность отношений.

Для матери я, скорее легендарный председатель лучшего в области общежития, и, наверное, это моя обязанность – провожать домой прихворнувших девиц. Если не всех, то лучших из лучших. Как ее дочь….

Вот так мы воркуем битый час, а подсознание повесило табличку на дверях своей комнаты «Не беспокоить!». Какие-то у него напряги с Олей.

Роль миротворца в нашем конфликте с комендантом взял на себя Альберт Захезин, неосвобожденный секретарь парторганизации факультета. Нормальный мужик – мы с ним ладили всегда. Теперь в его голосе нет теплоты – температура упала на несколько градусов.

– Похоже, вы оба погорячились. А дело страдает….

Вылезло подсознание, тоже осыпает меня упреками, но я его затыкаю: «Ты-то, господи, куда лезешь?»

Мысленно прикидываю перипетии предстоящего разговора. Хочу ли я примирения с Гончаровой? Не могу даже притвориться, что да. Хочу ли я вернуться в студсовет? Конечно, но при условии, что мне не придется контактировать с комендантом. А поскольку сие невозможно, то…. напрасны хлопоты ваши, Альберт Михайлович.