Точка

Часть 1. Тейлор

Пролог

https://en.wikipedia.org/wiki/Taylor_Jones

Тейлор Стэнли Джонс (родился 9 апреля 1983 г., Сан-Диего, штат Калифорния, США) – американский актер.

В 2000 г. получил признание критиков и номинацию на Оскар за свою первую роль в полнометражном фильме «И жили они в аду». Всемирная известность пришла после роли Антиноя в противоречивой драме «Проклятый Нил» – истории любви императора Адриана и его телохранителя. Режиссерская версия получила прокатный рейтинг R из-за обилия гомосексуальных сцен.

Биография

Отец Тейлора, Уолтер Джонс, – потомственный столяр-краснодеревщик, владелец компании по производству мебели. Мать, Аманда Джонс, в прошлом актриса, снялась в нескольких сериалах, шедших в 80—90-е по HBO. В 1995 г. покинула экран и занялась карьерой сына. Умерла в 2010 году. Тейлор – единственный ребенок в семье.

С 2 лет появляется в рекламе («Райские лакомства», «Капитан Холодок» и другие).

С 12 лет задействован в сериалах «Морганы», «Счастливые дни», «Переходный возраст». Роль в последнем принесла Тейлору статус секс-символа.

В 17 лет дебютирует на широком экране.

Личная жизнь

2002—2004 гг.: встречался с коллегой по «Расставанию», актрисой Моникой Стайлз. 2005—2008 гг.: был помолвлен с танцовщицей Сарой Роуз. В 2009 г. завел роман с моделью Лили Парк, в конце года пара рассталась из-за измены Тейлора. В 2010 г. на премии мировой гильдии сценаристов и режиссеров познакомился с актрисой Мэри Джой, пара встречалась до января 2013 г., рассталась по классической причине – несовместимость рабочих графиков. В промежутках между официальными романами был замечен с моделями Оливией Клей и Джессикой Отрин, кантри-певицей Элисон Принс, дизайнером Самантой Голдвинг.

В настоящее время встречается с актрисой Элен Кроуфорд.

С 2008 г. постоянный участник списка «100 самых сексуальных мужчин года», в 2010 и 2012 гг. возглавил этот список.

В 2012 г. выпустил именную туалетную воду «Taylor», лидер продаж 2012—2013 по данным Всемирной ассоциации производителей парфюмерии.

В 2013 г. подписал контракт с «Design north queen» для рекламы новой мужской линейки одежды.

Фильмография

Глава 1. Разрешите представиться

Вечер еще не перешел в ночь, зажигаются звезды, цикады задают ритм, тепло и пахнет жасмином. Я сижу на балконе, в квартире, которую купил мне Марк. Выпускаю кольцами дым, болтаю лед в квадратном стакане, и меня накрывают воспоминания.

Мама взяла за руку, и мы вышли на крыльцо. «Ты моя звездочка, – гладит меня по голове. – Посмотри, как вон та», – вижу, куда она указывает.

Звезда ярко моргнула и начала падать. «Быстро загадывай желание».

«Хочу, чтобы мама всегда была мной довольна».

***

Первые обрывки: лежу в кроватке, якобы болею, а мама, моя мама, шепчет «кашляй», и я кашляю. Прикасается губами к моему лбу, дает какую-то гадость, теперь я должен скинуть одеяло и радостно закричать: «Я здоров!» Дубль за дублем. Мне было пять. Тогда она еще иногда снималась.

Таких, как мама, называют мамаджер. Каждую съемку стоило посмотреть туда, где толпились люди, которые не участвуют в съемках (я называю их свидетелями), – она была там. После дубля она или подмигивала и кивала головой, если все шло хорошо, или показывала кулак, если я халтурил.

Слава богу, тогда не были популярны детские конкурсы красоты, а то я был бы их постоянным участником; мы перебивались на рекламе.

Потом мама отдала меня в школу моделей. Два года после уроков, а иногда и вместо них, я ходил по подиуму и учился работать перед камерой. Мы занимались фехтованием, танцами и актерским мастерством. Изображали все: от туч до истеричных бабушек. В основном дурачились, конечно, но чему-то научились.

Маме поступали предложения отдать меня в бойзбэнд, типа Backstreet Boys и ’N Sync. Но я ужасно пел, да и танцевал так же, и неизбежно проваливался на прослушиваниях. По этим же причинам меня не взяли в клуб Микки Мауса. Короче, не сложилось.

А с двенадцати лет мы таскались по кастингам. Вставали в шесть утра, чтобы к восьми быть на месте, завтракали и бродили от прослушивания к прослушиванию. Ее усилия и оставшиеся связи помогли – я стал младшим сыном Морганов, средним – в «Счастливых днях» и хулиганом-сиротой в «Переходном возрасте».

***

Папе изредка удавалось выкрасть меня и научить всяким пацанским вещам: надувать лягушек через соломинку, бросать камни, чтобы они отскакивали от воды; играть в мяч; рыбачить, вырезать ножичком деревянные фигурки животных… Он даже научил меня делать ящики для комодов!

Мы каждый раз ждали, когда маме надо к косметологу или на аэробику. Эти часы были самыми классными в моем детстве. Но стоило ей войти в дом – она командовала: «Так, мальчики, хватит баловаться, Тейлор, пошли заниматься!» Папа вяло протестовал: «Ты его совсем замучила», но мама закатывала глаза: «Уолтер, ты ничего не понимаешь». Он сдавался и уходил в мастерскую, через пару минут слышался звук работающего токарного станка. А мы начинали заучивать очередную сцену.

Вместо мультиков и познавательных программ для детей я смотрел «Спартака», «Криминальное чтиво», «Полуночного ковбоя» и массу других лент, смысл которых не улавливал. После сеансов мама просила изобразить каждого из героев и придумать новые реплики, а если я не попадал, разбирала их характер и мотивы.

***

В семнадцать настал мой звездный час – я сыграл мальчика, которого насилует отец, даже был номинирован на Оскар. Сидел в мягком кресле: шелковая рубашка прилипла к телу, но мама не разрешила снять пиджак. Она, в черном атласном платье с рубиновым колье, улыбалась, когда на нас наводили камеру, и все сильнее сжимала мою руку. Я ничего не получил, но с тех пор за мной волочилось звание «подающий надежды».

«Ну ничего, в мире еще полно замечательных ролей – получишь свой Оскар, – успокаивала мама, когда мы ехали домой после церемонии. – Только запомни – никогда, слышишь, никогда не принимай наркотики и не спи с мужчинами. Тебе будут предлагать и то и другое, но клянись мной, что сделаешь, как я сказала».

Я поклялся ее сердцем.

***

После номинации я каждый год попадаю в список самых красивых людей мира. Пришло время, когда не надо появляться на кастингах, теперь просили они, а я лишь неторопливо кивал в знак согласия – конечно, оглянувшись на маму.

«Сейчас, чтобы получить признание, – говорила она, – недостаточно играть хорошо. Нужно играть исключительно, и чем более извращенной будет твоя роль, тем больше шанс, что тебя заметят».

И я играл всех: и гомосексуалиста, и наркомана, и исторического деятеля, и сумасшедшего художника, и калеку, и смертный грех, и нациста, и даже простых парней, которыми никогда не был.

***

Со временем мама все отчетливее понимала, что больше ничего не смыслит в этом мире продюсеров из крупных киностудий. Пришла пора искать современного ангела-хранителя, и она объявила кастинг. Шесть агентств по талантам принимали участие в турнире. Вопросы были про мои роли, номинации и гонорары, про размер трусов и предпочтения на завтрак; финальный вопрос – про мои романы. Один отвалился еще на фильмографии, двое – на любимом сорте пива, четвертый засыпался на именах пассий. И вот наши финалисты: Марк и еще одна баба, Моника из New talents. Внимание, вопрос: «Кто из вас готов уволиться из агентства и посвятить ближайшие два года только Тейлору?» Моника сдается, а Марк за способность идти до конца, помимо главного приза в моем лице, получает утешительную компенсацию сразу же после подписания контракта – полмиллиона долларов.

***

Мама умерла два года назад за три дня до моего дня рождения и за три месяца до премьеры «Проклятого Нила». Она решилась на первую пластику, чтобы выглядеть свежей на премьере. Аллергическая реакция на наркоз, такая сильная, что откачать не смогли.

Как ни странно, она была готова. В завещании указано платье, в котором нужно хоронить, а гримировать для последнего прощания должен не человек из морга, а ее визажист.

Мы стояли втроем плечом к плечу: папа, я и Марк – и смотрели в могилу. Обездоленные. Покинутые. Растерянные.

До сих пор не понимаю, почему они не смогли ничего сделать.

***

Я никого никогда не терял. Бабушки и дедушки умерли еще до моего рождения. Домашних животных не заводили – у мамы была аллергия. Другие люди были декорациями. Мы жили своим тесным мирком, куда иногда заглядывал папа.

Я все еще всматриваюсь туда, где толпятся «свидетели», все еще надеюсь увидеть довольный кивок или кулак. Изредка блестит лысина Марка, склонившегося над телефоном, но часто там нет никого, кто был бы интересен.

Как только что-то напомнит о ней: пройдет женщина в «ее» духах, папа использует «ее» выражение, я мельком увижу «ее» в своих жестах, когда на площадке пересматриваем отснятый материал, – тут же ощущаю горькую волну, которая поднимается изнутри. Как будто кто-то нанес смертельную рану, а вся магия бессильна. Я отворачиваюсь, стараясь, чтобы никто не заметил, как собираются над переносицей морщины, как наворачиваются слезы, как перехватывает дыхание…

Теперь Марк выбирает фильмы, отвечает на интервью и звонит каждый день поинтересоваться, ел ли я.

Глава 2. Бессонница

Мне приснилось, будто я открываю шкаф в своей детской спальне, и он отходит от стены весь, словно дверь, а за ним мир – такой же, как и по эту сторону, только шире. А в голове стучит – почему они не сказали мне, почему спрятали?

Теперь я думаю об этом постоянно и не могу спать: долго ворочаюсь в кровати или просыпаюсь в три ночи и тупо смотрю в потолок. Что-то происходит, лопается внутри. Каждая клеточка мутирует, обретая новую форму, наполняется иным качеством. Не в силах выносить эту энергию, я встаю и брожу, а если совсем невыносимо, то беру такси и еду на пляж на мыс самоубийц, где чувствую себя единственным человеком перед черным колышущимся океаном.

Стою на краю скалы. Внизу острые камни, о которые жестко хлещут волны, справа узенькая полоска пляжа, и никого вокруг. Сегодня полная луна. Всего один шаг, и меня нет. Камушек под ногой откололся и, стуча, упал вниз; его заглушил шум океана и стало так же, будто ничего не произошло.

Если я сейчас прыгну, то всего лишь попаду в еще один список – рейтинг звезд-самоубийц, буду плестись в самом конце вслед за Майклом Хатченсом, Куртом Кобейном, Дэвидом Кэррадайном, Эйми Уайнхаус…

Это ничего не изменит.

Сердце, подгоняемое адреналином, жалобно застучало. Инстинкт самосохранения – этот маленький, но мощный зверек – только представил, что я сейчас умру, и начал колотиться, искать выход, бежать, спасать своего непутевого хозяина.

И я даю себе жить. Разрешаю. Потому что могу. Сам себе бог, сам себе родитель.

Осталось только не забыть про эту власть, надо обязательно завязать узелок на память – бью по карманам: ключи, бумажник и ручка, которую Марк запихнул на той неделе, чтобы давать автографы. «Паркер», его любимая, с золотым наконечником и желтым корпусом. Колпачок упал куда-то, теперь не найти.

Размахнулся и со всей дури всадил перо в ногу. Боль. Зверек. Я – больной зверек. Смешно. Боль какая-то чужая, пульсирует, достигая висков, и с ней начинает пульсировать, биться все вокруг. На штанине – кровавое пятно. Еще немного протаскиваю ручку – должен остаться шрам.

В фильме «Красный дракон» есть фраза: «Шрамы говорят о том, что наше прошлое реально». От себя добавлю: а боль – что настоящее.

***

Когда я проснулся, к ране прилипла простыня, пришлось отдирать с засохшей коркой, и снова пошла кровь. Промыл ее водкой и залепил широким пластырем.

В почте пять файлов от Марка с интервью, которые я открываю и тут же закрываю. Всегда одно и то же: я в дизайнерских шмотках в немыслимых позах о чем-то умно говорю. Говорить я так не умею, это слова Марка. Когда нам заранее присылают вопросы, мы сидим у него дома, он отвечает, а я запоминаю. И зачем Марк постоянно посылает свои творения?

В последнее время он стал еще более докучливой наседкой. Даже пытался установить что-то вроде родительского контроля в Интернете. Правда, объектом запрета стали не порносайты, а странички, посвященные мне. Я не знал, что он хотел скрыть и почему, хотя позволил ему это сделать.

***

Лет с восемнадцати у меня должна была быть девушка. Она есть и сейчас. Мы встречаемся, когда оба не заняты. Бываем там, где нас обязательно облепят папарацци. Ее выбрал Марк. Как и предыдущую. И ту, что была до нее. Хотя нет, вроде ту еще выбирала Аманда. У них хороший вкус: девушки гармонируют с моим цветом волос, глаз, телосложением и одеждой. Все они блондинки с голубыми глазами, Мисс того-то, певица сего-то, модельки попроще, актрисы почти первого плана.

Элен все еще довольно привлекательна, хотя пластический хирург уже приложил к ней скальпель. Накачанные губы и силиконовая грудь (я уже не помню, когда последний раз трогал настоящую). Удлиненные переломами ноги: я вижу белые точки шрамов от аппарата Елизарова на загорелой коже. Лицо почти лишилось мимики, даже улыбается с трудом, а нос слишком маленький, чтобы быть настоящим; еще и храпит. Барби-трансформер, которая уже забыла, какой была в детстве. Мои девушки как трафарет: можно наложить одну на другую и, с небольшими изменениями, они точно впишутся. Мои прелестные аксессуары. Но иногда они думают, что имеют какие-то права.

– Ты меня не любишь! – Элен надувает губки.

Не сдержавшись, я рассмеялся ей в лицо:

– А что, я когда-то это говорил?

– Какой ты козел! А я еще думала, что мы поженимся! Все, я вскрываю себе вены! – Она кидает в меня босоножку – меткий удар шпилькой в рану, которая тут же начинает кровоточить: глубокая, медленно заживает. Ошарашенная Элен бегает и суетится: – О боже, прости, я не хотела, я сейчас все исправлю, давай отвезу тебя в больницу.

– Не надо, просто уйди! – хватаю ее за руку и выпихиваю за дверь – босиком дойдет; выбрасываю вторую босоножку с балкона.

Через полчаса, когда я уже туго обмотал бедро, она звонит:

– Как ты, любимый? Прости меня, я дура. Я тут около дома, все нашла. Я могу вернуться?

– Ты меня отвлекаешь: я заказываю траурный венок и подбираю надгробную надпись. Ты сказала, что вскрываешь себе вены; я надеялся, ты уже мертва. Для меня твоя попытка увенчалась успехом. Поднимись, рискни, и я сделаю все сам.

***

Марку тридцать семь. Издалека его коренастая фигура, из которой торчат длинные руки, напоминает высокую обезьяну в деловом костюме. На голове ни намека на то, что на этой глянцевой поверхности когда-то росли волосы. Обладатель большого носа и пухлых, будто их вывалили на лице, губ. Глубоко посаженные темные глаза осматривают мир из-под толстых, закрученных ресниц. В нем есть какая-то животная сила, природная цепкость и уверенность, будто везде, где бы он ни находился, его территория.

Я заехал к нему после проб – так, поболтать, рассказать, как прошло. Пробы были бутафорские, очередная душераздирающая история про двух друзей, которые пошли покорять вершину, и сошла лавина. Конец сценария не дочитал.

Менеджер живет в большой студии: по периметру – окна во всю высоту и стеллажи, полные книг, журналов, документов, сценариев, вырезок из газет и распечатанных статей. Информации прибавляется, кое-где появляются стопки, но он ничего не выбрасывает.

Домработница, навещающая его по понедельникам и четвергам, аккуратно стирает пыль, стараясь не нарушить этот хаотичный порядок. Я сижу в кресле на расстоянии вытянутой руки от нее и наблюдаю. Одной из стопок на журнальном столике, как раз той, над которой и трудится Марисса, достаточно небольшого сквозняка, чтобы рассыпаться. Есть! Протирая пыль, она задевает столик ногой. Небоскреб бумаг рушится, три листка подлетают к моим ногам, я собираю их: «Держи, – протягиваю Мариссе. – Хотя подожди». Черный заголовок: «Виновен!», моя фотография. Так-так. Пробегаю глазами: «Независимое расследование. 39% поклонниц Тейлора Джонса кончают жизнь самоубийством»…

– Что это? – Марк вырывает у меня листок. – И откуда они берут эти цифры? Забей, – он машет рукой. – Что с ногой?

– Подвернул.

– Может, к врачу?

– Не надо, порядок, уже лучше.

– Тогда рассказывай, зачем ты бросил эту Элен? Вроде нормальная девка, все уже привыкли, через неделю о вашей свадьбе пишут. Опять надо тебе бабу искать.

– Не надо, давай я побуду один. Буду страдать, плакать, если хочешь! – отмахиваюсь рукой с сигаретой.

– Сейчас некогда этим заниматься. О, у меня гениальная идея! А может, пойдешь в шоу «Холостяк» – сейчас очень популярно, выберешь, какая понравится?

– А можно никуда не ходить?

– Понимаешь, Тейлор, – Марк пододвинул бумаги – они разлетелись по полу – и сел передо мной на столик, – когда тебе нечего делать, ты творишь черт знает что, тебя всегда нужно чем-то занимать. А сейчас, пока они не договорились с Диллоном и Кэрри, я не знаю, куда тебя впихнуть. Еще минимум полгода они будут переписывать сценарий. Я умоляю: сейчас, на эти пару месяцев, соберись – не пей, не трахайся с кем попало, веди себя хорошо, будь милым; мне надо, чтобы все прошло идеально. А потом я отпущу тебя в отпуск. Поедешь в Таиланд, на Кубу, в Голландию – неважно. Сейчас будь паинькой, от этого зависит моя карьера. Если Олди передаст мне агентство, я клянусь: буду заниматься только тобой весь следующий год. Жить с тобой буду. Репетировать. В попу целовать. Тебе и так дали второй шанс, если ты налажаешь, они выпрут тебя из проекта, а он, на минуточку, рассчитан на три фильма, и я больше с ними работать не буду, а у меня без тебя полно подопечных.

– Только ты не можешь забыть. Постоянно: «Тейлор, да как ты мог так нажраться и наблевать под стол на Золотом Глобусе в прямом эфире, а через неделю проспать “Доброе утро уже-не-помню-где”. Марк, да всем плевать!

– Это не самое страшное. Ты стал забывать реплики. Еще чуть-чуть, и от тебя начнут отказываться, а у нас на семь лет все расписано. Я не хотел тебе говорить, но ладно – они думают дать тебе героя в следующих «Мстителях», – он легонько бьет меня кулаком в плечо. – Слушай, нам всем ее не хватает, давай уже приходи в себя. Может, тебя к психиатру записать?

– Не надо шоу и психиатров. Я в порядке. Клянусь, – я положил руку на грудь, – ты меня не заметишь (я сделал такие честные глаза, даже слезы навернулись).

Марк кивнул.

***

Предпоказ «Сапфира» прошел, сгинул, рассыпался, испарился. Нога зажила, остался лишь кривой розовый шрам с синей точкой в месте, куда вошел стержень, – наверно, из-за чернил.

В восемь утра звонит Марк. Я, еле продрав глаза, нащупываю трубку.

– Что? Спишь! Я вот с шести читаю. Читаю и глажу себя по лысине. Слушай: бла-бла-бла фильм, сюжет, вот: «Тейлор, как всегда, поразил своей игрой. Стоит ему появиться в кадре, он моментально завоевывает внимание и удерживает его на всем протяжении сцены. Такой роскошной смерти мы давно не видели: этот снег, который мягко ложится и тает на еще не остывшем теле героя Джонса, – это просто красиво!» Ну как тебе?

– Ты написал?

– В том-то и дело – они! Короче, лучшего времени для парфюма «Сапфир» не придумаешь. Сейчас все захотят обладать частичкой тебя, захотят, чтобы их парни стали тобой, будут представлять тебя, думать, что это ты их трахаешь. Мне как раз пару недель назад присылали окончательный вариант. Завтра у тебя фотосессия, сегодня не пей и ложись пораньше.

***

Очередное after party, укромное место только для избранных. Здесь все равны, каждый – звезда. Даже Элен пришла, старается избегать встречи, поглядывает издалека, думает, что не вижу.

Сколько себя помню, всегда принадлежал к этой когорте; посвящение произошло намного раньше, чем мне официально могли продавать спиртное.

Диджей мешает треки, как и бармен коктейли. Скучные разговоры: кто какой бизнес открыл, кого утвердили, сплетни о тех, кто скуксился и потерял контракт. Их можно выносить лишь напившись. Но я обещал Марку, поэтому потягиваю томатный сок, прибиваясь на пару фраз к разным группкам, чтобы сделать фотки.

Наконец я нахожу Марка, он стоит в компании Олди и других боссов. Они улыбаются, хлопая меня по плечу: «Ты молодец».

Марк потом сказал, что «Сапфир» уже три недели лидер кассовых сборов, в два раза отбил затраты, и это не предел.

Он нюхает мой стакан – думает, это «кровавая Мэри» – и довольно кивает: «Извини, у нас серьезный разговор, подожди меня там». Ну конечно, не дорос я до серьезных разговоров.

Смотрю на них из угла, куда меня поставили. Я молодец, пока делаю их богаче; они отработают меня и выкинут, выпьют и забудут.

***

Конечно, я напился, когда вернулся. Задело, как Марк меня спровадил. Напился и лег спать.

Я пытаюсь что-то контролировать, пыжусь, а в итоге расписываюсь в беспомощности. Сплю, как вдруг что-то внутри приказывает: «Просыпайся! Быстро встал и побежал, нет, полетел! Да-да, ты не обманулся…» Из меня извергается то, что я съел – но главным образом, выпил – накануне. Я хочу спать, но у тела другие планы. Оно сотрясает меня, складывает, ломает – показывает, кто хозяин. И я не могу ослушаться.

На следующий день, когда хочу засмеяться или глубоко вздохнуть, оно закрепляет знание болью. Я все понял, все! Лучшего дня для того, чтобы бросить курить, не придумаешь.

Меня ничто не учит, поэтому я запиваю хлопья вискарем. День полон приятных хлопот, разбавленных небольшими порциями алкоголя.

Два года назад Марк подписал контракт с какой-то очень крутой дизайнершей из Бельгии, не помню ее имени: на каждом мероприятии я появляюсь в ее нарядах. Сегодня это сморщенные кожаные брюки, рубашка в разноцветный горошек, шапка в тон и белые копыта на ногах. Слава богу, контракт заканчивается через три недели и впереди ни одного выхода в свет.

К шести я полностью готов; весьма довольный своей шуткой, я сажусь в присланную машину и отправляюсь в студию, где ждет Марк.

Не пойму, как они умудряются узнавать, где я буду сегодня? Подъезжаю к небоскребу, окруженному людьми. Надеваю будничную улыбку и вылезаю из машины. Толпа начинает шевелиться: кто-то вынимает и трясет плакаты с признаниями в вечной любви, кто-то – мои здоровенные фотографии. И все орут, визжат, зовут. Я подхожу к этой массе, что стоит за хлипким заборчиком. Кто-то лезет целоваться, кто-то дергает за руку, кто-то пытается оторвать кусочек рубашки, я отшучиваюсь: «спасибо, что пришли, но уже эфир…», фотографируюсь с кем-то смазанным и безликим. Охранникам удается достаточно быстро отодрать меня от их объятий и затолкать в дверь.

Мне стало тесно. Я не влезаю в блестящую коробочку с моим именем на крышке. Вы впихиваете, но то тут, то там вылезает то рука, то нога, а то и вопящая голова. Я оглянулся – сегодня вы видите меня в последний раз, прощайте – воздушный поцелуй из-за толстого стекла, запомните и передайте потомкам.

В холле, читая что-то с телефона, стоит Марк. Поднимает голову и довольно осматривает меня.

Лифт мчится на семнадцатый этаж, и тут я снимаю шапку:

– И что это? – свел брови Марк.

– Не нравится?

– Ты зачем побрился? – он оросил мое лицо слюной. – Ты пил? С ума сошел?

– Расслабься, я могу играть в любом состоянии.

– А я не могу тебя выпустить в таком состоянии.

Двери открылись. Марк засовывает меня в гримерную и бежит в аппаратную к менеджеру.

– Привет, девочки, – плюхаюсь в кресло. – Нравится моя новая стрижка? – провожу рукой по лысой, почти как у Марка, башке.

– Красоту ничем не испортишь, – Синди наклоняется с палитрой, чтобы подобрать тон.

Красный Марк появляется через двадцать минут:

– К поклонникам не подходи, Аллан Мерфи знает, что ты поддатый, я предупредил и о твоей стрижке. Говори, что для проб, а вообще говори поменьше и побольше улыбайся. Он готов? – кивая на меня, интересуется у визажиста. Она тоже кивает и добавляет:

– А мне нравится, очень мужественно, как у Дизеля; если еще бороду отпустить, вообще классно будет.

Марк под локоть вынимает меня из кресла и тащит по длинному коридору, приговаривая:

– Нравится ей… Да вам, бабам, все, что этот придурок делает, нравится. Вин Дизель, говоришь. Где ты видела смазливого Дизеля? – поворачиваясь ко мне, морщится и говорит: – Ну зачем? – кивает девушке, которая в рацию произносит: «Тейлор Джонс готов».

– Я хотел сделать что-то сам.

Аллан Мерфи встал:

– А теперь я умолкаю, так как в нашей студии появляется ослепительный Тейлор Джонс, встречайте!

Студия ревет. С широкой улыбкой подбегаю к зрителям и бью по рукам всех, до кого могу дотянуться.