Стань моим чудом. Вопреки
– Я так понимаю, рассчитывать, что тебя отчислят за неуспеваемость, мне не приходится? Придется терпеть увлечение всей твоей жизни целых пять лет?
Она была так счастлива, что даже не обиделась. И спорить с ним по поводу своей будущей профессии не собиралась. Пройдет время, он привыкнет к ее выбору и смирится. В это очень хотелось верить.
***
Кирилл ждал. И, наверное, до конца сам не понимал, как хотел обнаружить среди новых студентов ту девочку. Если она не смогла поступить, справиться с дремлющим внутри все прошедшие месяцы чувством вины будет непросто.
Он высматривал ее на презентации новой книги. Напрасно. Среди десятков лиц коллег, студентов, абитуриентов не было единственного, которого на самом деле хотелось видеть.
Визитку ее отца выбросил почти сразу после встречи с грубым, самоуверенным типом. Потом, правда, пожалел. Это был единственный шанс найти девушку, оказавшую столь неоценимую услугу и так неожиданно исчезнувшую, но что-то менять было уже поздно. Ему не оставалось ничего иного, кроме как надеяться на встречу в наступающем учебном году и безмолвно желать ей победы.
Он настоял на том, чтобы новую группу отдали ему, чем несказанно удивил коллег, привыкших к его нелюбви к первокурсникам. А, готовясь к первой лекции, волновался, как мальчишка, боясь признаться в этом даже самому себе.
Глаза метнулись по аудитории, всматриваясь в незнакомые лица. Их было так много. Совершенно разные взгляды: скучающие, надменные, озадаченные. Как всегда, большинство из присутствующих попали сюда явно случайно, не имея к литературе ни призвания, ни даже банального интереса. Это уже не удивляло. Он думал сейчас совсем о другом, с трудом отдавая себе отчет о причинах сбивающегося дыхания и возрастающего в груди смятения.
А потом неожиданно увидел ее. Девушка села довольно далеко и, кажется, старалась спрятаться за спинами одногруппников. И что-то непрерывно писала, почти не поднимая лица от толстой тетрадки. Кирилл почему-то подумал, что совсем не удивится, если эти записи дословно воспроизведут его речь.
Пристальное внимание преподавателя не осталось незамеченным. Катя подняла голову. Он встретился взглядом с прозрачными голубыми глазами и улыбнулся, чувствуя, как волна облегчения затапливает сердце. Теперь можно расслабиться и терпеливо дождаться конца собственной лекции.
Первые пары всегда завершались слишком быстро. Кирилл высмотрел девушку в толпе спешащих студентов.
– Катя, задержитесь, пожалуйста.
Она замерла, остановившись в шаге от его стола. Скулы порозовели.
– Вы помните меня.
Это был не вопрос – просто констатация факт, хотя в словах и звучало удивление.
Мужчина невольно улыбнулся.
– Вы не оставили выбора. Такое стремительное бегство в нашу последнюю встречу заставило меня терзаться чувством вины все эти месяцы.
Катя растерялась.
– Почему вины?
Он всматривался в ее лицо, пытаясь увидеть хоть малость лицемерия или фальши. Но нет: девушка вела себя совершенно искренне, действительно не понимая, о чем он говорит.
– Вы оказали мне неоценимую услугу, но даже не дали возможности отблагодарить Вас как следует.
– То есть согласиться на занятия, которых Вы изначально не хотели? – уточнила Катя. – Все и так решилось. Я справилась, как видите.
– Вижу. И поздравляю Вас.
Девушка неожиданно улыбнулась.
– Знаете, а ведь Вы – первый человек, который меня поздравил. Все остальные просто не могут понять, почему я сделала такой странный выбор.
Кирилл невольно вспомнил надменного мужчину, требующего безоговорочного подчинения его желаниям, и сочувственно кивнул девушке.
– Отец до сих пор не смирился с Вашим решением?
Она рассмеялась.
– Почему же? Смирился. Даже согласился подождать, пока меня выгонят за неуспеваемость.
Это действительно звучало забавно, только ему было совсем невесело. Жаль девочку. Сложно представить, чего ей стоило отвоевать у отца право на собственную жизнь.
– В таком случае я рад, что его ждет разочарование. А Вам желаю взять от этой учебы все самое лучшее и получать наслаждение от каждого дня.
Ее глаза вспыхнули благодарностью.
– Мне почему-то кажется, что именно так все и будет. Не зря же я столько времени мечтала об этом!
Ему нравилась такая прямота. Нравилось говорить с ней, видя такой внимательный, заинтересованный взгляд. Кажется, впервые за долгое время среди его студентов появился человек, не равнодушный к тому, чему он будет учить. Осознание этого наполнило сердце каким-то трепетным волнением.
– Идите, Катя. Отдыхайте после первого учебного дня. Наверняка хочется очень многое осмыслить.
Она кивнула.
– Вы просто читаете мои мысли. Столько впечатлений, я сама не ожидала.
Кирилл ограничился улыбкой. Вряд ли девушке следовало знать, что впечатления зашкаливают не только у нее.
Несколько месяцев спустя
Если бы кто-то сказал Кириллу совсем недавно, что он будет так стремиться оказаться на занятиях в группе первокурсников, не поверил бы. Это априори не могло его привлекать. Никак. Ничем. Со студентами старших курсов, уже успевшими проявить себя, хорошо осознающими, что именно ждет от них преподаватель, он чувствовал себя на своем месте. Любил их вопросы, дискуссии, порой затягивающиеся намного дольше отведенного для лекций времени.
Но теперь все стремительно менялось. Его с необъяснимой силой влекло совсем в другое место, и объяснить причины этого мужчина не мог даже самому себе.
На очередной лекции он поприветствовал присутствующих, с легкой улыбкой осматривая кислые лица большинства, и, предугадывая реакцию на свои слова, сообщил:
– Мы сегодня с вами поговорим… о Евгении Онегине.
– М-мм… – заныл долговязый паренек на втором ряду. – Мы же еще в школе его выучили. Кирилл Александрович, может о чем-то другом?
– У Вас есть какие-то конкретные предложения, Никита? – с усмешкой поинтересовался Рейнер. – Если нет, тогда придется работать по моему плану.
– Да чего там изучать-то? – послышались несмелые голоса других студентов. – Все ж и так ясно.
Кирилл вновь улыбнулся.
– В таком случае на контрольной ни у кого не возникнет никаких затруднений, и мы быстро сможем перейти к следующей теме.
На унылых лицах студентов мелькнуло выражение обреченности. Спорить больше никто не стал: все понимали бесперспективность данных действий.
– Я хочу, чтобы вы связали произведение Пушкина с романом Лермонтова «Герой нашего времени». Только говорить об одиночестве главных героев мы сейчас не станем. Это давно известный факт в литературоведении, поэтому особого интереса для нас он не представляет. Найдите что-то новое. Думаю, что содержание этих книг вы хорошо знаете, так что… Дерзайте.
Стало тихо. Кирилл вглядывался в растерянные лица, удивляясь, что не испытывает привычного раздражения. И изо всех сил старался не смотреть в ту сторону, где сидела Катя. В том, что ей было что сказать, он не сомневался. Ее высказывания напоминали глоток свежего воздуха, внезапно пробивающийся в душное помещение. Мужчина был почти уверен, что сейчас девушка сосредоточенно обдумывает поставленный вопрос, скорее всего, единственная из всей группы.
Молчание затянулось, а потом с задних рядов раздался чей-то негромкий смешок:
– Пусть Катя Сташенко скажет. Она же точно знает, что там их связывало.
Тон Кириллу не понравился, тем более что даже короткий взгляд на девушку позволил понять: она расстроена. Одногруппники цепляли ее нередко, причину чего он понять не мог. Хотя… Катя так сильно отличалась от всех остальных, что не заметить это было невозможно. Как и нельзя было не обратить внимания на глубину мыслей, разительно выделяющихся на фоне прочих.
Мужчина ободряюще улыбнулся, остановившись перед ее столом. Во всем облике девушки сквозила неуверенность, говорить она явно не хотела.
– Катя, смелее. Отвечайте на вопрос, если Вам есть, что сказать.
Она торопливо поднялась, почти впиваясь в него глазами. Ища в них поддержку.
– Печорин – гротескное изображение Онегина. Человек, в которого превратился герой Пушкина после того, как вытащил на свет все темные стороны своей натуры.
Кирилл растерялся. Версия девушки была неожиданной даже для него. Особенно для него, ведь с большей частью критической литературы по произведениям он был знаком. Однако подобную точку зрения слышал впервые.
– Вы сами это придумали? Или прочитали где-то?
Катя пожала плечами.
– Я не знаю. Возможно, читала о чем-то таком. Но для меня это очевидно. Точно также, как Вера – искаженный образ Татьяны. То, что с ней стало, – неизбежное следствие совершенных ошибок.
Сидящий сзади нее парень многозначительно хмыкнул.
– Кать, только тебе такое могло прийти в голову. Это же обычное явление, особенно в наше время. А Татьяна – глупая женщина, добровольно отказавшаяся от своего счастья.
Девушка развернулась к говорящему.
– Было бы лучше разбить жизнь мужа? Строить счастье на осколках собственной семьи? Лермонтов в образе Веры как раз и показал, к чему могут привести подобные шаги. Пустота. Отчаянье. Обреченность. Любовь не может основываться на несчастьях другого. Никогда.
Кто-то присвистнул.
– Катюха, ты сама-то веришь в этот бред? За свое счастье надо бороться. Устранять любые препятствия.
– Даже если это препятствие – другой человек? – тихо уточнила Катя.
– Конечно. Разница какая? Если препятствие – значит, убрать.
Группа оживилась. Разговор принял совершенно неожиданный оборот, однако активность студентов Кирилла не радовала. Что-то было не так, но что именно, он понял слишком поздно, когда услышал хлесткую, отрывистую фразу, брошенную Глебом Леговицким – местным мажором. Обычно тот предпочитал молчать, находясь мыслями довольно далеко от общих рассуждений. Но сейчас, почти полностью выпрямившись за столом, он буквально выплюнул в сторону Кати:
– Ты опоздала родиться, детка. Сейчас такие взгляды уже не модны. Как и все остальное. И твоя девственность, сберегаемая для мужа, станет для него уж никак не подарком. Скорее, наоборот.
В аудитории повисла тишина. Чей-то сдавленный смешок резко оборвался. Девушка дернулась, словно от удара. Сначала побледнела, но бледное лицо тут же сделалось пунцовым. Спустя мгновенье она зажала рот ладонью и бросилась вон из кабинета.
Кирилл задержал дыхание, пытаясь усмирить рвущуюся наружу ярость. Он и сам не знал, чего хотелось больше: сорваться следом за ней или размазать по стенке этого умника. Хотя права ни на одно, ни на другое у него не было, отчего сделалось совсем тошно. Развернувшись к Глебу, мужчина проговорил:
– Довести женщину до слез допустимо в единственном случае: если это слезы счастья. Иначе ничтожен и жалок тот, кто стал причиной такого ее состояния.
Не выдержав жесткого взгляда преподавателя, парень отвернулся.
– Я всего лишь пошутил…
– Не думаю, что такая шутка кому-то добавила веселья. И уж явно не стала свидетельством твоего ума.
– Да он просто злится, что Катюша отказалась с ним встречаться! – выдала Катина соседка по столу, не обращая внимания на возмущение Глеба. – Это же все знают.
Кирилл нахмурился еще больше. Невинное рассуждение о литературе неожиданно вылилось в серьезную проблему.
– Вряд ли эту тему стоит выносить на всеобщее обозрение, Марина. Особенно если речь идет о Вашей подруге.
Девушка смутилась, кажется, даже расстроилась. Поинтересовалась осторожно:
– Можно мне уйти? Я поищу Катю.
Он кивнул и обратился к остальным:
– На сегодня все свободны. К следующей встрече подготовьте письменный ответ на поставленный вопрос. И учтите: в этот раз поблажек не будет никому. Не напишите, можете считать, что зачет вы завалили.
Мужчина слишком спешил проститься с группой, не беспокоясь, как это воспринимается со стороны. Был почему-то уверен, что Марина Катю не найдет. И точно знал, куда идти самому.
В то место редко забредали студенты. В примыкающем вплотную к университету старом дворе раньше располагался один из учебных корпусов. Теперь полуразрушенное здание пустовало. Иногда Кирилл оставлял там машину, когда спешил на лекции и не хотел ждать, пока освободится место на парковке. А сейчас был почему-то уверен, что обнаружит девушку именно там.
Он не ошибся. Катя прижалась к затянутой плющом кирпичной стене, словно хотела слиться с ней. Плечи дрожали. И без того ноющее сердце дрогнуло, сжимаясь от накатившей горечи. Были ли уместны какие-то слова сейчас? Еще и от него?
Не услышать шагов она не могла. Медленно развернулась, всего на миг подняв к нему залитое слезами лицо. И тут же метнулась в сторону, увидев, кто перед ней. Но отчаянное желание утешить этого ребенка просто не позволило ее отпустить. Кирилл притянул девушку к себе. Словно ожог, ощутил слезы на своей груди сквозь тонкую ткань рубашки.
– Котенок… Они не стоят ни одной твоей слезинки.
Катя пробормотала что-то несвязное. Заплакала еще сильнее. Мотнула головой, пытаясь вырваться. Но он был абсолютно уверен, что никуда ее не выпустит, во всяком случае, пока не сможет успокоить.
Пришедшие одновременно другие мысли повергли его в шок. Не была она ребенком. Ощутив ее близость, тело немедленно отреагировало совершенно естественным образом. Но хуже всего было даже не это. Где-то глубоко внутри зародилась необъяснимая, жгучая потребность задержать девушку рядом. Не только физически. Проникнуть в ее мысли. Завладеть сознанием. Почувствовать, как нежный, какой-то медовый запах волос проникает под кожу.
Это было абсолютно неправильно. Нелепо. Неуместно. Но и сил разжать руки, сжимающие хрупкие плечи, у него никак не находилось.
Глава 3
Катя торопливо проскользнула мимо расположившегося в гостиной отца, на мгновенье прижавшись губами к его щеке.
– Добрый вечер, папочка.
Мужчина кивнул, не глядя на нее.
– Что-то ты сегодня совсем поздно. Скоро в своем институте ночевать будешь.
Он не упустил возможности в очередной раз продемонстрировать недовольство выбором дочери, не ожидая объяснений. Как она учится или где проводит свободное время, его не интересовало.
Катя грустно улыбнулась. Все было очень знакомым. Как всегда. Его равнодушие. И даже новый запах парфюма, который она ощутила, склонившись к отцу. Не мужской.
Эти запахи менялись так часто, что принадлежать одной женщине просто не могли. Но девушку это не должно было касаться. Отец давно дал понять, что не потерпит никакого вмешательства и даже обычного интереса к собственной жизни.
Раньше Катя мечтала, что однажды кого-то из своих подруг он приведет домой, и незнакомая женщина станет не мамой, потому что это место занять никто никогда не сможет, но хотя бы просто другом. Мудрым, авторитетным человеком, готовым дать совет, помочь в выборе нового платья, ориентируясь не на его цену, а на подходящий именно для нее вариант.
Так хотелось поделиться с кем-то мыслями о прочитанных книгах, рассказать об успехах в учебе, о новых подругах, о том, чего она ждет от жизни и к чему стремится.
Ей и в голову бы не пришло жаловаться. Она ведь имела все, о чем только может мечтать девушка ее возраста. Девчонки-одноклассницы всегда завидовали богатству отца. И вряд ли Катя смогла бы объяснить свою готовность отдать почти все, что имеет, в обмен на несколько минут, проведенных на его коленях.
Но ласки и внимания ждать не приходилось. Девушка слишком хорошо знала об этом, молча соглашаясь с решением отца. Она ведь понимала, что тот все равно любит ее, просто не умеет выразить свою любовь.
Постепенно стало очевидно, что никакой женщины в их доме не появится. Запахи на его одежде менялись так часто, что Катя не успевала к ним привыкнуть. И каждый раз, угадывая появление в жизни отца новой знакомой, спешила как можно скорее забыть об этом. Не думать. Не расстраиваться. Ничего не ждать. Так было гораздо легче справиться с болью от несбывшихся надежд.
Оказавшись в своей комнате, девушка плотно закрыла дверь и, не раздеваясь, упала на кровать. Закрыла глаза, возвращаясь сознанием в старый заброшенный двор и словно наяву опять ощущая на своих плечах ЕГО руки.
Незнакомое чувство. Такое… волнующее. Ни с чем не сравнимое. Восхитительное.
Она и представить не могла, что подобное возможно в ее жизни. Все всегда было обычно, знакомо до мелочей и подчинялось заранее установленным планам.
Но даже самые дерзкие из этих планов не предполагали такого: щемящей нежности в общем-то от совсем постороннего человека. Что с того, что этот образ уже столько месяцев будоражил ее сердце?
Ей нравилось всматриваться в его лицо, видеть искренность произнесенных слов. Катя всегда уважала людей, говорящих именно то, что они думают. Отец считал подобное непозволительной роскошью, и его мысли всегда оставались для дочери загадкой. А вот Кирилл…
Девушка вздрогнула от собственной смелости, впервые назвав его просто по имени. Пусть не в лицо: на такое она вряд ли бы решилась. Но даже мысли вызвали трепет во всем теле и стремление снова пережить незабываемые мгновения… рядом.
Боль от нанесенной в аудитории обиды давно прошла. Кате было абсолютно все равно, что думает о ней Глеб. Попытки пригласить ее «куда-нибудь» не нашли отклика ни в сердце, ни в разуме: слишком очевидны и непривлекательны были намерения парня. Девушка, правда, и представить не могла, что он так жестоко отыграется за отказ.
Но боль причинили не сами слова, а то, что они были сказаны при НЕМ. Ее секреты, как оказалось, стали слишком очевидными даже для таких, как Глеб.
Она привыкла к недоумению подруг. Интимные подробности, которыми они с удовольствием делились друг с другом, шокировали. Ей всегда казалось, что подобные вещи можно обсуждать только с одним-единственным человеком, наедине, скрывая от посторонних глаз и страсть, и желание оказаться как можно ближе к нему.
Девушка была уверена, что именно это сказала бы бабушка. Если бы осталась жива…
Как же до сих пор не хватало ее! Понимающих глаз, доброй улыбки, ласковых рук. Катя скучала порой настолько сильно, что хотелось кричать от разрывающего сердца одиночества и тоски по самому близкому в жизни человеку, ушедшему столь рано.
Хотя, пожалуй, даже бабуле она не смогла бы признаться и рассказать о томительном незнакомом чувстве, зародившемся где-то глубоко внутри, необычном волнении, возникающем всякий раз, когда она видит… ЕГО. И сегодняшнем смятении, возникшем, когда ОН оказался так близко. Впервые в жизни.
Девушка до сих пор ощущала его запах. Даже благоухание от приторного парфюма на одежде отца не смогло отвлечь.
Катя с детства была слишком восприимчива к ароматам. Сильнее, чем ей самой хотелось бы этого. Иногда было достаточно одного короткого мгновенья, чтобы понять человека… по его запаху. Она угадывала почти безошибочно и внутреннее состояние людей, и их настроение, вкусы, мечты, иногда даже мысли. Исключение составлял собственный отец, у которого просто не было запаха. Никакого. Это казалось невероятным, но тем не менее являлось правдой. Рядом с ним слишком часто витали посторонние ароматы, впитывались в одежду, нередко оставались на коже, но были при этом все равно чужими. Не его. И ничего общего с внутренним миром самого мужчины не имели. Девушка каждый день целовала отца, пыталась обнять, невольно стараясь уловить хоть какое-то слабое дыхание его собственного существования. Ей казалось, что тогда решатся многие проблемы, и их жизнь изменится, а огромный дом, холодный и пустынный, несмотря на самую современную систему отопления и роскошную обстановку, превратится наконец-то в уютный уголок. Но изменений не происходило. Ее родной папа оставался непоколебимой, непробиваемой оболочкой, сквозь которую не могли проникнуть ни любовь, ни тепло окружающего мира. Одна только пустота, угнетающая и пугающая.
А его… ЕГО запах был совершенно неповторимым. И причина заключалась даже не в дорогом парфюме. Именно так должен был бы пахнуть покой. Надежность. Сила, граничащая с упоительной нежностью. И… любовь.
Катя вновь подумала о бабушке. Распахнула окно, вглядываясь в сереющее зимнее небо. Морозный воздух обжег лицо, но девушка этого даже не заметила: слишком привыкла испытывать холод. Небо молчало. Как всегда. Но это не помешало в который раз унестись в памяти на годы назад, к обещанному ей.
Поверить в то, что прошло уже больше пяти лет, было сложно. Будто только вчера она слышала бабушкины слова, ощущала прикосновение морщинистой ладони к своему лицу, поцелуй перед сном, ласку и нежность, которые совершенно не зависели от того, как она себя вела.
Катя до сих пор помнила запах сухой травы на выжженных солнцем степях, не знавшие асфальта тропки, крик петуха, звучавший для нее, городской девчонки, так непривычно, важных гусей, от которых пряталась за бабушкиной спиной. Огромные, сочные ягоды черешни, которые, перезревая на солнце, падали прямо во двор старого дома, на радость малышне, и заросший камышами пруд с вечно квакающими лягушками. Ее светлое беззаботное детство…
Как же она любила приезжать в этот необычайный мир, туда, где бабуля всегда ждала, вглядываясь в сереющую даль со своей деревянной скамеечки у ворот. Катя выпрыгивала из машины, стаскивая сумку в придорожную пыль, а потом неслась навстречу, не замечая, как сухие травинки царапают голые ноги. Скорее – в теплые объятья, в сказку, пропитанную запахом молока от натруженных рук. И смеялась, поправляя сбившийся платок на седой голове, целуя такое родное лицо самого близкого для нее человека. Казалось, всему этому не будет конца.
В то последнее лето они говорили больше обычного. У девочки не существовало секретов от бабушки. Любимые игрушки, подруги, обиды и переживания, мечты, ожидания – она рассказывала обо всем. Не сомневалась, что ее поймут, и найдется ответ на любой вопрос, даже из тех, которые отец обычно предпочитал «не слышать».
– Ба, а почему мама ушла? Разве она не любит меня?
Старушка молчала так долго, что Катя засомневалась, услышала ли та ее. И совсем не поняла, почему по изрезанным морщинами щекам побежали прозрачные ручейки.
– Бабуля, ты плачешь? Что-то случилось?
– Нет, милая. Все хорошо.
Она обняла девочку, притягивая тоненькую фигурку на свои колени.
– Она очень любит тебя, Катюша. И желает тебе счастья, самого большого на свете. Просто остаться у нее не получилось.
Бабушка всегда упоминала о ее матери только в настоящем времени. И сама Катя привыкла делать также, несмотря на заросший полевыми цветами холмик на старом кладбище. Она почти не помнила маму, только где-то в глубине сознания мелькали разноцветные картинки со смеющейся красивой женщиной, подкидывающей ее вверх, а потом сжимающей в ласковых объятьях.
Отец не любил о ней говорить. Точнее, вообще не делал этого, словно в его жизни никогда и не было жены. На все вопросы дочери отмахивался, стараясь как можно скорее уйти из комнаты. На могиле тоже не появлялся. Во всяком случае, Катя ни разу не видела, чтобы он заезжал туда. Чаще всего за девочкой посылал машину с водителем, чтобы самому лишний раз не попадаться на глаза теще, хотя та никогда не осуждала его. Сколько Катя себя помнила, ей не приходилось слышать от бабушки ни одного дурного слова в адрес отца.
– Детонька, ты все поймешь, когда подрастешь, – старушка уткнулась губами в ее макушку, покачивая на коленях, как маленького ребенка.
– Это из-за папы, да? Мама ушла?
– Твоему отцу очень непросто жить на свете, Катюша. Он так и не научился прощать ни себя, ни других. А когда человек этого не умеет – беда. Ты запомни, милая.
Бабушка всегда все знала, словно видела насквозь, в каждом человеке усматривая самое важное. К ней нередко приходили люди и просили совета. Катя любила наблюдать, как меняются лица после таких разговоров, как уходит тревога из глаз, разглаживаются складки между бровями, высыхают слезы. Ее любимая бабуля умела подобрать необходимые слова, подарить надежду. Девочка поняла это намного позже, прокручивая в памяти драгоценные минуты, проведенные с этим родным человеком. А тогда просто не переставала изумляться, как удачно старушка «отгадывала» все то, что должно было случиться.
– Пташенка, наступит день, когда тебе будет трудно его простить. Но ты сделай это. Отпусти, чтобы самой не оказаться в темнице.
– В какой темнице, ба?
– В той, где твой папа живет уже много лет. Из которой не сможет выбраться, коли не найдет прощения. Ежели не переступит через самого себя. Но тебя… пусть сохранит от этого Бог. Даже когда будет больно, прости. Отпусти его.
– Я не понимаю… За что простить?
– Будет за что, родная. Но ты помяни мои слова, когда придет тот день.
Ей почему-то стало страшно. Серьезный тон бабушки никак не походил на привычные добрые ноты, звенящие в ее спокойном, ласковом голосе. Девочка не могла понять данный ей странный наказ, потому и попыталась сменить тему.