Репрессированный ещё до зачатия
– Что это такое?
Я покраснел. Что-то промямлил. Сам не понял что.
– Между прочим, первый муж взял меня наивностью.
– Наивные люди просты. Они не могут лгать. Люди другого сорта никогда не забывают, что они на сцене жизни перед рампой. Они всегда играют даже когда нет зрителей. Они играю самим себе. Они лгут даже самим себе. Я так не могу.
– Тольяш, а где я буду давить массу?[71]
– В доме отдыха «Ясная Поляна». Я купил вчера две двухдневные путёвки.
– А у тебя дома нельзя?
– У нас мужской монастырь.
– С вахтёром?
– Нет. Но туда не пускают.
– Странно… Ладно. Тебе понравилась сегодня Роденовская выставка?
– Очень! «Мыслителя» я б хотел видеть помасштабнее. От этого он бы выиграл. «Вечная весна», «Поцелуй»… В музей надо ходить каждый день.
Тулу захватил дождь.
Я накинул Алле на плечи свой пиджак.
Уже вечером уставшие мы приехали автобусом в «Ясную Поляну».
В доме отдыха нас развели по разным корпусам.
Утром после завтрака пошли ко Льву Николаевичу.
Усадьба…
Могила…
Любимая скамейка…
Мы присели.
Я молча наклонился к Алле поцеловать. Она капризно выставила щитком ладошку:
– Пошло. Люди гениальные романы писали, – и наши поцелуи? Нелепо…
Молча сидим на скамейке. Перед нами скошенный луг. Душисто – задохнёшься.
После обеда искупались в Воронке.
Загораем.
Алла рассказывает о своих родителях (отец – кандидат, мать скоро станет кандидатом), о сыне Марксе, пардон, Максе, о бывшем муже.
– Он не объяснялся мне в любви. Говорил: «Ну чего тебе говорить? Ты и так знаешь, наверняка догадываешься». Он не знал слова пожалуйста. «И так знаешь, что уважаю». Он только ел. В театры не ходил. Я училась в вечернем МГУ. Мне он не помогал.
У нас возникали споры.
Мне забавно видеть её ершистой.
– Отношения людей, – говорила она, – должны быть гармоничны.
– Гармоничны, но не гладки. Несоответствие характеров мне симпатично, нравится. Один дополняет другого.
– Эти несоответствия приводят к гибели семьи!..
– … которой не было, – подхватил я. – Спать на одной кровати – это ещё не семья. Это сожительство. Да и разве могут создать семью два девятнадцатилетних холерика, которые ценят друг в друге только цвет глаз, умение пить и давить шейк?
– Это ты обо мне и моём бывшем муже?
– Зачем же?
– Какой же ты наивняк!
– Если тебе не нравится моя кочка зрения, которая не совпадает с твоей, так это ещё не значит, что я дубак.
– Ты думал, зачем люди живут?
– Ты только всё отрицаешь. Это не главное! Это не главное! А что же ты не подскажешь его? А красиво закатывать глаза, когда слышишь неугодное, это ещё не дело.
– Кто твой отец? – спрашивает она.
– Чёрный вол-работяга. Я его не помню. У него была раздроблена нога, дали отсрочку. Но его таки угнали на фронт в зачёт какого-то откупившегося грузина. Тогда мы жили в Грузии. Отец погиб. Похоронен в Сочи в братской могиле. Когда я пошёл в школу, на первом занятии учитель спросил отчество. «Что это?» – спросил я. – «Как звали твоего отца?». – «Я не знаю. Я пойду спрошу у брата». Я пошёл в соседний класс, спросил у старшего брата Гриши, как звали нашего отца. «Ни-ки-фор!» Победоносец!
– Кто ты?
– Я и холерик, и сангвиник, и флегматик. Товарисч широкого профилёчка!
Я спорил с Аллой. Мне нравилось видеть её сердитой. И я вдруг понял, что моя ершистость сослужила плохую службу.
Алла нервно хлопала ресницами и говорила, что я со звоном в голове и что разговоры со мной не радуют, а злят её.
Она играла в теннис. Я смотрел и с ужасом думал, что я начал терять её. Она вся вот тут, но уже не та, что ехала вчера, когда ей хотелось быть в ночь со мной под одной крышей. Теперь, наверное, нет у неё такого желания.
Мы идём ужинать. Ветер. Дождь.
– Скажи, – говорю я, – когда тебе бывает страшно?
– Когда я встречаю плохих людей. А тебе?
– Потом…
– Что ты меня дразнишь? Потом, потом…
– Мне страшно, когда уходят от меня.
– От тебя часто уходили?
– Нет.
– Зачем я тебе?
– С тобой интересно… Ты филолог…
– Ну и что?
– А мой словарь фразеологизмов?
– Словарь… Да ты не осилишь его и за все двадцать лет!
– Даль всю жизнь работал над своим словарём!
– Ха! Даль!
– Что за ха!?
– Ты не Даль. А я не филолог. Ты нашёл плохого советчика.
– Хорошего. Этот год должен быть переломным.
– То есть?
– Я не журналист, а букашка, нуль, ничто. Кому нужна моя стряпня-однодневка? Газета не главное. Я боюсь себя проспать.
– В тебе таятся силы необъятные.
– Может быть… Словарь… Сколько о фразеологизмах учёной дребедени, а словаря нет. Я дам историю фразеологизмов, с иронией расскажу историю и значение каждого фразеологизма и приведу каждый фразеологизм в афоризме, в своей стихии. О каждом фразеологизме я напишу маленькую весёлую новеллу.
– Это будет солянка, а не наука.
– Это будет в первую очередь весёлое пособие для пишущих, а не макулатура для складов «Академкниги».
– Я плохой советчик. Поезжай к Шаинскому в МГУ. Толковый профессор. Это всё твоё – по его части…
Мы разговаривали у входа в мой корпус.
Подошла тётечка и сказала:
– Молодые люди, отбой. Уже одиннадцать. Вас, девушка, могут и не пустить.
Мы нехотя разошлись.
Я лежу и вспоминаю дневные дела. Алла в голубом купальнике сидит у Воронки на куче березняка и болтает красивой ножкой:
– Где ты живёшь?
– В общежитии обкома комсомола. Это трёхкомнатная квартира на четверых.
– Не надоело?
– Пока нет, – ломаюсь я. – «У одиночества одно неоспоримое преимущество – тебя никто не покидает»… А почему тебя это беспокоит?
И на вздохе роняю:
– А пора уже подумать и о своём гнезде.
– У тебя нет практичности. А жениться надо.
– На ком?
– Найди девушку. Девушки облагораживают мужчин.
– Я находил девушек и отпускал с миром.
– Когда-то надо и не отпускать.
– Пытаюсь.
– Ты говоришь обо мне?
– Что ты! – соврал я.
В разговоре и раз, и два прошлись мы по прешпекту…
В наш мужской номер вошёл хохол. Стал вспоминать о своей службе:
– Служил у нас татарин. Очень хотел получить отпуск и поехать домой. На карауле собрал мешки из-под солидола, поджёг и позвонил начальству: «Пожар! Тушу!». Потушил. Ему дали десять дней отпуска. Товарищ из контрразведки к нему с вопросом: «Расскажи, как поджигал. Отпуск тебе теперь всё равно не отменяется – десять суток губы».
Он помолчал и усмехнулся, мотнув головой:
– Сегодня здесь, в Ясной, слышал байку про Толстого… Поутру Лев Николаевич выходил на покос. Махал косой и думал: «Ах, хорошо! Только физический труд позволяет человеку мыслить, совершенствоваться».
Крестьяне смотрели и переговаривались:
– Пошто барин капусту косит?
– Да кто ж их, образованных, разберёт?
Последний день в Ясной.
После завтрака пошли на Воронку. Волейбол. Футбол. Алла в воротах «вражьей команды».
Приговорили по кружке пива и в Тулу. В моё дупло.
Алла приняла ванну. Вышла румяная. Я ахнул:
– Какая ты красивая!
Она засмеялась, легла на мою кровать.
Я сижу на столе и вижу её ноги далеко выше колен. Подойти, по-дружески прилечь?..
– Какая шикарная квартира, – говорит Алла со вздохом. – А ты не пустил меня сюда на ночь…
– Знаешь… Суды-пересуды… Не хочу…
Алла погладилась, переоделась в моей комнате, повелев мне не смотреть на неё при этом и заставила лежать на койке вниз лицом.
Мы уже собрались уходить – появился на кухне Чубаров с платьем в горошинку.
– Мальчики, – говорит Алла, – неужели кто из вас без платья выпроводил от себя девочку? Чьё?
– Это я купил своей подружке в подарок, – сказал Чубаров. – Послезавтра у неё день рождения.
У Аллы список тульских достопримечательностей, которые она должна посмотреть. Музей, театр, цирк.
Пролетели мы по этим местам, взяли на рынке ей черники, малины, вишни и на такси на вокзал.
Стоим на перроне.
– Скоро я поеду туристом в Германию. Что тебе купить? – спрашиваю её.
– Зачем?
– Мне приятно делать подарки хорошим людям.
– Ты делаешь подарки, но так, что зло берёт.
– А ты не злись.
– Я жалею, что приехала. Я рассчитывала получить удовольствие и не получила. Я из тех людей, которые не могут позволить себе такой роскоши, чтобы бросать на ветер по два дня.
– Ты не поняла меня. У японцев есть поговорка «Знакомство может начаться и с пинка».
– М-м-м-мдя-а-а-а-а? Здрасте!
– До свидания.
– Ты со всеми так говоришь? Это дурно. Ты журналист. А что ждать от простого работяги? Я многое потеряла…
– А было ли что терять?
– Было! Я ждала от тебя значительно большего, да не дождалась.
Чего? Язык присох. Я не могу спросить.
– Санж, у тебя были девочки?
– Возможно.
– А сейчас?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу. Всё ясно на второй день.
– А со мной?
– Неясно и на сотый. И ещё мне больше импонирует, когда я веду охоту.
– Ты хочешь сказать, что за тобой охотятся девушки?
– Бывает.
– Я, – тихо сказала она, – не могу тебе дать того, что ты ищешь.
– Можешь! Я уже нашёл его. Мы люди разные. Но найдём общее!
– Разные всегда бывают только разными. И мы врём самим себе, когда уверяем, что изменились. Мне не нравится больше наивность. Хотя наивность первое, что я ценю в новом человеке. Потом она мне не нравится.
– Выходит, наивность – мост, пройдя по которому, ты тут же его сжигаешь?
– Да! Дело, понимаешь, в другом. У меня нет ничего к тебе. Отсюда и… Понимаешь, тут надо чтоб так было, чтоб нельзя без мужчины, без тебя. А я могу…
– Разумеется. Мужчина не ложка, без которой нельзя обойтись при еде супа.
Я молчу. Как-то стыдно. Вот чего я боюсь! Я боюсь, когда от меня уходят те, кто не должен бы уходить.
Подошёл бакинский поезд.
Она поднялась в тамбур. Вскинула руку.
– До свидания, – почему-то виновато буркнул я.
– Не сердись…
– Не подходи близко к краю. А то из вагона, как из жизни, вывалиться просто.
Поезд тронулся.
Из-за мужских голов в тамбуре дважды мелькнула в прощанье белой пташкой её рука.
Я долго смотрел вслед убегающему от меня красному огоньку, пока не закрыл его поворот.
30 июня 1966
Головомойка
Прошла зима, настало лето, –Спасибо партии за это!За то, что дым идёт в трубе,Спасибо, партия, тебе.За то, что день сменил зарю,Я партию благодарю!За пятницей у нас суббота –Ведь это партии забота!А за субботой выходной.Спасибо партии родной!Спасибо партии с народомЗа то, что дышим кислородом!У моей милой грудь бела –Всё это партия дала.И хоть я с ней в постели сплю,Тебя я, партия, люблю!Юрий ВлодовЦелый месяц московская комиссия проверяла работу нашей редакции. Рыла, рыла и чего нарыла?
Сегодня доложит на генеральной головомойке.
– У газеты нет линии, – брякнул на комиссии завсектором печати ЦК КПСС Морозов. – Она оторвалась от дел обкома комсомола, не является его органом. «Молодой коммунар» – орган дешёвых сенсаций. Всякие, простите за грубость, глупости печатаете. С облаков надо опуститься на землю, идти от земли. Вот поэт из Москвы в девятнадцать лет пишет о смерти. Москвич! У вас своих долбаков не хватает? Конечно, смерть в нашей жизни присутствует, но зачем о ней писать? Не лучше ли писать о трудовом энтузиазме молодых тружеников, о великих свершениях партии в разрезе построения коммунизма? Сам редактор критикует обком! («Дважды два не всегда четыре»). Носкова пишет всякую белиберду об учителях, играет на руку хулиганью. Видите, ей не нравятся хорошисты. В двоечниках всё счастье!.. Конищев о зарплате. Кто он по образованию? Историк? А что же он фантазирует так глупо: «Платить надо за физическую, нервную потерю труда. По результатам!» И ещё: «Рабочий тратит больше труда, чем директор завода или председатель совнархоза, а получает меньше». На руку кому эта гнилая философия? Что, поссорить детей и отцов? Что за анкета «Человек родился и спросил, тот ли он или не тот?» Конечно, не тот! А это что за рубрики: «Кому из взрослых я не подал бы руки?», «С кем бы я пошёл в огонь и воду?»
Малинин, первый секретарь обкома:
– Всех критиканов мы вызовем на бюро. Примем радикальные меры. Ваши мнения?
Чубаров:
– Можно пять минут перерыва? Посовещаться.
В большую комнату сбежались все наши. Сговариваются, что и как говорить.
– Почему сегодня среди нас на эшафоте нет дорогого Евгения Павловича? – спрашивает Смирнова.
– О-о… – вздыхает Северухина. – У тебя, Валюша, на глазах аля-ля? Не видишь? Волков у нас мудрее зайца. Как кликнут сбегать на эшафот – он тут же выбрасывает белый флажок. Больничный. Я болен! Лежачий. А лежачего не бьют. Бьют, ещё ка-ак бьют! Судя по сегодняшней разборке, нашего Женюсю скоро махнут. Будем отбиваться своими силами. Только без эксцессов. Их не убедить.
И снова продолжение разборки полётов.
Чубаров, ломаясь:
– У меня претензий к докладу нет. Добавление к справке. Вот тут говорилось, что мало пишем мы о труде молодёжи. Это неверно. У нас есть прекрасная рубрика «Институт труда и таланта». Ведётся более года. Отличные материалы. Почему это не замечено?
Я чуть не подпрыгнул от гнева. Вот сволота! Лично я веду эту рубрику, а он преподносит всё дело так, будто он персонально тянет весь этот «Институт».
Чего ж греть озябшие ручки у чужого костра?
6 июля 1966
23 июля. Макароны по-скотски
– Никогда, никогда не женись, мой друг; вот тебе мой совет, не женись до тех пор, пока ты не скажешь себе, что ты сделал всё, что мог, и до тех пор, пока ты не перестанешь любить ту женщину, какую ты выбрал, пока ты не увидишь её ясно; а то ты ошибёшься жестоко и непоправимо.
Лев Толстой. «Война и мир».Брак – это борьба: сначала за объединение, потом – за равноправие и в конце концов – за независимость.
В.ЧханНу это ж сам чёрт пихнул меня зайти в библиотеку именно в ту минуту, чтоб я встретился с Лилькой. Свеженький ах бутончик, ну только что распускается…
Договорились на завтра о свидании. А где? Тут невинная Лилечка и говорит:
– У нас дома!
– Первое свидание и сразу с марксами?[72]
– А чего? Мама говорит, что ходить долго не надо. Надо сперва быстренько пожениться, а тогда и ходи хоть до самой смерти.
Меня это заинтриговало.
Надел чёрную рубашку. Иду.
Попался на пути Кириллов. Весело несётся навстречу под руку с какой-то клещихой. Увидал меня – состроил видок прокудливый. Отозвал меня в сторону, шепчет:
– Старик, если увидишь мою ненагляную паранджу,[73] скажи, что я в командировке. А тебе по секрету шукну: еду со своей лаларой на всеночный бадминтон.
Переступил я порог и нарвался на накрытый к чаю стол. Меня поразила громоздкая позолоченная конфетница с горой медовых пряников «Левша».
– Удивлён!? – усмехнулась Лилька. – Мамуся для тебя подстаралась. Ты ж у нас левша! И левшу, сказала она, надо потчевать именными тульскими пряниками.
– Вы мне льстите…
– Ценим! Ты ж из когорты великих! Левша – гений от Бога! Левшами были Аристотель, Владимир Даль, Пушкин и сам Лев Николаевич Толстой, наш исторический соседушка. Если залезть на крышу нашего детинца[74], то можно увидеть его Ясную Поляну…
– У-у, куда ты всё повела…
Лилькина матуся Клавдия свет Борисовна, восхищённо поглядывая на свою дочурку, начала игру с центра:
– Дочь будет иметь диплом культпросветшколы. Я переживаю за неё, Толя. Она девушка, а не женщина. Девушка! Ты это понимаешь до всей глубины, Толя? До всей глубины? Как трудно удержаться девушке. Я пиковая,[75] Толя. Сколько ты получаешь? А жениться думаешь?
– В принципе – да.
– Ты видишь, как мы живём. У нас свой царь-дом в два этажа. Сад. Огород. Поросёнок. Курочки. Девки-уточки… Неплохо живём. И на хорошем громком месте. На окраине Тулы, на выезде к Ясной Поляне. Лев Николаич почти наш сосед. Он много раз видел наши места, когда отправлялся в Тулу или возвращался из Тулы. Исторические места. В нашем доме жило много квартирантов. Я всех женила и выдала замуж. Тёща у вас неглупа. – Она усмехнулась: – Я багдадский вор.[76] В наше время кто не берёт? Только хвеня. Продуктов хватает нам и всем нашим птичкам и кабанчику с Тузиком и Муриком.
Она почитала мне стихи по-белорусски.
Немного передохнула и продолжала:
– Толя! Я не хочу вмешиваться в дела дочери. Но так хочется, чтоб у неё был хороший человек. Я вышла за своего мужа в войну. За три дня! Гулять не надо.
– Сейчас мирное время. Чего не погулять?
– А если надоедите друг другу? Я откроюсь Вам! Был нам Голос. Он сказал: будет на вашем пути много молодых купоросных воздыхателей. Гоните всех поганой метлой! Только по ошибке не прогоните одного рыженького, умненького, порядочного. Оставьте себе. Сгодится! Для большого счастья вашей дочки!
– Не цыганка ли Вам всё этого накыркала?
– Назовите как хотите! Сколько было у нас молодых бесквартирников! К Лилечке эсколь подкатывали коляски! А я никого не прогнала поганой метлой. Я каждому нашла невесту из знакомых по службе. Всех честь по чести женила! И вот явились Вы…
– Умненький, рыженький, порядочный… Да сколько их, рыженьких, крутится по Руси!?
– Мы на всю Русь не замахиваемся. Я говорю про тех, кто прошёл через наш дом. И вот явились Вы… Мы всех отпустили с добром. А Вас оставляем себе.
– Ну, спасибо. Уважили. Глядишь, авось сгожусь в Вашем хлопотном хозяйстве.
– Вы, пожалуйста, не шутите. Эта спешка, наверное, выбивает Вас из седла? А Вы не сдавайтесь! Крепче держитесь в своём седле и Вы прискачете к своему большому счастью!!! Лиле интересно с Вами, Толя! Жалеть не будете. Прежде всего Лилюнчик заточена услаждать Ваш благородный желудок. Она чýдненько готовит! Вы никогда не узнаете, что такое макароны по-скотски![77] И потом… Лилёнчик такая весёлая! Умеет и петь, и танцевать, и…
– Ну мы ж говорим не о создании ансамбля песни и тряски?.. Оно, конечно, не подкрасив, не продашь…
– Зря Вы так! Вам с нею не будет скучно. Вот увидите! Не хотите петь и плясать? Она вам стишок весёлый расскажет. Наизусть. Она у нас в самодетельности эко сарафанит! Ну-к, дочанушка, – кивнула матушка Лильке, – отстегни нам с жаром «Минус сорок»!
И Лилька солнечно залилась:
– Климат наш ни с чьим не спутать –Это понимают все.Минус сорок – это крутоВ нашей средней полосе!Минус сорок, если с ветром, –Это, братцы, не мороз,Это тонно-километрыМатюгов, соплей и слёз!Это, скажем, в прорубь еслиАфриканца окунуть,Подержать часок на местеИ в простынку завернуть.За пример прошу прощенья –Братья с неграми мы всё ж!Но какое ощущенье –Прорубь, стужа, чёрный морж!..Ну, не чёрный, может, серый!Мы немножко отвлеклись –В Африке свои примеры…Да, так вот – про нашу жизнь.Гражданин гуляет с дамой –Минус сорок между тем!Вдруг чуть слышно шепчет:«Мама, Мне же… в семь…забыл совсем…»Но удерживает позу –Мол, джентльмен – но всё быстрейТащит даму по морозуДо родных её дверей.Оставляет на пороге(А мороз кусает зло!),Без гармошки пляшут ногиВсем приличиям назло!Гражданина в эту поруТы, товарищ, не вини –Это всё же минус сорок,Даже если и в тени…[78]Гордая за дочку Клавдия Борисовна улыбается мне:
– Ну как стишок?
– Прекрасный!
– И Лилюшка наша прекраска! Такая радость! Чего тут думать? Ну да и сколько можно тянуть? Вам уже двадцать восемь! Прожита половина жизни. Пора иметь семью!
Вечно один не будете. Человек, что лодка. Лодка не может быть посреди моря. Рано или поздно, но и она причаливает к берегу. Так и человек.
– Нет. Я, наверное, та лодка, которая, разбившись о волны посреди моря, идёт на дно, так и не успев причалиться. Выплюнет море на берег лишь одни обломки лодки…
– Не горюйте. Лиля Вас спасёт!
– От чего?
– Вы такой нерешительный… Извините, Вы пока «муж-полуфабрикат»… Вас надо подталкивать… За нами, Толя, дело не закиснет!.. А у нас дома так хорошо. Не будь Вас, судьба Лили сложилась бы иначе. Были, повторяю, парни. Хвалили Лилю, хвалили наш дом. Но Лиля прогоняла их во имя Вас! Она предчувствовала встречу с Вами! И вот Вы пришли. Так за чем остановка?
– За любовью…
– Так будет Вам любовь! Сколько угодно! Вагон! Лилёк постарается! Коту то и надо, чтоб его к колбасе привязали! Разве не так?
– Ну зачем спешить с привязкой? Я не хочу Лиле ничего плохого. И не лучше ли вернуться ей к одному из тех парней, которые ухаживали за нею?
– Она хочет с Вами. Она будет Вам надёжным броневиком.[79] Ни одну беду к Вам не подпустит!
Мне стыдно смотреть в лживое, просящее, молящее лицо матери. Я опускаю голову. Молчу.
Мало-помалу разговор о женитьбе притухает.
Семейный альбом.
Телевизор. Футбол СССР – Венгрия. Наша победа.
Час ночи. До калитки провожает Лилька.
Она поела селёдки, чтобы я, упаси Бог, не поцеловал её до срока, который наступит лишь в загсе.[80]
Я шёл домой и думал, стоит ли завтра, в воскресенье, тащиться с Лилькой загорать на Воронку?
Она ж выставила строгое условие:
– Придёшь вовремя – пойдём к Толстому на Воронку. Купаться. Опоздаешь – пойдём уже в загс. Вот такое будет тебе святое наказание от Боженьки! Не забудь взять с собой паспорт.
С такими заворотами место за воротами!
Конечно ж, к Лильке я больше не ходок.
2 августа
Кавалеристы
Народ собирается на открытое партсобрание. Будут обсуждаться итоги московской комиссии.
Минут за пять до собрания Волков с бодренькой улыбчонкой бросает в толпу у себя в кабинете:
– Телетайп только что отстучал закон о пьянстве. Обязательно надо обмыть! Иначе закон не будет работать!
Все вежливо посмеялись и стали рассаживаться.
Обкомы партии и комсомола за увольнение Волкова по статье. Против выступает инструктор ЦК комсомола Кузнецов:
– Комиссия работала две недели. Всего, естественно, не увидела. И не надо относиться к её заключению, как к решению суда в последней инстанции. Комиссии тоже бывают субъективны.
Волков:
– Мы – кавалеристы! Далеко ускакали от тыла, но не оторвались от него, хотя в справке и пишут, что газета оторвалась от дел комсомола. У нас два-три хороших работника, а остальные – обоз. Есть сотрудники, не любящие газету. Санжаровского тут не упрекнёшь, но он на четыре месяца кинул газету, пошёл на диплом…
Я вёл протокол. Бросил писать, вскочил как ошпаренный:
– Я не понимаю, о какой нелюбви говорит Евгений Павлович! Два часа назад он подписал приказ о моём премировании за количество строк, опубликованных в прошлом месяце. И это-то за нелюбовь к газете? Зачем вы, Евгений Павлович, лукавите? Вы не раз уговаривали меня бросить университет. Мол, дело это лишнее. Говорили: «У вас прекрасное перо! К чему мучиться в университете? Проживёте и без него. Смотрите на меня. У меня лишь десять классов, но я уже редактор областной газеты!» Мне не чины нужны, мне хочется быть в своей работе профессионалом высшей пробы. И что? Заочно учиться шесть лет и не пойти на защиту своего диплома по горячей просьбе одного трудящегося товарища?
Волков потемнел в лице, пролепетал кисло:
– Я про вашу работу ничего плохого не говорил… Когда нужно, я вас защищал…
Через час наш шеф был уже нам не шеф.
Волков низложен.
По этому поводу он дёрнул из горлышка с Кирилловым и теперь, обнявшись с ним, шатко бродит по коридору, заглядывает во все комнаты и, кланяясь, на мышиный манер улыбается, оскаливая тонкие гнилые зубки. Он сияет. Он рад. Бюро обкома собиралось проститься с ним по статье, а цековский буферный мужик добился, чего хотел и сам Волков – увольнения по собственному желанию.
Волков ликующе заглядывает во все комнаты и всем всюду с поклоном говорит одно и то же:
– До свидания. Я еду до одиннадцатого августа в Ригу к своим искателям.
Бежать!
Если человек бессердечный, то и инфаркту не за что зацепиться.
В.ГавеляМаркова, новая редактриса, превращает газету в трупный листок.
И меня подмывает уйти из этого обкомовского бюллетеня. Да куда? На какие шиши жить?
Может, податься в аспирантуру института международных отношений?
На вступительных придётся сдавать немецкий.
Пока есть время, надо подучить его. Стану бегать на курсы.
Из «Молодого» я обязательно уйду. И куда? Буду искать.
Больше газета не будет в моей жизни главной. Надо засесть за роман о маме «Поленька». Этот роман будет первым в трилогии «Мёртвым друзья не нужны».
Днём – газета. Вечером и в выходные – роман.