Народ молодой да горячий. А ну выпадет из кого искринка и спалит хату и всех близлежащих?
Такие потери ни к чему.
И за это уж спросится с самой Кафтайкиной. Весь этот фестиваль[86 - Фестиваль – вечеринка со спиртным.] она сама повесила себе на шею. Теперь сиди бди!
И пускай все видят, что она, Цезариха, вне всяких подозрений!
Всё шло своим чередом.
Мельница крутилась.
Гульбарий шуршал, постанывал, поохивал, попискивал, похохатывал…
Вдруг звонок сверху. С печки.
Кафтайкина взяла трубку:
– Алё!
Девичий тонкий голос:
– Это Сашин папа?
Кафтайкина басом:
– Да. Сашин папа.
– У меня к вам претензия. Мы с Сашей поженились…
– Когда это вы успели? Ну, чего тут нести голландию?[87 - Нести голландию – лгать.] Он же пошёл на вечеринку холостой…
– А теперь уже женатый. Мы поженились между третьей и четвёртой рюмками. Всё, ёк-макарёк, процесс пошёл… У нас идёт первая брачная ночь. И ваш Саша весь в позоре! Что же вы не подготовили его к суровой семейной жизни?!
– Дай-ка ему трубку… Сашуня, сынок… Пошто ты так опозорил меня? Так ударить в грязь яйцом!
– Папа! Я же рос в советской школе! В колхозном комсомоле!
– А я думал, ты рос у меня в семье…
– Хэх! У тебя! Папа! Да ну откуда я мог знать всю эту весёлую механику? Ну разве ты не знаешь, что у нас секса нет?!
– А откуда ты взялся?
– По партийной разнарядке из рейхстага принесли! Партия подарила!
– Оно и видно… Тогда слушай… Запоминай… У тебя на теле есть вырост, а у девушки – ямочка. Постарайся своим отростком попасть в эту ямку. А дальше Бог тебе поможет.
Через час снова звонок:
– Это невозможно! Он всё время упирается мне носом в пупок и заклинает: «Господи, помоги! Господи, помоги!! Господи, помоги!!!»
Кафтайкина сердито бросила трубку.
– Эй! На печке! Вы что, верующие?!.. И как эти баптисты внедрились в члены райкома? Надо разобраться…
Улеглись наковёрные страсти, затихло всё и на печке.
Большие комсомольские скачки наконец-то слились в смирные, довольные полежалки.
Кафтайкина приподняла лицо, глянула в тень от стола.
Увиденное несколько напомнило ей фрагмент батальной эпопеи «После битвы».
Всё валялось враскид, вперемешку.
И богатырский молодой храп наводил ужас на голодных мышей – взапуски летали по загазованным[88 - Загазованный – пьяный человек.] тёплым горкам.
Кафтайкина довольно вздохнула и на цыпочках покралась от этого адажиотажа к выходу.
В чулане старая напасть.
Бабслейленд тут ещё продолжался.
Молодые искатели экзотики принимали процедуру любви на коленях.
– Оппаньки! А это что ещё за веники-ебеники!? – возмутилась она, и со всей партийной прямотой тут же вынесла свой приговор: – На коленях – унизительно! Кончайте этот беспардонный биатлон! Почему вы не берёте на вооружение уроки и наказы наших пламенных революционеров? Разве я вам не рассказывала? Про опыт пламенец…
– А-а! – перебили её. – Как же! Ещё как помним!.. Петька с Чапаем воевали в Испании. Только не понимаем, чего они там забыли? Ну… Идут по городу и слышат крики. Чапай: «Петька! Сбегай узнай, кого там славят!» Возвращается Петька и говорит: «Э-э… Какую-то Хлорку там Эббаннулли!» – «А она чего кричит?» – «А она кричит: вкусней стоя, чем на коленях!»
– Так для кого говорила наша славная пламенец? Почему опыт закалённых борцов ничему вас не учит?
– Ещё ка-ак у-учит…Стоя – слаще, но на коленях – трудней. Мы учимся преодолевать трудности. Готовим себя к суровой борьбе за коммунизм…
– Ну, готовьте, готовьте, – и пошла во двор.
А там и на сеновал. К Пендюрину. Небось, заждался сладкого гостинчика!
Уж тут-то их никто не увидит. Уж ни один язык не кинет худого слова про неё.
Ей нравилось, что всё у неё с Пендюриным шло очень уж идейно.
Пендюринский маяк социализма внагляк зашкаливал за четверть метра. Разве это не повод для радости? Высота маяка социализма чёткая. Двадцать пять сантиметров. Пендюрин проскочил социализм и, по секретным уточнённым сводкам гнилушанской колодезной статотчётности, весёлыми временами твёрдо дрейфовал в сторону тридцати сантиметров, к маяку коммунизма. Разве это не символично? И не отрадно?! Мы во всём на правильном пути, ёрики-маморики!
И этим своим маяком коммунизма ка-ак он её инструктировал на сеновале!
«Она полюбила меня с первого замыкания. Чуть не попала на тридцать второй пикет![89 - Попасть на тридцать второй пикет – умереть. (То есть попасть туда, где закапывают умерших заключённых.)]» – вспомнил он первый их схлёст в лесополосе у свинофермы и почему-то хохотнул.
Кафтайкина тоже с восторгом вспоминала то первое замыкание в сталинской лесополосе, когда она от счастья невольно измазала свои формы содержанием. Благо, рядом была свиноферма. Пендюрин принёс оттуда два ведра воды, и скоро бесформенные формы Кафтайкиной снова невинно заблистали своей партийной чистотой.
