Весь вечер гордо сидит клеит.
– А вы хозяйственный товарищ! – похвалил я его.
– Ну! Я было горячо взялся. Стол сделал, галошницу… Я многое бы сделал, да водка остановила.
Материал он таскает из министерства сельского хозяйства СССР. Там он столяр.
– Вот это скотобаза! – хвалится он. – Я могу не только стружки снимать. Я любого закадыку проведу.
– Как вам удаётся пионерить новенькие стулья?
– Не городи туфту! – сердится Анохин. – Кончай заниматься антагонизмом![39 - Заниматься антагонизмом – ссориться.] Я хоть один готовый стул сшушерил? На выходе готовый стул не пронести. А я разберу его, и уже никакая охрана не пикнет. Сор несу!
12 февраля
Один мой день
Политику совка определяет веник.
А.Петрович-Сыров
Никто не делает чего-либо втайне, и ищет сам быть известным; если Ты творишь такие дела, то яви Себя миру.
(«Новый Завет»)
В какое непростое время мы живём!
Особенно с девяти до восемнадцати ноль-ноль.
В.Антонов
Ночью я просыпался.
Сплю я чутко и слышу даже когда мышь на мышь ползёт и от удовольствия попискивает. Я слышу этот писк и просыпаюсь.
Сегодня меня среди ночи разбудил Анохин.
Я лежу на койке, он на диване у окна. Холодно.
– Ну не дом у меня, а форменная расфасовка![40 - Расфасовка – морг.] – ворчал Николай Григорьевич.
Он вставал в два ночи и засыпал в печь уголь. При этом бормотал:
– Где тут дождаться маленького Ташкента? Боженька тепла не подаст, если сам ведро угля не саданёшь в печку.
В маленькой проходной комнатке горел свет. Студент Горкин приехал из Алма-Аты. У него кончились каникулы. Теперь он ночами читает и спит при свете, который пробивается ко мне по углам двух матерчатых створок вместо дверей в дверном проёме. Свет мешает мне быстро заснуть после того как я проснусь.
Николай Григорьевич пытался среди ночи зажечь мою электроплитку. Он кряхтел, сопел, дул на неё. Но она не загоралась.
Просыпался я за ночь раза три. Потому и проспал.
Слышу, за стеной детей в сад собирают и требуют от них не хныкать.
Я кричу Анохину, заживо самопогребённому под ворохом одеял, пальто, фуфаек:
– Па-адъё-ём!
Он вскакивает и выговаривает мне:
– Ты специально меня поздно разбудил!?
– Я сам только что проснулся.
Холодина. Нет спасу.
На прошлой неделе у нас потекли трубы при тридцатиградусном морозе. Анохин кликнул каких-то леваков. Я с ними лазил на чердак оттаивать форсункой лёд в трубах. За образцовое моё прилежание Анохин обещал купить мне в подарок тёплые шерстяные носки ко дню рождения.
Бежим по Бусинову с Анохиным к электричке. Холодно. Ветер. Небо чистое.
– Хор-рошо! – кричит Анохин. – От ветра краснеют щёки.
Он розов. На ресницах наледь.
На платформе к нам приближается девушка.
– Распрямитесь! – приказываю я Анохину. – Красавица к нам идёт!
Проскочил красный ленинградский экспресс, свирепо угоняя за собой сердитые клубы московской снежной пыли, и следом явилась электричка.
Трудно открылась дверь. Народу невпрокрут.
С разбегу мы рывком вжимаемся в тепло.
Женщина машинист объявляет:
– Товарищи! Поддерживайте в вагонах порядок. Чего только нет в вагонах! И семечки, и хлеб, и бумага от мороженого. И не забывайте хоть свои вещи при выходе!
От метро я настёгиваю по Герцена к своей конторелле. На этом отрезке я поймал себя на том, что почти всегда меня несёт за теми кадрессами, у которых красивые ножки. Плотные, тугие. Мне приятно на них смотреть. Пышные девичьи ноги я отождествляю с благополучием всей страны. Прочней колени – праздничней на душе. Я за державу не переживаю. Спокоен. Прочно стоим! Твёрдо шагаем вперёд! Значит, прекрасно живём! Меня охватывает чувство гордости. Я никогда не обгоню толстоножку. Зачем же себя обделять?
В двадцать я смотрел девушкам в лицо, в двадцать пять – на их пилястры,[41 - Пилястры – женская грудь.] а сейчас, в тридцать, – на колени. Моё любопытство к юной особе не подымается выше её праздничных, картинных ах ножек. Вот такая жестокая и сладостная деградация. И во мне гремит гимн соблазнительным королевским женским коленям.
Без четверти девять.
Я всегда стараюсь прошмыгнуть мимо милиционера до девяти. Иногда на опоздунов устраиваются облавы. У прибежавших после девяти милиция отбирает пропуска под расписку. А там такое начнётся… Сущий воспитательный марафон! Затаскают по кабинетам с объясниловками.
Сунул я под нос милицианту своё удостоверение и к лестнице. В лифт я никогда не вхожу. Всегда подымаюсь только по ступенькам.
Вот лифт набился под завязку, тяжко пополз вверх. Дунул и я по лестнице. Наперегонки. Кто быстрей выскочит на четвёртый? Лифт или я?
