Книга Хороши в постели - читать онлайн бесплатно, автор Дженнифер Вайнер. Cтраница 6
bannerbanner
Вы не авторизовались
Войти
Зарегистрироваться
Хороши в постели
Хороши в постели
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Оценить:

Рейтинг: 0

Добавить отзывДобавить цитату

Хороши в постели

Ниф взвизгнул, недовольный тем, что его забаву прервали. Спаниель робко вильнул хвостом, а на лице хозяина спаниеля отразилось изумление.

– Нифкин? – переспросил он.

По глазам видно, готовился задать следующий вопрос. Интересно, хватит смелости? Я поспорила сама с собой, что да.

– Вы знаете, что такое нифкин?

Счет один – ноль в пользу Кэнни. Нифкин, как мне поведали студенческие друзья моего братца, – это область между мошонкой и анусом. Вот как песеля обозвали спортивные журналисты.

Я старательно изобразила недоумение:

– А? Это его кличка. А она что-то означает?

Парень весь вспыхнул.

– Э-э… да. Это… э-э… сленговое слово.

– И что же оно значит? – старательно изобразила невинность я.

Он переступил с ноги на ногу. Я выжидающе на него смотрела. Нифкин тоже.

– Эм… – начал парень и умолк.

Я таки решила сжалиться.

– Да знаю я, что такое «нифкин». Пес достался мне от первых хозяев, – и я выдала сокращенную версию его истории. – А когда поняла, что это за кличка, было уже поздно. Я пыталась называть его Нифти… и Напкин… и Рипкен… в общем, на что фантазии хватало. А он отзывается только на одно.

– Жесть, – рассмеялся парень. – Я – Стив.

– Я – Кэнни. А как зовут вашу собаку?

– Санни.

Нифкин и Санни осторожно друг друга обнюхали, мы со Стивом обменялись рукопожатием.

– Только перебрался сюда из Нью-Йорка, – сказал он. – Я инженер…

– К семье?

– Нет. Я холост.

Мне понравились его ноги. Загорелые, умеренно волосатые. И эти дурацкие сандалии на липучках, которые в то лето носил каждый первый. Шорты цвета хаки, серая футболка. Симпатичный.

– Не хотите как-нибудь выпить пива? – предложил он.

Симпатичный и очевидно не испытывающий отвращения к потной женщине в теле.

– Да, конечно. Было бы здорово.

Из-под козырька бейсболки мелькнула улыбка. Я оставила ему свой номер телефона, стараясь не строить особых иллюзий, но тем не менее довольная собой.

Дома я насыпала Нифкину его корм, сама поела хлопьев, почистила зубы и устроила себе небольшую дыхательную гимнастику, чтобы успокоиться перед интервью с Джейн Слоун, выдающейся женщиной-режиссером, о которой я буду писать статью для следующего воскресного выпуска. В знак уважения к ее славе и потому что мы встречались в шикарном ресторане «Четыре сезона», я подошла к вопросу наряда особенно тщательно и с трудом, но втиснулась сразу в утягивающее белье и колготки с утягивающим верхом. Разобравшись с животом, натянула льдисто-голубую юбку, такого же цвета жакет со стильными пуговицами в форме звездочек и массивные черные лоферы, обязательный хипстерский атрибут. Помолилась о силе и самообладании, а еще чтобы Брюс переломал пальцы в какой-нибудь странной производственной аварии, чтобы он точно больше никогда ничего не написал. Потом я вызвала такси, схватила блокнот и отправилась в «Четыре сезона».


В «Филадельфия икзэминер» я освещаю Голливуд. И это не так просто, как можно подумать, потому что Голливуд в Калифорнии, а я, увы, нет.

Однако я не сдаюсь. Пишу о трендах, сплетнях, брачных игрищах звезд и старлеток. Делаю обзоры и даже время от времени беру интервью у редких знаменитостей, когда те в рамках рекламного марш-броска снисходят до появления и на Восточном побережье.

Меня занесло в журналистику после окончания колледжа со степенью по английскому и без каких-либо планов на жизнь. Я хотела писать, а газеты были одним из немногих мест, где мне бы за это платили. Так вот, в сентябре после выпуска меня приняли на работу в крошечное издание Центральной Пенсильвании. Средний возраст репортера составлял двадцать два года. Стажа на всех нас в сумме было меньше двух лет – и это ох как сказывалось.

В «Сентрал Вэлли таймс» я отвечала за пять школьных округов, пожары всех мастей, автомобильные аварии… ну и все остальное, если удавалось выкроить время. За это мне платили солидные триста баксов в неделю – при хорошем раскладе на жизнь хватало. Но, разумеется, хороший расклад выпадал весьма редко.

Далее меня перевели на свадьбы. «Сентрал Вэлли таймс» оставалась в числе последних газет в стране, где до сих пор бесплатно публиковались длинные описания церемоний – и (горе мне, горе) платьев невест. Шов «принцесса», алансонское кружево, французская вышивка, украшения из бисера, сборчатый турнюр… я набирала эти термины так часто, что запрограммировала под них клавиши быстрого доступа. Всего нажатие – и в тексте целая фраза: «вышивка речным жемчугом» или «пуф из тафты цвета слоновой кости».

Однажды, когда я устало печатала очередные свадебные объявления и размышляла о несправедливости бытия, я наткнулась на слово, которое не могла разобрать. Многие наши невесты заполняли бланки от руки. Конкретно эта вывела слово с обилием завитушек, которое напоминало что-то вроде «мор-пеха».

Я показала бланк Раджи, еще одному репортеру-неофиту.

– Что здесь написано?

Он сощурился на фиолетовые чернила.

– Мор-пеха, – прочитал он медленно. – Как морская пехота?

– А если речь про платье?..

Раджи пожал плечами. Он вырос в Нью-Йорке, отучился в Школе журналистики Колумбийского университета. Повадки жителей Центральной Пенсильвании были ему чужды. Я вернулась обратно за свой стол, а Раджи – к мучительному набору школьного меню на целую неделю.

– Картофельные шарики, – услышала я его вздох. – Вечно эти картофельные шарики.

И я опять осталась наедине с «мор-пеха». В графе «Контакты» невеста нацарапала домашний номер. Я взялась за телефон.

– Алло? – отозвался бодрый женский голос.

– Здравствуйте, – начала я, – это Кэндис Шапиро из «Вэлли таймс». Мне нужна Сандра Гэрри…

– Сэнди у аппарата! – прощебетала женщина.

– Сэнди, я веду рубрику свадебных объявлений, читала ваш бланк и увидела слово… «мор-пеха»?

– Морская пена, – быстро ответила Сэнди; на фоне слышались восклицания ребенка «Ма-а!» и, кажется, мыльная опера по телику. – Цвет моего платья.

– А-а, – выдала я. – Ну, это мне и нужно было узнать, спасибо…

– Правда, наверное… а как вы думаете, люди знают, что такое морская пена? В смысле, вот какой цвет вам приходит на ум?

– Зеленый? – рискнула предположить я. Мне очень хотелось свернуть беседу. В багажнике машины ждали три корзины грязного белья. Не терпелось уже выйти из офиса, сходить в спортзал, постираться, купить молока. – Пожалуй, даже бледно-зеленый.

– А вот как бы и нет, – вздохнула Сэнди. – Я думаю, в нем больше синевы. Девушка в салоне «Брайдал барн» сказала, что цвет называется «морская пена», а это звучит как-то ближе к зеленому, как мне кажется.

– Можем написать «синий», – предложила я и снова услышала вздох. – Голубой?

– Понимаете, он не совсем синий. Когда говоришь синий или голубой, всем сразу представляется цвет неба или морской синий, а у меня он не темный, ну как сказать…

– Бледно-голубой? – подкинула я вариант, перебирая весь диапазон синонимов, почерпнутых из объявлений. – Ледяной? Аквамариновый?

– Мне просто кажется, что все это не совсем подходит, – чопорно настаивала Сэнди.

– Хм. Тогда, может, вы еще подумаете, а потом перезвоните…

И тут Сэнди заплакала. Из трубки доносились всхлипывания, заглушившие и мыльную оперу, и ноющего ребенка, который виделся мне с ушибленным пальцем и липкими щеками.

– Я просто хочу, чтобы все прошло как надо, – проговорила Сэнди между рыданиями. – Знаете, я так долго ждала этого дня… чтобы все прошло идеально… а сама не могу даже назвать цвет своего платья…

– Ох, ну что вы, – пробормотала я, чувствуя себя до смешного беспомощной. – Не все так плохо…

– А может, вы сюда приедете? – все еще плакала Сэнди. – Вы же репортер, да? Посмотрели бы на мое платье и сказали как правильно.

Я подумала о грязном белье, о планах на вечер.

– Пожалуйста? – тихонечко взмолилась Сэнди.

Я вдохнула. Ну, стирка может и подождать, а мне уже было любопытно. Кто эта женщина и как человек, неспособный толком написать «морская пена», сумел найти любовь?

Я спросила, как добраться, мысленно прокляла себя за мягкотелость и пообещала явиться через час.


Сказать по правде, я ожидала, что окажусь в трейлерном парке. В Центральной Пенсильвании таких полно. Однако Сэнди жила в настоящем доме в стиле кейп-код – маленьком, белом, с черными ставнями и пресловутым заборчиком из штакетника. На заднем дворе красовались новенькие качели, валялись оранжевый водяной бластер и забытый трехколесный велосипед. На подъездной дорожке блестел черный пикап. На пороге уже маячила Сэнди – лет тридцати, с усталым лицом, но полными надежды огромными глазами василькового цвета. Словно куколка с тонкими, как ниточки сахарной ваты светлыми волосами и крошечным вздернутым носиком.

Я выбралась из машины с блокнотом в руке. Сэнди улыбнулась мне сквозь сетчатую дверь. Ногу женщины обхватили две маленькие ручонки, затем показалась и тут же скрылась детская мордашка.

Мебель в доме была дешевенькая, но кругом царила чистота и уют. На кофейном столике из шпона лежали стопки журналов – об оружии, машинах, спорте. Пол в гостиной от стены до стены устилал светло-голубой ковер, а в кухне – белый линолеум, сплошной пласт, с нанесенным в виде отдельных плиток рисунком.

– Хотите газировки? Я как раз собиралась попить, – застенчиво произнесла Сэнди.

Я не хотела газировки. Я хотела увидеть платье, определиться с цветом и в путь дорогу с миром, чтобы успеть к началу «Мелроуз Плейс». Но Сэнди пребывала в отчаянии, да и жажда меня все-таки мучила, так что я села за кухонный стол под висящей на стене вышивкой крестиком «Благослови этот дом!» и положила рядом блокнот.

Сэнди глотнула из стакана, тихонько рыгнула, прикрывшись ладошкой, закрыла глаза и покачала головой.

– Простите, пожалуйста.

– Нервничаете из-за свадьбы?

– Нервничаю, – повторила Сэнди и хохотнула. – Милая моя, да я просто в ужасе!

– Потому что… – Тут я ступала на зыбкую почву. – Вам уже случалось переживать всю эту свадебную суматоху?

Сэнди покачала головой:

– Не такую. Первый раз вышел тайным, с побегом. Это было, когда я узнала, что беременна Тревором. Поженились у мирового судьи в Болд-Игл. Я тогда надела платье с выпускного.

– Оу, – отозвалась я.

– Второй раз, – продолжила Сэнди, – свадьбы вообще не было. С отцом Дилана мы, если можно так сказать, жили в гражданском браке. Семь лет.

– Дилан – это я! – пропищал голосок из-под стола, следом высунулась мордочка. – Мой папа в армии.

– Все так, милый. – Сэнди рассеянно взъерошила светлые волосики сына, потом веско на меня посмотрела и одними губами произнесла: «В тюрьме».

– Оу, – снова отозвалась я.

– За угоны, – прошептала Сэнди. – Ничего слишком уж страшного. Ну и, собственно, я встретила Брайана, моего жениха, когда навещала отца Дилана.

– А Брайан… – тогда я только начинала понимать, как ценно для репортера суметь в нужный момент выдержать паузу.

– Выходит завтра по условно-досрочному. Сидел за мошенничество.

Судя по гордости в ее голосе – по шкале крутости оное стояло на ступеньку выше кражи авто.

– Так вы познакомились в тюрьме?

– На самом деле, до этого мы какое-то время переписывались. Он дал объявление… сейчас, я его сохранила!

Сэнди вскочила, отчего наши стаканы застучали по столу, и вернулась с ламинированным клочком бумаги, размером не больше почтовой марки. «Джентльмен-христианин, высокий, атлетически сложенный, Лев по гороскопу, ищет чуткую подругу для переписки, а может, и большего» – гласил текст.

– Он получил двенадцать ответов, – сообщила Сэнди, сияя. – Сказал, что мой понравился ему больше всего.

– А что вы написали?

– Чистую правду. Что я мать-одиночка. Что моим сыновьям нужен пример для подражания.

– И вы думаете…

– Он будет хорошим отцом.

Сэнди снова села и уставилась в свой стакан, словно он содержал тайны веков, а не обычную выдохшуюся колу.

– Я верю в любовь, – твердо отчеканила Сэнди.

– А ваши родители… – начала я.

Она помахала рукой, словно отгоняя саму мысль о них.

– Отец ушел, когда мне было четыре, что ли. Осталась мама и череда ее бойфрендов. Папочка Рик, папочка Сэм, папочка Аарон. Я поклялась, что не стану такой же. И я не такая. Я думаю… я знаю… что на этот раз не ошиблась.

– Мам!

Дилан, с красными от «Кул-эйда» губами, держал за руку брата. И если Дилан был низеньким, худеньким и светленьким, то второй мальчик – судя по всему, Тревор – отличался от него более крепким телосложением, темным цветом волос и задумчивостью на лице.

Сэнди встала и робко мне улыбнулась.

– Вы подождите здесь, – попросила она. – Мальчики, а вы пойдемте со мной. Покажем леди репортеру мамочкино красивое платье!

После всего услышанного – тюрьма, мужья, объявление от христианина – я ожидала увидеть эдакий жуткий распродажный ширпотреб. «Брайдал барн» как раз таким и славился.

Но платье оказалось прекрасным. Облегающий лиф на косточках, как у сказочной принцессы, усыпанный крошечными кристалликами, на которых играл свет, глубокое декольте, открывающее гладкую кожу груди, волны шуршащего тюля. У Сэнди раскраснелись щеки, синие глаза сверкали. Она была похожа на фею-крестную Золушки, на добрую волшебницу Глинду. Тревор с важным видом завел мать на кухню, напевая марш Мендельсона, а Дилан реквизировал ее фату и нацепил себе на голову.

Сэнди встала на свету и покружилась. Подол юбки зашелестел над полом. Дилан рассмеялся, хлопая в ладошки, а Тревор восхищенно уставился на мать с распущенными волосами, ниспадающими на обнаженные плечи. А та все кружилась и кружилась, и сыновья глядели на нее, как зачарованные.

– Так что думаете? – спросила Сэнди.

Она совсем зарумянилась и запыхалась, и каждый тяжелый вздох заставлял грудь слегка выпирать из плотно подогнанного лифа. Сэнди еще разок повернулась, и я заметила вышитые по всей спине крошечные розовые бутончики, словно надутые младенческие губки.

– Синее? Зеленое?

Я долго изучала Сэнди – ее налившиеся румянцем щеки, молочную кожу, – и восторг в глазах ее детей.

– Вообще-то я не уверена, – заключила я, – но что-нибудь придумаю.

Срок сдачи материала я, разумеется, пропустила. Редактор отдела городских новостей ушел домой задолго до того, как я вернулась. Сэнди показала мне фотографии Брайана, рассказала все об их планах на медовый месяц, почитала сыновьям детскую книжку «Там, где живут чудовища» и расцеловала их в лоб и обе щеки перед сном, а потом плеснула нам в колу бурбона – себе на палец, а мне вполовину меньше. «Брайан хороший человек», – мечтательно говорила Сэнди. Кончик ее зажженной сигареты порхал в кухне, будто светлячок.

Мне оставили всего семь-восемь сантиметров газетного пространства под нечетким снимком улыбающейся Сэнди. Я села за компьютер, чувствуя легкое головокружение, открыла стандартную форму с пробелами для заполнения: имя невесты, имя жениха, имена свидетелей, описание платья. Затем зажала клавишу «Ecs», стерла все, глубоко вздохнула и набрала следующее:

Завтра в церкви Девы Марии Милосердной на Олд-Коллелд-роуд Сандра Луиз Гэрри выйдет замуж за Брайана Перро. Невеста пройдет к алтарю с волосами, заколотыми антикварными гребнями из горного хрусталя, и пообещает любить, почитать и лелеять Брайана, чьи письма она хранит под подушкой и перечитывает так часто, что они стали тоньше крыла бабочки.

«Я верю в любовь», – говорит она, хотя циник приведет все основания, что делать этого ей не стоит. Первый муж ее бросил, второй сидит в тюрьме – той же, где она встретила Брайана, чье УДО начинается за два дня до свадьбы. В своих письмах он зовет Сандру своей голубкой, ангелом совершенства. На кухне, держа в руке последнюю из трех сигарет, которые Сандра позволяет себе каждый вечер, она говорит, что Брайан – принц.

Невесту поведут к алтарю ее сыновья, Дилан и Тревор. Цвет ее платья – морская пена, идеальное сочетание самого светлого синего и самого светлого зеленого. Не белое, цвета невинности, девушки-подростка, голова которой забита сахарной романтикой, не слоновой кости, где белизна смешивается со смирением. Это платье цвета грез.

Что ж, слегка вычурно, малость претенциозно и перегружено. Платье цвета грез? Да там пробу «недавняя выпускница курса писательского мастерства» ставить негде. Следующим утром, придя на работу, я увидела на клавиатуре копию страницы и обведенный жирным красным карандашом неформатный фрагмент. «ЗАЙДИ» – гласила пометка из одного слова на полях, сделанная, вне всяких сомнений, нашим главредом Крисом, рассеянным южанином, которого заманили в Пенсильванию перспективой перехода в более крупное издание (и бесподобной ловли форели). Я робко постучала в дверь его кабинета. Крис знаком разрешил мне войти. На его столе тоже лежала копия моей заметки.

– Вот это. – Тощий палец ткнул в лист. – Это что такое было?

Я пожала плечами:

– Просто… ну, я встретилась с этой женщиной. Набирала ее объявление, но не смогла разобрать слово, поэтому позвонила, а потом приехала к ней и… – Я умолкла. – Подумала, что выйдет неплохой сюжет.

Крис поднял на меня взгляд:

– Правильно подумала. Хочешь продолжить?

И вот звезда родилась… ну, вроде того. Раз в две недели я находила невесту и печатала о ней короткую колонку – кто она такая, какое будет платье, церковь, музыка и последующая вечеринка. Но прежде всего я писала о том, как мои невесты приходили к решению выйти замуж, что побуждало их встать перед священником, раввином или мирским судьей и связать себя навек.

Я встречала молодых невест и старых, слепых и глухих, девочек-подростков, приносивших клятвы первой любви, и циничных двадцатилетних женщин, идущих под венец с мужчинами, которых они назвали отцами своих детей. Я посещала свадьбы, которые были в жизни невест первыми, вторыми, третьими, четвертыми, а однажды даже пятой. Я видела феерию на восемьсот гостей – свадьбу гуляли ортодоксальные евреи, мужчины и женщины танцевали в отдельных залах, и присутствовало аж восемь раввинов (к концу вечера все они щеголяли в сверкающих париках а-ля Тина Тернер). Я видела пару, которая женилась на соседних больничных койках после автомобильной аварии, оставившей женщину парализованной. Я видела, как невесту бросили у алтаря, как ее лицо скривилось, когда шафер, бледный и серьезный, пересек церковь и что-то прошептал сначала на ухо ее матери, а потом и ей.

Какая ирония, понимала я уже тогда. Пока мои сверстники вели модные, полные сарказма колонки от первого лица для зарождающихся онлайн-журналов о жизни одиночек в больших городах, я вкалывала в крошечной провинциальной газетенке, которая в цепочке эволюции СМИ была динозавром глубоко на грани вымирания, да еще и прорабатывала не что-нибудь, а свадьбы. Как старомодно! Как очаровательно!

Но я не смогла бы писать о себе, как делали мои одногруппники, даже если бы захотела. По правде говоря, на ведение хроники собственной сексуальной жизни мне попросту не хватало духу. Да и не было никакого желания выставлять напоказ, пусть даже в печати, такое тело. И потом, секс не интересовал меня так, как брак. Я хотела понять, каково это, быть частью пары, как набраться смелости взять кого-то за руку и перепрыгнуть через зияющую пропасть. Я брала историю каждой невесты – каждый сбивчивый рассказ о том, как они познакомились, куда ходили и когда все поняли, – прокручивала в голове вновь и вновь в поисках торчащей ниточки, невидимого шва, трещинки, которую можно расковырять, чтобы вывернуть эту самую историю наизнанку и вычленить истину.

Если вы читали эту крошечную газетенку в начале девяностых, то наверняка видели, как я маячу где-то с краю на сотне самых разных свадебных фотографий – в синем льняном платье, простеньком, чтобы не привлекать внимания, но нарядном в знак уважения к торжеству. Или сижу среди гостей, с блокнотом в кармане, и пристально всматриваюсь в сотню самых разных невест – старых, молодых, черных, белых, тощих и не очень – в поисках ответов. Как понять, что парень – тот самый? Как можно доверять настолько, чтобы навек связать себя с кем-то и искренне в этом клясться? Как можно верить в любовь?


Спустя два с половиной года свадебного бдения мои заметки умудрились попасть на стол нужного редактора в тот самый момент, когда крупная ежедневная газета моего родного города, «Филадельфия икзэминер», решила сделать вопросом первостепенной важности привлечение читателей «поколения икс», и молодой репортер обязательно приманит их одним только своим наличием. Так они и пригласили меня вернуться в город, где я родилась, и, став их глазами и ушами, следить за жизнью филадельфийской молодежи.

Две недели спустя «Икзэминер» счел, что привлечение читателей «поколения икс» затея совершенно бессмысленная, и вернулся к отчаянным попыткам увеличить тираж среди мамаш-наседок из пригородов. Но ущерб уже был нанесен. Меня уже наняли. Так что жизнь была хороша. Ну, по большей части.

С самого начала единственным большим недостатком моей новой работы стала Габби Гардинер. Массивная древняя тетка с шапкой голубовато-белых кудряшек, в очках с толстыми грязными стеклами. Если я – дама крупная, то она – сверхразмерная. Нам бы, можно подумать, объединиться против общих угнетателей, вместе бороться ради выживания в мире, где любую женщину размера больше М считают уродливой и нелепой. Подумать – и ошибиться.

Габби ведет в газете колонку светской хроники и занимает этот пост, о чем очень любит напоминать мне и всем остальным в пределах слышимости, «дольше, чем ты живешь на этом свете». И в этом одновременно и ее сила, и ее слабость. У Габби целая сеть источников, охватывающая оба побережья и два десятилетия. Но десятилетия эти, к сожалению, были шестидесятыми-семидесятыми. Габби перестала заморачиваться где-то между избранием Рейгана президентом и появлением кабельного телевидения, так что ее радар не регистрирует целую вселенную, начиная с канала «Эм-Ти-Ви» и так далее, в отличие, скажем, от Элизабет Тейлор.

Если говорить о возрасте, то Габби где-то от шестидесяти и выше. У нее нет ни детей, ни мужа, ни намека на сексуальную (или вообще какую бы то ни было) жизнь за пределами редакции. Она питается голливудскими сплетнями, а к действующим лицам своих материалов относится не иначе как с благоговением. Она пишет о звездах, которых освещает из третьих рук, переписывая фрагменты изрыгаемых таблоидами Нью-Йорка и «Вэрайети» сплетен так, будто те ее близкие, закадычные друзья. Что было бы грустно, располагай Габби Гардинер к себе хоть чуточку. А она не располагает.

Однако ей везет. Везет, что большинству читателей «Икзэминера» за сорок и они горят желанием узнавать что-нибудь новенькое, так что ее колонка «Потрещим с Габби» остается в числе самых популярных в нашем разделе, о чем она никогда не преминет упомянуть во весь голос (якобы потому что глухая, но я свято верю: Габби дерет глотку только потому, что так она бесит окружающих гораздо сильнее, чем если бы просто говорила нормально).

Первые несколько лет моей работы в «Икзэминере» мы друг друга не трогали. Ситуация, к сожалению, обострилась прошлым летом, когда Габби взяла двухмесячный отпуск, подлечить какую-то мерзкую болячку (я уловила только слово «полипы», а потом Габби и ее друзья пронзили меня жгучими, полными ненависти взглядами, и я удрала из комнаты доставки, так и не забрав нужный мне выпуск «Тин пипл»). В отсутствие Габби вести ее колонку поручили мне. Она проиграла войну, но выиграла битву: этой дряни сохранили название «Потрещим с Габби», но добавили коротенькую заметку постыдно мелким кеглем, что Габби «в командировке» и ее «заменяет штатный сотрудник Кэндис Шапиро».

– Удачи, малышка, – великодушно пожелала Габби, приковыляв к моему столу, чтобы попрощаться. И при этом сияла так, будто последние две недели не обрабатывала редакторов, чтобы те позволили ей присылать колонку на почту, а не давали шанс мне, пока ей, предположительно, убирают полипы. – К слову, я передала всем своим лучшим источникам, чтобы звонили тебе.

Потрясающе, подумала я. Горячие сплетни об Уолтере Кронкайте. Жду не дождусь.

На этом и дело, казалось бы, с концом, но нет. Каждое утро, с понедельника по пятницу, я вся предвкушала дежурный звонок от Габби.

«Бен Аффлек? – хрипло переспрашивала она. – Что такое Бен Аффлек?»

Или вот: «“Камеди Централ”? Его никто не смотрит».

Или вот, с нажимом: «Вчера видела Элизабет в ток-шоу. Почему у нас тишина на эту тему?»

Я старалась ее игнорировать – отвечать по телефону вежливо и время от времени, когда Габби становилась особенно сварливой, завершать колонку фразой, мол, «Габби Гардинер вернется в конце сентября».

Но однажды утром она позвонила, когда меня не было за столом, и услышала фразу на моем автоответчике, которая звучала примерно так: «Привет, вы позвонили Кэндис Шапиро, обозревателю светской хроники газеты “Филадельфия икзэминер”». Я и не догадывалась, какую оплошность допустила, пока к моему столу не нагрянул главред.