– Покажите руки, – толстяк, глотая недоумение, протягивает ладони. – Поверните, – поток высвечивает остаточные следы крови. – Отпечаток на ротонде? Это ваш?
– Чт-что? Простите.
– Вы обнаружили тело?
– Да, – быстро кивает дынеобразной головой, пальцы растопырены, висят в воздухе, не находят места, потом прячутся в засаленные карманы. – Это был я… Понимаете, я тут…
Замолкает, словно забывает, что хотел сказать.
Два желтых криминалиста (прочные защитные комбинезоны) устанавливают рядом с телом лупоглазый прожектор на длинной ноге. Он вспыхивает, на долю секунды ослепляет Фролова. После: прыщавое толстое лицо начальника речной станции, обрамленное окружающей пустотой, снова проступает. Под глазами светятся мертвенно-синие круги.
– Вы потеряли значок, – говорит следователь; толстяк несмело протягивает ладонь. – Теперь это вещественное доказательство. После… сейчас я его вам не отдам. Заберете в суде после рассмотрения дела… Когда вы обнаружили тело?
– Так, вроде, есть же камеры, которые…
Холодный бриз врезается в лицо… осенняя лихорадка сгущается в воздухе… Трудно дышать. Нева блекло хорохорится отсветами, отзвуками блестящих вспышек, фонарных бликов… сиянием далекого, неминуемого утра, вспучивающегося из-под горизонта. Оно близко, наступает медленными шагами. Но что оно принесет?
– Отвечай на вопрос, – говорит Денисов.
– Я… это… я его… увидел контейнер, который прибило к набережной. Около часа назад. Да, примерно… примерно так. Кажется. Не уверен. Вам точное время нужно? Я не уверен, что помню точно. Могу… могу уточнить…
Фролов качает головой.
– Говорите, как помните.
– Мы с ребятами подогнали, значит, кран, час назад, где-то так, – неуверенно; ищет в глазах следователя поддержку, но Фролов молчит. – Вытащили… контейнер, и… когда я открыл его, ну, контейнер, то и увидел… ее.
Гнетущий суеверный страх выпячивается в его покрасневших глазах.
– Зачем вы прикасались к телу? – говорит Фролов.
– Я… я знал, что нельзя… но я, правда, я растерялся, я хотел помочь, может, она была еще жива… хотел отнести в скорую, но… потом… потом понял, что…
Красные глаза толстяка (пользуется самыми дешевыми очками) бегают из стороны в сторону, ни на секунду не останавливаются… Очевидно, проводит все свободное время в потоке. Капсула, наверное, слишком дорога для него, и поэтому… Главное – почаще окружать себя яркими картинками.
Человека не надо обманывать, он с радостью обманывается сам.
– Мне нужен отчет по судам, которые, – говорит Фролов, – которые проходили по этому месту реки в промежутке… скажем… полчаса до того времени, как вы нашли тело.
– Хо… хорошо, – толстяк размашистым, неестественным движением потирает широкий лоб. – Господин следователь… вы же… вы же понимаете, что… кхм, мне нельзя допускать… чтобы такие были инциденты.
– Не понимаю вас.
Толстяк облизывает пухлые губы. Краем глаза Фролов наблюдает, как криминалисты подносят к телу чёрную квадратную коробку с ребром в полметра. Короткое нажатие рождает в дополненной реальности яркий столб, который испускает низкочастотную пульсацию, растворяющуюся в холодном промозглом воздухе. Полицейский пульсар получает данные с дронов, соотносит их и создает идеальную копию места происшествия, которую сразу же отправляет в бурлящий эфир.
– Это, ведь, не важно, – говорит толстяк. – Достаточно, видите ли… достаточно уже того, что здесь нашлась мертвая девочка.
– Что же вы хотите от меня?
Денисов приближается к нему, смотрит сверху вниз. Толстяк быстро отводит взгляд.
– Значит, вот, что тебя волнует? Не мертвая девочка, говнюк? Начальство тебя поругает, ага?.. Готовь отчёт. И уйди с глаз долой, – поворачивается к Фролову. – Пульсар на месте. Пора взглянуть на тело.
Глава 2. Тело
Нева впитывает блеклые отсветы вывесок и хоронит их искусственные зарева на глубине. Игривые блики преломляются, сливаются друг с другом… появляются, пропадают, прячутся, выглядывают из-под легкого тумана, стелющегося по мелкой брусчатке длинной набережной. Одинокая девушка в ярко-красном шлеме, модный потоковый девайс, выбирается из речного такси и семенит к грибовидной станции монорельса. Ее ладони переливаются живыми татуировками, а в руке зажат лепесток курительной трубки. Она подносит сигарету к маленькому аккуратному рту, покрытому штукатуркой зелёной помады. Чуть не врезается в прохожего, мужчину-коротышку, обёрнутого в серый дождевик.
За дополненными плагинами ничего не видит. Для многих поток стал куда значимее грубой реальности…
Фролов на пару секунд вспоминает своё первое погружение. Первая модель капсулы, еще без минироботов. Тело, облепленное десятками датчиков, передающих/принимающих импульсы… в темноте расфокусированного пространства, полнейшей пустоте, слитой с мягким гулом бьющейся в ушах крови… смутное неведение… немного страшно, но не более, чем перед прыжком с пяти- или десятиметровой вышки в бирюзовый бассейн. А потом… наступает момент полёта: странный восторг, смешанный с головокружением, трескучий шорох в виртуальных пальцах… реальное тело далеко, за границей видимой вселенной, в другом под-пространстве… незначимом, нетвердом… Ты здесь, в переплетении диких линий, прерывающихся, возобновляющихся… пунктирных плашек потокового рассвета, одиноких закатов, разверстых перед расширенными зрачками…
Там есть все, что нужно. Может, даже больше.
А реальность сера… в ней много оттенков серого, пробирающих до костей – неприступная серость, блеклая, как распластанное над головой небо…
В потоке спокойнее. Обычное дело не только для Фролова. Мир поражен потоковой цингой, всеохватной системой передачи информации по эфирному полю Земли. Сигналы пролетают сквозь внутренности планеты и считываются потоковыми вышками, разбросанными по голубому шару.
Одна из башен взирает на город. Высока, далека, неприступна, защищена гарнизоном отборных американских солдат. Причина нового расцвета Петербурга, пережившего революцию 1917-го, голод второй мировой… отливает красной тревогой в зашоренном взгляде… Завеса дождя полу-скрывает ее свечение.
Фролов потирает заледеневшие руки. Пейзаж утопает в дожде. Подспудный пейзаж, холодный и суровый. Воздух все еще носит в себе одинокие молекулы нейрогаза, но уровень загрязнения невысок.
Взгляд Фролова упирается в магнитный навес над головой, защищающий место происшествия – огромное прозрачное полотнище. Что-то слишком поздно. Вам так не кажется, господа криминалисты? Понимаю, утро… всем хочется отдыхать. Сутки подходят к концу. Но… вы-то поедете домой, а мне еще…
– Кофе не хочешь? – говорит Денисов. – Могу послать кого-нибудь… Оперативника. Куда они запропастились?
– Где твои очки?
– К черту. Глаза болят. Давай пока сам. Если что потом в архиве гляну.
Фролов собирается с духом. До сих пор не привык к виду мертвецов. Первая секунда всегда растягивается в крохотную вселенную неловкого страха. Смерть оседает в мозгу, наполняет вены свинцовой дрожью. Предвкушение уже шепчет в ухо.
Секунду. Еще секунду. Сейчас буду готов…
Рассвет подкрадывается к городу. Замрет бликом в окне черного небоскреба, покрасуется несколько коротких мгновений, а после убежит прочь, вылетит за рамку фасада.
У колоссов много глаз… геометрически выверенные чудовища, захватившие Петербург. Окна похожи на светлячков… их все больше и больше. Будто слетаются к мертвому телу.
В их неприкрытых пустошах колосится жизнь. Обычная, человеческая. Одинокая, тусклая, несведущая. Сонная, тонкоструйная, тревожная.
Пьют кофе, стоя у окна, напротив квадратной современности, протягивают руку к дрону-доставщику, зависшему над подоконником с пакетом в цепких клешнях…
Всё, как на ладони… но взгляд не цепляется… скользит, непрерывный, как выпушенная стрела… после: снова вторгается в блеклую серость низкого неба.
Денисов мурлычет глупую песенку про князька Рязанской области, где «Кузька» рифмуется с исковерканным словом «рюзке», а «поток» – с тем крохотным предметом, который этот Кузька засовывал в воздуховод атомной бомбы.
Ладно. Сейчас. Нужно работать…
Фролов подкрадывается к металлическому контейнеру, раскрытому в холодную пустошь. Шаги следователя похожи на тихий шелест далекого монорельса, который шуршит где-то там, за границей восприятия…
