Как мы знаем, после бегства мужа над ней нависли долги. И хотя сумма их была не очень велика, но её заработка на их покрытие, конечно, не хватало. Она могла едва-едва оплатить самые насущные нужды и потому ежедневно опасалась появления кредиторов, от которых скрывалась вне дома.
Кое-как покидав разбросанные вещи в ящик комода, Лёля освободила два стула, сама уселась на кровать и вновь начала рассказ про «негодяя» Неаскина, про свою неудачную жизнь – естественный результат бедности её родителей, про то, в каком тяжёлом материальном положении она находится, и что у неё нет никакого выхода, если она в ближайшее время не достанет где-нибудь хотя бы триста рублей для удовлетворения самых первых кредиторов.
Дмитрий Болеславович, никогда особенно не ценивший деньги, а тем более, когда они были нужны кому-нибудь из родных, имея в своём распоряжении довольно значительную сумму, слагавшуюся из денег, полученных при демобилизации и небольшого приданого Анюты, которое ему вручил перед отъездом её отец, не колебался ни минуты: вынул бумажник и положил на стол необходимые Лёле триста рублей.
По правде сказать, Елена Болеславовна никак не рассчитывала на то, чтобы Митя вот так сразу дал ей эту сумму, она была бы довольна и половиной. Его неожиданная щедрость удивила, обрадовала её и сразу же возбудила в ней зависть: «Значит, Митя разбогател! Вон какой толстый бумажник! Вряд ли такие деньги он за свою службу получил. Наверное, эта, как её, Анюта, чертовски богата? Ну да, ведь сибирячка, а у сибиряков всегда денег куры не клюют. Эх, какая же я дура!» – такие или почти такие мысли пронеслись в голове Лёли.
Её отношение к молодым немедленно переменилось, она стала усиленно предлагать чаю, попыталась завязать разговор с Анютой. И если раньше она поглядывала на Анюту с пренебрежением и едва скрытым неудовольствием, сейчас она начала рассыпаться в комплиментах Анютиным глазам, волосам и цвету лица. Её внезапно появившаяся притворная любезность была настолько неискренна, настолько притворна, что даже девятнадцатилетняя неискушённая сноха – и та почувствовала их фальшивость. Ей стало так не по себе, что она встала и, обращаясь к мужу, сказала:
– Митя, нам пора…
Дмитрий Болеславович поднялся и, не дослушав благодарностей, рассыпаемых сестрой, направился вслед за женой к двери. Уже из дверей они попрощались с Еленой и быстро вышли на шумную улицу.
До дому они шли пешком, и несмотря на то, что вокруг было очень много интересного и, конечно, прежде всего для Анюты (она перед этим с любопытством расспрашивала мужа обо всём увиденном), теперь шли молча.
Дмитрию Болеславовичу было немного стыдно за сестру. Они не виделись почти год, переписывались очень редко, а последнее время (около полугода) и вовсе не писали друг другу. Так что Лёля о нём ничего не знала, не знала и про его пребывание в госпитале. Правда, он теперь уже ходит без палочки и почти не прихрамывает, так что следов его перелома уже незаметно, но могла же ведь она хотя бы из приличия поинтересоваться его здоровьем, спросить, почему он вернулся с фронта, ведь война ещё не окончилась. И потом, это пренебрежительное отношение к Анюте, сменившееся вдруг такой приторной любезностью! Нет, Лёля стала совсем непохожа на себя. Когда-то ведь она была очень чуткой, душевной девочкой. Что же её испортило? Наверно, её озлобило неудачное замужество.
Так думал Дмитрий Болеславович. Может быть, так оно и было. Вернее, всё-таки, другое. Дело в том, что всё первоначальное воспитание старшей дочери в семье было поставлено неправильно. Пока она была одна, её баловали, а затем, переключив свои ласки на следующих детей, её озлобили, и у неё развилось повышенное чувство зависти и желания жить за счёт кого-нибудь. Этому помогло и её безделье после гимназии. Отец и мать, не настояв на том, чтобы она училась дальше или избрала себе какую-нибудь профессию, помогли формированию у дочери эгоистических взглядов на жизнь. Сыграла в этом свою роль и богатая тётушка Полина, у которой девушка жила в Италии довольно долго.
Анна Николаевна была возмущена, немного напугана и, главное, очень обижена всем происшедшим. Она никак не могла понять, как это мог Митя, вообще-то довольно экономный, вдруг по первой просьбе сестры сразу дать такую огромную сумму денег, при этом даже не посоветовавшись с ней, со своей женой.
В семье Анны Николаевны, где доходы отца были невелики, а семья, состоявшая из пяти душ, требовала больших расходов, деньги очень ценились. И трата крупной суммы обсуждалась не только отцом и матерью, но и старшими детьми. А тут вдруг такую сумму – подумать только, триста рублей – взял и выложил, пусть хоть и родной сестре! Нет, это не годится!
Кроме того, Анюта, несмотря на всю свою неопытность и молодость, прекрасно поняла, что Елена Болеславовна считает её не ровней для своего брата и что родственного отношения или дружбы от этой высокомерной женщины ей не дождаться. Это её обидело. И потому она со свойственной всем молодым людям прямотой решила сразу же поставить точку над и.
Перед домом Анюта остановилась и сказала:
– Митя, я её больше никогда не хочу видеть, она меня оскорбила. Ты мой характер знаешь, оскорблений я не прощаю!
Напрасно пытался Дмитрий Болеславович успокоить свою рассерженную жену, это ему не удалось. Она стояла на своём, а так как Митя с детства привык подчиняться и был довольно слабохарактерным, то он и теперь не сумел переспорить свою Анюту и поспешил согласиться с ней.
Это была их первая, но очень важная размолвка.
Глава двенадцатая
В плохом настроении вошли они в дом, в котором остановились, и когда встретившая их Матвеевна сказала, что Нина только что вернулась и сейчас находится в своей комнате, у Анны Николаевны невольно возникло чувство недоверия и настороженности и к этой своей родне.
Нина, услышав голоса хозяйки и пришедших, выскочила из своей комнаты. Она пришла недавно и, не успев ещё переодеться в домашнее платье, выбежала в своём пропахшем карболкой, йодом и прочими больничными запахами костюме.
От хозяйки она уже знала, что Митя вернулся с войны покалеченный, прихрамывает и больше воевать не пойдёт. Рассказала ей хозяйка и про то, что брат женился и привёз из Сибири красавицу жену – Анну Николаевну.
Выскочив из дверей своей комнаты, несколько мгновений Нина стояла неподвижно, рассматривая обоих, затем, как бы решив что-то, подбежала к Анюте и, будучи чуть не на голову ниже её, почти повисла у неё на шее, целуя её в губы, щеки и в подбородок. Одновременно она приговаривала:
– Нюточка, да какая же ты красивая! Какая же ты высокая! Да как же ты решилась за такого недотёпу, как мой брат, замуж выйти? Ведь я в детстве им как хотела командовала, даром что младше его была. Ну теперь передаю бразды правления в твои руки – смотри не выпускай, он в хорошей узде нуждается. Да погоди ты! – отмахивалась Нина от брата, – дай твоей жене самонужнейшие наставления дать, сейчас поздороваемся, – и она, отпустив Анюту, с такой же стремительностью стала обнимать Митю. – Ну, показывай, где там тебя покалечило. Ладно, ладно, вижу, что хромаешь. Нога, значит. Вот завтра же покажу тебя своему профессору. Он ведь на всю Европу знаменит, а я вот у такой знаменитости операционной сестрой работаю, понял? – кричала возбуждённо Нина.
Анна Николаевна, не приготовленная к такому бурному натиску, к такой непосредственности и экзальтированности, находящаяся ещё под свежим неприятным впечатлением от чопорности и натянутости Елены Болеславовны, стояла, растерянно улыбаясь, пытаясь и не успевая отвечать на поцелуи и вопросы Нины. Митя тоже пытался обнять Нину, они топтались, толкались и кончилось всё это тем, что все вместе кучей повалились на диван и разразились громким хохотом.
Хозяйка стояла в дверях, вытирала кончиком платка выступившие от смеха, а может быть, и ещё от чего-нибудь слёзы и говорила:
– Ну и Нинка, эта кого хочешь расшевелит! Будет тебе, Нина, ведь невеста уже, а ведёшь себя как девчонка. Успокойтесь-ка! Давайте чайку попьём, сейчас соберу, – она вышла на кухню.
Молодёжь понемногу успокоилась. Дмитрий Болеславович поднялся с дивана, достал папиросу и пошёл на кухню, чтобы покурить там. Анюта не выносила табачного дыма, дома у них никто не курил. А две молодые женщины уселись на диване и, поправляя растрепавшиеся волосы, пристально глядели одна на другую. Затем вдруг одновременно произнесли: «да!» – засмеялись и встали с дивана.
В это время открылась дверь, и показался Дмитрий Болеславович, несущий в руках кипящий самовар, а за ним хозяйка с чайной посудой в руках.
– А у меня есть колбаса и печенье, – заявила Нина, – сейчас принесу, и будем чай пить, а там и Яша, наверное, придёт. Он уж тоже обязательно чего-нибудь притащит, хоть я ему и не велю. Ну да сегодня пригодится, поужинаем на славу.
Только тут Анюта вспомнила, что они сегодня так и не пообедали, и почувствовала, что голодна. А у них с Митей из еды ничего не куплено. Утром их покормила хозяйка, а сейчас вот у Нины, наверное, тоже негусто. Видимо, об этом же подумал и Митя, так как он сказал:
– Я сейчас схожу куплю чего-нибудь, лавка тут недалеко.
– Нечего, нечего… – перебила Нина, – сегодня вы у нас в гостях, чего-нибудь найдём, голодными не останетесь. Пойдём ко мне, – обратилась она к Анюте, – поищем, что там у меня из съестного есть. Кстати, посмотришь мою комнату. Да и я переоденусь, а то вся карболкой пропахла. Ты не обижаешься, что я тебя на «ты» называю? – спрашивала Нина, входя в свою комнату, а сама уже скрылась за ширмой, стоявшей у кровати.
– Нет, нет, что ты! – ответила Анюта, а сама, сев у стола, невольно подумала: «Вот ведь, сёстры, а какие разные, просто удивительно! А Митя тоже совсем-совсем другой. Странные люди, непохожие на наших читинских. Те какие-то простые, понятные. А эти?» – и она впервые подумала, правильно ли поступила, уехав из родной Читы. «Но ведь мы с Митей любим друг друга, а это самое главное, и значит, всё будет хорошо», – решила она.
Раздумывая так, Анюта в то же время разглядывала и комнатку Нины. Это была маленькая и довольно уютная комната. Она, конечно, совсем не походила на большую, загромождённую разнокалиберной, хоть и дорогой мебелью, комнату Елены Болеславовны. Здесь всё было очень просто и даже бедно, но чисто и опрятно. Каждая вещь имело своё место. В комнате было одно окно, выходившее в маленький, окружённый высокими домами двор. На окне, завешенном простыми кисейными занавесками, два горшка с цветами. Перед окном стоял маленький, покрытый клеёнкой столик, а на нём аккуратной стопочкой тетради и книги. У стола венский стул, другой такой же стул в углу у двери, а на третьем, стоявшем тоже около стола, сидела Анна Николаевна. У правой стороны из-за ширмы виднелся угол простой железной, солдатской, как их тогда называли, кровати. Она была аккуратно застелена хорошим плюшевым одеялом, кажется, это единственная ценная вещь в комнате. У противоположной стены стоял небольшой, видавший виды комод, а на нём маленькое зеркальце и несколько аптечных коробочек, по-видимому, с разной мелочью, которая так необходима бывает всем женщинам. На этой же стене висел маленький шкафчик, в котором часть полок была занята книгами, а часть посудой и какими-то кулёчками, вероятно, с продуктами. Рядом со шкафчиком была простая вешалка, укрытая простынёй, из-под которой выглядывали пальто и платья. На чисто вымытом полу был разостлан деревенский половичок. Посередине потолка на шнурке висел стеклянный пузырёк – «это, наверное, и есть электрическая лампа», – подумала Анюта. Электрическую лампочку она видела впервые, до сих пор только читала о них в книжках. В Чите тогда ещё электроосвещения не было, в дороге она видела только керосиновые фонари, а вагоны тогда освещались свечами.
Всё это Анна Николаевна разглядела, пока Нина переодевалась за ширмой около своей кровати.
Переодевшись, Нина вышла из-за ширмы и, заметив, с каким вниманием новая родственница рассматривает её комнату, сказала:
– Да, Нюта, живу я ещё пока неважно. Вот кончу учиться, получу место, да и Яков мой тоже на ноги встанет, вот тогда уж мы и заживём. А сейчас пока по-студенчески приму вас, не обессудьте.
Она подошла к окну, взяла лежавший там свёрток с колбасой, затем вынула кулёчки из шкафчика и, повернувшись к молчавшей Анюте, позвала:
– Ну, брось задумываться, тебе такая жизнь уж не предстоит, ты замужем за врачом! Вот устроитесь, может, тогда и меня в гости позовёте. А сейчас пойдем ужинать.
Анна Николаевна всё так же молча поднялась со стула и пошла вслед за Ниной в столовую, где весело шумел самовар. У неё невольно возникла мысль: «А сколько же здесь придётся дать денег? И неужели теперь будет так всегда? Так и будет Митя всё время содержать своих родственников. А как же мы-то будем жить?»
Через несколько минут все сидели за столом и с аппетитом прихлёбывали горячий чай, ели тёплый пышный ситный, который принесла и нарезала большими ломтями Матвеевна, и чайную колбасу. Все пили внакладку и только хозяйка пила вприкуску, то есть откусывала маленькие кусочки сахара и долго сосала их, умудряясь с крошечным кусочком выпить почти целую чашку.
Поначалу все молчали, видимо, основательно проголодавшись, затем Нина не выдержала:
– Что же мы молчим? Мика, расскажи-ка про себя, про то, как ты воевал, где и как тебя покалечило, как говорит Матвеевна, как ты сумел разыскать в этой огромной Сибири такую Анюту? Как ты сумел её уговорить? Мне очень хочется обо всём услышать, ведь ты почти ничего не писал последние полгода. Ну, начни хотя бы с войны. Что там происходит? Газеты пишут такую ерунду, что ничего понять невозможно. Я хоть и не регулярно их читаю, но и то, что прочту, просто изумляет. Прочтёшь передовую «Русского слова» и кажется, что от японцев уж ничего не осталось, а перевернёшь эту же газету – и на четвёртой странице: «Наши войска оставили такие-то и такие-то города в Манчжурии». Вот тут и пойми. И зачем только мы связались с этими японцами? Чего мы в Манчжурии не видели? Всё думаю сейчас, как бы моего суженого-то не забрали, хоть ему всего двадцать лет, но кто его знает, продлится война с год, его забреют, и придётся ему тогда не на мне, а на винтовке жениться, как в песне: «Наши жёны – ружья заряжёны», – невесело пошутила она.
– Не придётся! – раздался звонкий голос из кухни. – Не придётся! – повторил он ещё раз, входя в комнату. Принадлежал этот голос молодому, плотному, приземистому мужчине, одетому в чёрный бумажный костюм, брюки были заправлены в начищенные хромовые сапоги. Под костюмом чёрная рубаха, косоворотка, подпоясанная плетёным пояском с кисточками.
Войдя и увидев посторонних людей, молодой человек немного смутился, но затем быстро оправился и, обращаясь к Нине, сказал:
– У тебя гости, а я и не знал! Простите, если помешал.
Нина при его появлении встала, покраснела и, чтобы скрыть своё смущение, заговорила:
– Это вот Яша, мой жених, а это мой брат Митя и его молодая жена Нюта, знакомьтесь, пожалуйста. Ты чего-нибудь принёс, наверно? Я пойду посмотрю, – и она выбежала из комнаты.
Дмитрий Болеславович поднялся со стула и направился к молодому рабочему, так и оставшемуся стоять около двери. По дороге он разглядел, что паренёк был гладко выбрит, подстрижен под бобрик, что лицо у него хоть и не очень красиво, но выразительно, и оживлялось блестящими серыми глазами.
Поздоровавшись с ним за руку, он сказал:
