– Нина ещё ничего толком мне не рассказала, но я очень рад познакомиться с вами, не смотрите искоса на мой офицерский китель – это в прошлом, а теперь я такой же врач, каким и Нина через два года будет. Знакомьтесь с Нютой, да садитесь с нами чай пить, – с этими словами он подвёл его к столу.
Яша, подойдя к столу, сердечно пожал протянутую ему Анютой руку и уселся на стул, заботливо пододвинутый ему Ниной, которая уже успела вернуться из кухни, принеся с собой нарезанный окорок, сыр и связочку баранок.
– Так почему же не придётся? – спросил Дмитрий Болеславович, когда Яша отхлебнул чай из большой кружки, принесённой ему из кухни хозяйкой. Было видно, что Матвеевна не придерживается мнения папеньки, а наоборот, этот паренёк ей по сердцу, и, наверно, Нине от неё приходится выслушивать не упрёки, а комплименты по адресу своего жениха.
– Да уж не придётся! – ещё раз сказал Яша. – Если царь сам не одумается, так народ ему этого не позволит. Вот сейчас только был на одном собрании, там один дяденька так прямо и сказал: «Мы, – говорит, – не позволим продолжать больше эту разнесчастную войну!» Да и другие говорят, что и воевать-то нам уж нечем; слышно, солдаты-то вместо пуль да ружей крестики да иконки получают. Вот вы, Дмитрий Болеславович, там были, своими глазами всё видели, рассказали бы, как и что? – попросил Яша.
– В самом деле, Мика, рассказывай, – присоединилась и Нина.
– Ну хорошо, слушайте. Как я попал на фронт, вы знаете, по крайней мере, ты, Нина, наверное, и Яше рассказывала, повторяться не буду. А вот что со мной произошло на фронте…
И Дмитрий Болеславович рассказал всё, что мы уже знаем. Добавил он только, что, действительно, наша армия в плачевном положении и, несмотря на храбрость отдельных солдат и офицеров, терпит постоянные неудачи, по мнению всех военных, из-за неспособности вести войну больших генералов, а может быть, и правительства. И что если так пойдёт дальше, то война, которая уже и так почти проиграна, должна будет скоро кончиться.
– Ну вот видишь, Нина, что я говорил? – с гордостью сказал Яша, – так оно и есть.
– Подожди, не перебивай, – остановила его Нина. – Мика, пожалуйста, дальше. Как ты с Нютой-то познакомился?
– Ну об этом пусть она расскажет, – улыбнулся Митя.
– Ну уж нет, рассказывай сам, – возразила, покраснев, Анюта. – Ты ведь мастер на рассказы, а я ещё собьюсь. Он, знаете, и маму, и папу там у нас прямо заговорил, всё про Рябково рассказывал, да про города вот эти столичные. Целые вечера им зубы заговаривал, вот они и отдали ему меня, бедную, – закончила она шутливо.
– А ты не прибедняйся, ещё неизвестно, кого кому отдали, – ответил ей муж, – мне пока кажется, что не я женился, а на мне женились. А в общем, тут дело было так, – и он рассказал о том, как они встретились в госпитале и как эта встреча решила их судьбу. И вот теперь они едут в Рябково, и он надеется найти работу врача неподалеку от родного дома, и они начнут свою семейную жизнь.
– Ну а теперь, – закончил Дмитрий Болеславович, – очередь за вами, кто из вас начнёт?
– Рассказывай, Нина, – сказала Анна Николаевна.
– Что же, у меня пока всё по-старому. Учусь на своих курсах, начинаю сдавать экзамены. Вот сдам – буду иметь права фельдшера-акушерки, а там ещё годика через два с половиной и врачебный диплом, даст Бог, получу. Да на свою беду встретила тоже, конечно, как и ты, Нюта, случайно, вот этого молодца и теперь на распутье нахожусь, – продолжала она лукаво, – то ли выходить за него замуж, то ли погодить, то ли вовсе отказаться, как папа велит. Он ведь очень на меня рассердился, даже с мамой поссорился, и она уехала из Рябково.
– Как так уехала? Куда? – перебил её Дмитрий Болеславович.
Нина встала, вышла в свою комнату и через минуту вернулась, держа в руке письмо.
– Вот мамино письмо, прочти, в нём она указывает свой новый адрес, приглашает нас к себе в гости. Правда, о причине своей ссоры с папой она не пишет, но я-то понимаю, что это из-за меня.
– Я, конечно, шучу, – продолжала она, заметив, как нахмурился Яша, когда она так легкомысленно высказалась о своём предполагаемом замужестве. – Мы, конечно, поженимся, только не сейчас. Сейчас мне экзамены надо сдавать, – протянула она жалобно. – Да и жить-то нам пока негде, да и не на что, я зарабатываю гроши, а мой женишок – и того меньше. Всё бастует, по собраниям да митингам ходит, когда уж тут работать.
– Нина, ты же знаешь, я тут ни при чём, я же как все… – попытался оправдаться Яша.
– Ну ладно, ладно, я тебя не виню, сама с таким связалась.
Потом Дмитрий Болеславович и Анюта с интересом читали письмо Марии Александровны.
– Как же это так? – недоумевал Дмитрий Болеславович, – мама оставила отца, оставила своё любимое Рябково и уехала в какой-то Темников, будет там служить начальницей гимназии, непонятно!.. – он видел, как мать была учительницей в сельской народной школе, знал, что её работу хвалили, но представить её начальницей гимназии не мог. – Нет, я всё-таки ничего не понимаю! – воскликнул он вновь.
Да он и не мог понять: супруги Пигуты не ладили давно, семейные узы их уже покрылись ржавчиной и вот-вот готовы были разорваться, а дети их, повзрослев, ничего не замечали. Это происходило потому, что и Болеслав Павлович, и Мария Александровна умели держать себя при них достойным образом. Да кроме того, последнее время дети бывали дома редко. Единственная, кто хорошо знала положение дел в их семье, была тётя Даша, но та никогда и ничего молодёжи не рассказывала. Поэтому никто из детей даже и не подозревал об истинных размерах той трещины, которая, как они всё-таки догадывались, была между отцом и матерью.
Разрыв между родителями для них был полной неожиданностью, и немудрено поэтому, что Нина приписала причину его своему упрямому решению о замужестве.
Дмитрий Болеславович, подумав, сказал:
– Нет, Нина, я не считаю, чтобы твой брак мог быть причиной этого разрыва, тут дело гораздо глубже. И как это мы в своём эгоизме ничего не замечали раньше? Ну да ничего, мы дня через четыре с Анютой будем в Рябково, поговорим с папой, и я надеюсь, что всё уладится…
– Дай-то Бог!
Ещё долго в этот вечер две молодые пары обсуждали разные события. То они возвращались к политической буре, которая трясла устои Российской империи в этом году, то невольно сводили разговор на семейную бурю, которая разрушила такой привычный уклад их семьи, то начинали мечтать о своей будущей жизни, уверяя друг друга, что у них она будет лучше, правильнее и что они-то уж таких ошибок не допустят. Эти рассуждения и уверенность так свойственны молодёжи всех времён.
И никто из них не предполагал, что никогда больше они не соберутся вот так вместе и что их жизнь будет ещё сложнее, ещё труднее и, пожалуй, ещё трагичнее, чем у их родителей.
– Послушай-ка, Нина, – вдруг спросил Дмитрий Болеславович, – в самом деле, как же ты живёшь? Ведь если папа рассердился, то он, наверное, и деньги перестал высылать?
– Ну, это неважно, – ответила Нина, – не пропаду. Яша немного помогает, хоть и сам часто на мели бывает, а потом, ведь я работаю, и не где-нибудь, а у самого Сергея Петровича Фёдорова, младшей операционной сестрой. И этим сразу двух зайцев убиваю: во-первых, кое-что зарабатываю, голодная не сижу, по урокам не бегаю, а во-вторых, если хотите хирургами стать, так с азов, с санитаров начинайте, ну вот я по его рекомендации и начала, правда, не с санитарки, а с младшей операционной сестры, но это почти одно и то же.
– Да ты что? Уж не собираешься ли хирургом стать? Нинка, не глупи! Ну какой из тебя хирург? Разве это не ясное дело? Ну, детский врач, ну, терапевт, ну, в крайнем случае, акушер… Нет, это просто немыслимо!
Дмитрий Болеславович и в самом деле не мог себе представить свою сестрёнку, этого сорванца в юбке, как её окрестила тётя Даша, за операционным столом со скальпелем.
– Да тебе ни один больной не доверит операцию делать. Я бы, во всяком случае, ни за что не дался…
– Ну, это ты, – обиженно возразила Нина, – а другие доверят! Сергей Петрович говорит, что у меня большие способности к хирургии, а когда он узнал, чья я дочь, то так и сказал, что мне прямая дорога в хирургию. Он, оказывается, знает папу, вот!
Дмитрий Болеславович не любил не только хирургию, на её беспомощность он достаточно нагляделся во время войны, но и вообще лечебную медицину. Его больше привлекала профилактическая санитарная работа. Он считал, что один хороший санитарный врач, правильно проведя все необходимые меры, может спасти вдесятеро больше людей, чем самый знаменитый профессор – хирург или терапевт.
Он, может, был бы и прав, если бы понял, что проведение необходимых профилактических мер часто зависит совсем не от врача, а от общих условий жизни тех людей, среди которых он ведёт эту работу, от социальных условий, в которых находится общество. Но он пока этого не понимал, и, как мы потом увидим, имел в связи с этим много неприятностей и огорчений.
Сейчас же он горячо принялся отстаивать свою точку зрения, Нина ему не менее горячо возражала – разгорелся спор. Кто его знает, как скоро бы он закончился, если бы не вмешалась Анюта.
– А не хватит ли вам шуметь? Мне кажется, что зря вы друг друга переубедить хотите. Работайте там, где вам больше нравится, лишь бы польза была от вас. Я вот без своей работы больше месяца и, откровенно говоря, тоже соскучилась ужасно, хоть, может быть, моя специальность и не такая важная, как хирург, но без хорошей помощницы, сестры милосердия, тоже ни один врач не обойдётся.
– Ага, – закричала Нина, – вот видишь, Мика, даже твоя жена и то на моей стороне! Лечить надо людей, лечить!
– Ни на чьей я стороне, – вновь заговорила Анна Николаевна, – по-моему, Митя тоже прав. Он много рассказывал про свои планы, и мне кажется, что его дело тоже очень интересное и важное.
– Вот мудрое соломоново решение, – заметил молчавший до сих пор Яков Матвеевич, – кончайте-ка споры да ложитесь спать, да и я пойду, а то мне завтра рано вставать.
– Ну нет, так не годится, – заявил Дмитрий Болеславович, – мы всё про нас рассказали, а вы? Нина отделалась тремя фразами, а Яша и вообще отмолчаться хочет. Успеешь домой, да мы тебя и здесь уложить можем, так что рассказывай и ты про себя, Яша, а то Бог знает, когда ещё встретимся.
– Хорошо, – согласился Яков Матвеевич, – тем более, что мне-то особенно и говорить нечего. Приехал я в Петербург, или, как мы сейчас говорим, в Питер, в 1902 году из Брянска. Было мне всего 17 лет. Дядя у меня работал на заводе Фридрихсона, помог и мне устроиться. Год я проработал подручным слесаря, потом стал слесарем. В прошлом году поступил на курсы механиков по ремонту и сборке сельскохозяйственных машин, которые поставляет этот завод в различные места России. Курсы должен окончить в будущем году. Вряд ли, однако, это выйдет. Этот год у нас пропал даром, занимались с большими перебоями. Одно время даже думали, что прикроют наши курсы, да кто-то отстоял. Ведь у нас в России совсем нет мастеров по этим машинам. Да и частей-то к ним тоже нет, всё из Германии привозится. На заводе только сборка идёт да кое-какие детали, самые простые, из дерева, главным образом, здесь делаем, а то всё заграничное. Хоть и сложности в этих машинах нет никакой, а не хочет чёртов немец, хозяин наш, налаживать производство их у нас. Ремонтировать эти машины на местах и вовсе некому: ездят почти по всей России человека три немцев-слесарей, да их ремонт чуть ли не в стоимость самой машины вскакивает. Фридрихсон вначале было протестовал против наших курсов, но потом, говорят, что Главное переселенческое управление, которое организовало их, ему какой-то процент с нашей работы обещало, он и согласился. Работаю я с шести часов утра до пяти вечера, а потом ещё два-три часа на курсах два раза в неделю – вот и всё. С Ниной уже скоро год будет, как познакомился, кажется, обо всём договорились, а семью пока ещё создать не смогли.
– А вы и не торопитесь, – посоветовал Дмитрий Болеславович, – вот закончите учиться, хотя бы один кто-нибудь, ну тогда и женитесь.
– Так это ещё чуть ли не два года ждать надо, – протянул Яша.
– Ну ладно, мы с тобой ещё об этом сами подумаем, – сказала Нина, – а сейчас, и в самом деле, ступай-ка домой, а то когда ещё доберёшься. Ведь трамваи и конка опять сегодня не ходят – бастуют. Я пойду его провожу немного, а вы ложитесь спать, Матвеевна вам в твоей комнате постелила.
Три дня, которые Дмитрий Болеславович и Анна Николаевна отвели себе на пребывание в Петербурге, пролетели незаметно: они обегали все крупные магазины, побывали в Русском музее, были в Мариинском театре, слушали Шаляпина, умудрились даже на один митинг попасть и, занятые своими делами, почти не встречались ни с Ниной, ни с Яшей, у которых тоже каждый день был заполнен до предела.
Настало время их отъезда. Поезд в Москву уходил утром, около одиннадцати, молодые решили поспать подольше, и потому, когда они встали, Нины дома уже не было. Хозяйка подала им записку, которую та оставила, не дождавшись их пробуждения.
