«Дорогие Митя и Нюта, мы уже до вашего отъезда не увидимся, до свидания. Мне было очень приятно познакомиться с Нютой, надеюсь, мы будем друзьями. Скажите папе, что он напрасно так рассердился на меня и так обидел нас с Яшей. Мы ему в тягость никогда не будем.
Если сумеем, то мы с Яшей ещё в этом году побываем у мамы, а может быть, в будущем. Целую вас обоих крепко и желаю вам счастья.
Ваша Нина.
Р.S. Яков просил передать свои наилучшие пожелания вам обоим».
До отхода поезда оставалось ещё около двух часов, супруги решили позавтракать на вокзале. Дмитрий Болеславович сходил за извозчиком, и через15–20 минут все их чемоданы и покупки были уже погружены в его разбитую коляску.
Рассчитываясь с хозяйкой за прожитое время, Дмитрий Болеславович хотел оставить ей для передачи Нине 100 рублей, но она этих денег не взяла.
– Нет, Дмитрий Болеславович, не возьму. Нина, наверное, предчувствовала это. Когда уходила, строго-настрого мне наказала для неё от вас никаких денег не брать. Говорит, не нужно. Мы, говорит, с Яшей не пропадём, и ни на чьей шее висеть не будем, пусть Митя так и папе скажет. Вы ведь её знаете, она характером-то в папашу: уж как рубанёт, так рубанёт. А упорством, наверное, в мать пошла, та ведь тихая–тихая, а всегда на своём поставит. Так что, пожалуйста, Дмитрий Болеславович, не обижайтесь, а денег я не возьму. Вы лучше сами с ней спишитесь.
Анна Николаевна, бывшая свидетельницей разговора и, на этот раз, вместе с Митей решавшая вопрос о необходимой помощи Нине, была удивлена разницей в поведении сестёр и ещё больше укрепилась во мнении, что все члены этой семьи совсем не похожи один на другого.
Решительное поведение Нины ей понравилось, и симпатия к ней возросла…
Глава тринадцатая
Через четыре дня пара почтовых лошадей, запряжённых в небольшой тарантас, заваленный чемоданами и всякими узелками и свёртками, весело подкатила к крыльцу рябковского дома. В глубине тарантаса сидели счастливые и довольные собой и своей судьбой Дмитрий Болеславович Пигута и его молоденькая жена.
Дорога произвела на Анну Николаевну очень приятное впечатление. Удовольствия начались с почти суточного пребывания в курьерском поезде Петербург–Москва. Пульмановский вагон, в котором они ехали, отличался большой роскошью отделки и многими удобствами и, конечно, не мог идти ни в какое сравнение с теми скучными, грязными, переполненными пассажирами, скрипящими коробками вагонов 3-го и 4-го классов, из которых состоял поезд, следовавший от Читы до Петербурга.
В Москве молодые супруги не задерживались. Пробыли от поезда до поезда всего один день. За это время они успели побывать в только что открывшемся магазине Мюра и Мерелиза и ещё в некоторых знаменитых московских магазинах, накупив кучу нужных и ненужных вещей для себя и подарков рябковским жителям.
У Елисеева купили разных деликатесов и закусок, до которых Болеслав Павлович был большой охотник и которые Анюта видела впервые в жизни.
В Москве Нюта познакомилась и с семейством Соколовых. Вся молодёжь этой семьи в это время жила в Москве. Все они учились: два брата – на разных курсах университета, один – в техническом училище, а сестра Маргарита – в Строгановском художественном.
Все мужчины Соколовы были поглощены участием во всякого рода сходках, собраниях и митингах. Разговоры шли только о революционных событиях, о выступлениях, о речах знаменитых ораторов. Братья по-разному оценивали события и горячо спорили, отстаивая свою правоту. У Анюты от таких шумных разговоров и споров разболелась голова, тем более, что ни существа этих споров, ни причины их она так и не могла понять, братья ей не понравились.
Наоборот, Маргарита Макаровна понравилась Анне Николаевне. Это была маленькая, изящная девушка, невысокая, но удивительно пропорционально сложенная. Её пышные пепельные волосы образовывали большую красивую прическу, и несмотря на то, что лицо её было всё какое-то неправильное, почти некрасивое, оно как-то сразу располагало к себе.
Маргарита Макаровна в детстве и в юности была подругой Нины и её сдерживающим началом. Будучи тихой, скромной, даже стеснительной, она не скоро сходилась с людьми, но подружившись с ними, уже сохраняла эту дружбу на всю жизнь. Именно такая дружба и связывала Нину Пигуту с Маргаритой Соколовой.
Маргарита очень любила и уважала обоих старших Пигута, и если она перед Болеславом Павловичем преклонялась, как перед известным талантливым врачом, не раз лечившим и её, и братьев и бывшим хорошим другом их дома, то Марию Александровну она любила как мать.
Как мы уже говорили, братья Маргариты Макаровны Анюте не понравились, и потому, отклонив все приглашения и попытки задержать их с мужем в Москве, она настояла на скорейшем отъезде. Был рад уехать и Дмитрий Болеславович. Отвыкнув от сутолоки и шума больших городов, он мечтал поскорее попасть в Рябково.
Очень понравилась Анюте дорога от Костромы до Рябково, которую они проделали, как и все тогдашние путешествующие в этих местах, на лошадях. Дорога эта, проходя вдоль берега Волги по лесам и полям верхнего Поволжья, в это время, в середине мая, действительно была чудесна: всё в лесу и пело, и цвело, и благоухало, вокруг стоял неумолчный птичий гомон, а так как они ехали более суток, то смогли полюбоваться и чудесным закатом, и ещё более красивым восходом солнца.
Страстный охотник, Дмитрий Болеславович уже заранее предвкушал то, ни с чем не сравнимое удовольствие, которое предполагал получить, как только приедет в Рябково.
Анюта была счастлива, что они наконец-то вдвоём с Митей, что нет того шума и толкотни, которые так измучили её за длинную дорогу и особенно за последние дни пребывания в больших городах.
День, в который молодые супруги прибыли в Рябково, был прекрасен. Стояла ясная солнечная погода, солнце уже склонялось к западу, тени от больших елей, стоявших около дома, удлинились, в стёклах окон отражался багрово-красный цвет начинающегося заката, казалось, что в доме что-то горит.
Василий, старый дворник больницы, ещё издали заслышав колокольчик, открыл ворота и, когда тарантас въехал во двор, торопливо засеменил к крыльцу, чтобы помочь приехавшим высадиться. Кроме него пока никто не встречал молодых господ, дом казался покинутым.
– Дмитрий Болеславович, что же вы не предупредили? Барин приказал бы и комнаты приготовить, и сам бы вас дождался. Батюшки, да что же это у вас с ногой-то? – воскликнул старик, заметив, что Дмитрий Болеславович прихрамывает и опирается на палку.
А у того и на самом деле после бесконечного бегания по петербургским и московским магазинам разболелась нога, и он уже с грустью подумывал, сможет ли по-прежнему совершать многовёрстные охотничьи походы с ружьём.
– Да ничего, пустяки… – отозвался Дмитрий Болеславович, помогая жене выйти из экипажа. – Несите вещи в столовую. А где же папа?
– Барин уехал с визитацией, вернётся, наверное, поздно, у них теперь новый кучер – молодой, я, вишь, уже стар стал, в дворники определили, а того не считают, что я хоть и стар, да зато все здешние дороги назубок знаю, где и как. А молодой – что, ему и опрокинуть ничего не стоит. Ну да уж известно… – продолжал ворчать старик, таская вместе с ямщиком разные чемоданы, корзинки и свёртки и складывая их на полу в столовой.
Через несколько минут всё было выгружено, и молодые люди прошли в комнату. Следом за ними вошла высокая, старая, но ещё вполне бодрая женщина. Это была Наталья, которая, воспользовавшись отъездом барина, отпустила кухарку, и сама отправилась в село к куме, да по дороге заметила направляющийся к дому экипаж и, сообразив, что это приехал кто-то к ним, поспешила вернуться.
После отъезда Даши все ведение хозяйственных дел по дому перешло в её руки, и она с ним справлялась неплохо.
– Батюшки! – воскликнула она, всплеснув руками. – Никак Митенька! Да откуда же ты взялся-то? Вот барин-то не знал! Надо за ним кого-нибудь послать. А это кто такая, чья будет? Неужто женился? – она стояла в дверях столовой, не решаясь подойти и в то же время, видимо, очень этого желая. Ведь она вырастила Митю, как, впрочем, и всех остальных детей Пигуты, и они были для неё как родные.
Митя подошёл к ней, обнял её, расцеловал и сказал:
– Здравствуй, здравствуй, няня, это действительно я, а это моя жена Анна Николаевна. Вот приехали к вам погостить. А предупредить не успели. Где папа-то?
– Он недалеко, версты за три, да ты знаешь. В Адищево поехал, там какой-то тяжёлый больной у Наденьки, вот он и поехал.
– А Наденька всё работает?
– Работает. Теперь её Наденькой-то только барин да я вот, по старости, называю, остальные-то её Надеждой Евграфовной величают, да и то ведь, ей уж за сорок. А замуж она так и не вышла. Однако заболталась я, пойду кого-нибудь пошлю за барином-то. А вы, барыня, раздевайтесь, проходите пока в Митину комнату, а барин приедет, определим, как вас устроить, – и Наталья вышла из столовой.
Митя и Анюта зашли в небольшую комнату, расположенную рядом со столовой.
– Вот это моя комната, – сказал Митя. – Здесь когда-то папе пришлось целый лазарет устроить, когда Володя, Нина и Боря болели дифтеритом, я тебе рассказывал. А потом, когда я подрос и меня отделили от сестёр, эту комнату мне отвели. – Смотри-ка, и календарь мой висит, и листок неоторванный, последний. Это был последний день моего пребывания в Рябково, – он показал на отрывной календарь за 1902 год, на котором так и не отрывались листки с 25 августа. – Сколько времени прошло! Как здесь было шумно и весело тогда, и как пусто и тихо теперь… Однако, где же мы будем жить? Ведь эта комната нам будет мала, – спросил он жену, которая с интересом, удивлением и некоторым испугом разглядывала всё вокруг.
Для неё всё было так необычно и удивительно. Она впервые в жизни попала в старый помещичий дом, до этого о таких домах она только в книжках читала.
– Да ты раздевайся, Анюта, раздевайся, ведь мы теперь дома, – говорил Дмитрий Болеславович, помогая жене снять шляпу и запылившееся дорожное пальто.
В это время послышались быстрые, но тяжёлые шаги, и в комнату вошёл Болеслав Павлович.
– Здравствуй, блудный сын, что же это ты не телеграфировал, а? Ну, показывай свою сибирскую красавицу, мне уж Наталья сейчас по дороге успела сказать, что ты и жениться успел, отца не спросившись. Ну, что же ты? Э-э, да ты такой тюлень, пока повернёшься да раздумаешься, я уж лучше сам её рассмотрю.
С этими словами Болеслав Павлович взял за руки вставшую при его приходе Анюту, повернул её лицом к окну и уставился на неё своими серыми, ещё блестящими, настойчивыми глазами, а она, покраснев от смущения, от этого бесцеремонного обращения, готова была заплакать. Да и Митя чувствовал себя не очень ловко.
– Эх, да ведь она и на самом деле красавица! Вот это отхватил жар-птицу! Да как же это вы за него замуж-то решились пойти? Ну ничего, ничего, не обижайтесь на меня, старика, что я так вот попросту с вами обращаюсь, – продолжал Болеслав Павлович, заметив смущение Анюты. – Вы на самом деле красивы, и это же не порок. Красоту надо беречь, вот сумеет ли он? – кивнул он на Митю. – Ну, ну, теперь ты взъерошился. Будет вам. Скажите-ка, как вас дома звали? Нюта? – повторил он её имя, которое Анна Николаевна от смущения произнесла еле слышным шёпотом. – Можно и я вас, нет тебя, так называть буду? – Анюта наклонила голову. – Ну вот и хорошо! А теперь я тебя, Нюта, поцелую, поздоровайся со мной, – и он трижды расцеловал Анюту, а затем поцеловал в лоб и сына.
Анюта, ошеломлённая неожиданным появлением свёкра, его бесцеремонным обращением, которое в то же время было явно доброжелательным и простым, невольно вспомнила порывистую и такую же простую Нину и поняла, откуда у неё эта порывистость. И ей вдруг стало как-то просто и легко с этим человеком, как будто она знала его уже много лет. Она подняла на него глаза и, встретившись с ним взглядом, невольно улыбнулась ему.
В свои 53 года Болеслав Павлович выглядел ещё очень хорошо. И только тяжёлая нервная работа, требующая постоянного напряжения всех сил, да ещё неурядицы в его семейной жизни, кончившиеся таким страшным крушением всего несколько месяцев тому назад, заставили появиться на его лбу две глубокие морщины. Виски его были седоваты, но усы и аккуратно подстриженная бородка имели ровный каштановый цвет.
Вероятно, своим многословием и, может быть, чуть-чуть преувеличенно радостным возбуждением он стремился отдалить или вовсе избежать каких-либо неприятных вопросов и разговоров. Может быть. Но молодые люди были слишком наивны и ничего не заметили. Они были просто рады, что отец их так хорошо встретил. Особенно была этому рада Анна Николаевна, которая этой встречи побаивалась, а узнав, что произошло с Ниной, и вовсе расстроилась. Теперь же она заметно приободрилась.
– Я надеюсь, что вы насовсем. У меня как раз сейчас появилась вакансия врача в моей больнице, – говорил между тем Болеслав Павлович. – Поселим вас в большой спальне, столовой вместе пользоваться будем, я сплю в кабинете, вам мешать не буду. Наталья! – закричал он, – помоги господам перенести вещи в большую спальню, да прибери там, да дай-ка молодой барыне с дороги умыться. А ужин-то приготовили? – засыпал он вошедшую Наталью приказаниями и вопросами.
– Ужин готов, в спальне тоже всё приготовлено, а вещи сейчас пришлю Василия перенести, – медленно и спокойно произнесла Наталья. – Пойдёмте, барыня, в вашу комнату, – обратилась она к Анюте.
