Черный шлейф атаки

– Дело тут такое, сразу и не уразумеешь, – помолчав, ответил Жилкин и с тяжелым вздохом, низко опустив голову, со злостью пнул носком сапога попавшуюся ему на глаза немецкую гильзу от крупнокалиберного пулемета. – Возраст у него молодой, – сказал он сильно морща лицо, будто страдая от зубной боли, – может, все и обойдется, легкие у него пробиты.

Григорий по опыту знал о тяжелых, а часто печальных последствиях таких ранений и от бессилия чем-либо помочь доброму и наивному в своих незамысловатых рассуждениях новообретенному другу, который еще и жизни-то настоящей не видел, заскрипел зубами, непроизвольно сжав кулаки.

Жилкин грустно взглянул на него, сочувственно хлопнул по крутому плечу и, не проронив больше ни слова, направился к немецким окопам на вершине, где копошились его пехотинцы, по-хозяйски обустраиваясь на новом месте, готовясь к обороне.

С минуту постояв в тяжком раздумье, Григорий ожесточенно сплюнул и, как видно на что-то решившись, торопливо вернулся к танку.

– Илька, – сказал он озабоченно, – мне надобно смотаться в санчасть. Земляка своего проведать, разузнать, как там да чего.

– Да ты сдурел, Гриша! – моментально отреагировал на его слова Ведясов, округлив глаза, и непроизвольно сделал суматошные движения руками, словно отталкивая от себя Григория. – Дробыш узнает о твоей самодеятельности, он из тебя душу вынет. Самоуправство со всеми вытекающими. А то ты не знаешь?

– Дальше фронта не пошлют, – запальчиво сказал Григорий, – больше смерти не присудят. Навещу земляка и тотчас вернусь. Если командир спохватится меня, скажи, что до ветру ушел.

Григорий артистично схватился за живот, страдальчески сгорбился и побежал рысцой за кусты ближайшего боярышника, рассчитывая за его укрытием добраться до леса, где располагалась санчасть. Но не успел он в таком неудобном положении одолеть и половину пути, как вдруг из-за того самого злосчастного куста вышел сам Дробышев, застегивая на ходу ширинку. Увидев перед собой командира, Григорий растерялся, по инерции сделал несколько нерешительных шагов, быстро соображая, как удобнее соврать, чтобы не навлечь на себя справедливый гнев начальства. Не придумав ничего лучшего, он остановился, опершись на свои колени, продолжая нарочно глубоко дышать, равномерно приподнимая широкие плечи.

– Михайлов, – окликнул Дробышев, приняв близко к сердцу его мучительный вид, сильно переживая за здоровье своего механика-водителя, – эка тебя скрючило беднягу!

– Живот что-то скрутило, товарищ лейтенант, – ответил, болезненно морщась, Григорий. – Не иначе как понос.

– Ну, иди-иди, не ровен час, в штаны обделаешься, – поторопил его Дробышев, тая в уголках сухих обветренных губ улыбку. – Я подожду.

Он отошел шага на два в сторонку, вынул из кармана подаренный неизвестной девушкой потрепанный кисет, некогда красиво расшитый с вышитыми в уголке словами «Бойцу Красной Армии от работницы тыла!» и принялся ловко сворачивать цигарку, продолжая говорить:

– Надо нам, Гришка, закрепиться на этой высоте, так что придется выкапывать капонир. Сегодня фашисты вряд ли нас атакуют, нет у них такой привычки, чтобы на ночь глядя воевать, они народ практичный и зря на рожон не полезут. Горячее время завтра настанет. – И в нетерпении воскликнул, видя, что Григорий не спешит в укромное место за кусты: – Так какого же лешего ты стоишь?

В связи со сложившимися новыми обстоятельствами далее ломать комедию не имело смысла, Григорий с видимым облегчением выпрямился.

– Кажется, отпустило. Такое чувство, как вроде вновь народился.

Дробышев внимательно пригляделся к нему, недоверчиво произнес:

– Сдается мне, Михайлов, что мутишь ты что-то. А вот что, никак не пойму. Ты баламут известный.

– Напрасно вы, товарищ лейтенант, меня в чем-то подозреваете, – поспешил оправдаться Григорий, напустив на себя оскорбленный вид, но сильно довольный в душе высокой оценкой своего закаленного в боях неунывающего характера.

– Бабушка сказала, посмотрим, – многозначительно произнес Дробышев, доверительно приобнял Григория за плечи. – Пойдем, Михайлов, копать капонир.

Все это время Илькут и Ленька сидели на башне, удобно расположившись, как на трибуне амфитеатра, и с превеликим удовольствием наблюдали такую интересную картину. Открыто выражать свой восторг они опасались, чтобы не попасть под горячую руку Петра Дробышева. Временами командир был настолько крут, что лучше было держаться от него подальше во избежание непредвиденных для себя последствий от его сурового и нелюдимого характера. Поэтому парни изо всех сил старались не выказывать своего веселого настроения: они раздувались от смеха, пыжились, до боли лихорадочно стучали кулаками по броне, чтобы хоть как-то разрядить комичную ситуацию и не расхохотаться на виду у лейтенанта.

Но всякому терпению приходит конец, и, когда Дробышев по-дружески приобнял растерянного Григория, парни не выдержали, спрыгнули с танка на землю по другую сторону и, спрятавшись за броню, принялись громко хохотать, поминутно выглядывая из-за башни.

…Место для капонира выбирали всем экипажем. Выбирали долго, прикидывая расстояние до деревьев, видневшихся за дальними холмами, откуда должны были наступать фашисты, намечали ориентиры. Но последнее слово все-таки осталось за Григорием. Михайлов остановился, по его разумению, на самом удобном месте, у кустов без меры разросшейся вербы, немного на спуске, где издалека заметить спрятавшийся замаскированный танк практически было невозможно.

– Товарищ лейтенант, – сказал Григорий, удовлетворенный осмотром и своим выбором, – обзор у нас будет замечательный. Немцы как на ладони будут видны в отличие от нас. Да и опять же овраг под боком, если в контратаку пойдем, можно опять им финт ушами сделать…

– Опять хочешь рейд по балке устроить? – посмеиваясь, спросил Дробышев. – Вряд ли это вновь пройдет, немцы теперь ученые.

– А мы им, товарищ командир, тогда что-нибудь новенькое придумаем, – сказал Ведясов, с удовольствием потирая ладони, будто готовясь у себя на мордовском празднике Сабантуе к схватке с противником на кулаках. – У нас, сами знаете, за этим дело не заржавеет. Леня, я верно говорю?

– Ну, это само собой, – охотно поддержал товарища Бражников и величественно развел руками, они переглянулись и вновь оглушительно захохотали, очевидно, вспомнив недавнее растерянное лицо Григория.

– Отставить смех! – строго прикрикнул на парней Дробышев. – Лопаты в руки и за дело… пока энергия в вас кипит.

После этих слов новый взрыв хохота заряжающего и радиста-стрелка потряс теплый, провонявший бензином воздух. Взгляд Петра Дробышева моментально сделался мрачным, ничего хорошего не обещая расшалившимся парням.

С опаской поглядывая на командира, Илькут с Ленькой, быстро взяли штыковые лопаты, поспешно направились к вербам, не дожидаясь, когда командир рассвирепеет окончательно. Но по дороге они все равно продолжали дурачиться, заговорщицки толкая друг друга плечами, всхлипывая от сдерживаемого смеха.

– Как дети малые, – с досадой пробормотал Дробышев, проводив их долгим взглядом.

И хоть смотрел он сурово и неприступно, Гришка заметил в его темных глазах усмешливые искорки, означавшие, что на парней он не в обиде и за любого из них готов сложить свою голову.

– Смешинка в рот попала, и уже никакие они не бойцы, а самые настоящие раздолбаи, – все же сказал он с раздражением, отчаянно махнул рукой и направился за ними, держа лопату посреди черенка, как копье.

Посмеиваясь, Григорий закинул лопату на плечо, пошел следом, невольно прислушиваясь к негромкой матерщине раздосадованного командира. От ее замысловатой витиеватости, которой с необыкновенным искусством владел бывший шахтер, он лишь удивленно покачивал головой.

Не знавшая плуга целинная земля на вершине оказалась глинистой, слежалась за века настолько плотно, что отколупывалась мелкими комьями, размером не больше спичечного коробка.

Первым вонзил в землю острие лопаты слабосильный Ленька Бражников и тотчас разочарованно присвистнул, поочередно оглядывая членов экипажа округлившимися глазами.

– Да тут экскаватор нужен.

– Вот что значит технически подкованный человек, – сказал Ведясов, хитро прищурив свои и без того узкие глаза так, что на их месте остались лишь две крошечные щелочки. – Все бы ему технику применить, совсем руками не хочет работать. Другие вон трудятся и ничего, нюни никто не распускает.

Он величественным жестом повел по сторонам, указывая на танкистов их полка, которые возились в разных местах холма, прямо на глазах углубляясь в землю, как большие кроты, и некоторые из них уже успели выкопать по колено.

– Экскаватор справился бы в тысячу раз быстрее, – упрямо повторил Ленька, как видно, не собираясь сдавать свои позиции технически отсталому Илькуту, привыкшему ковыряться у себя в Мордовии в земле. – Вот в чем дело.