После закрытия возвращаюсь в общагу под морозным ветром в распрекрасном настроении. Сегодня холодновато, градусов пятнадцать, не меньше. Прохладно и в нашем «бомж-отеле». Спать ложусь одетым в куртку.
Двадцать шестое ноября
В полвосьмого зашёл в кабинет директорши, и с порога увидел, что она уже там. Здороваюсь, отмечаюсь в журнале, она спрашивает, как бы, про меж делом, в такой, жеманно-капризной интонации:
– Вамм сколлько осталлось до коннца сменны?
Отвечаю, что второго декабря – последний день. Она поморщилась, как от зубной боли, и «жеманит» дальше:
– Вашей работой я очень недовольна. Уже в открытую совершаются кражи, как это недавно было с банкой энергетика, а вы даже не реагируете на это, как положено. Сделаю всё возможное, чтобы вы от нас ушли как можно скорее.
И смотрит так выжидающе. Может быть, думала, что я тут же паду перед ней на колени, и начну просить о снисхождении? Щас! Тоже мне, баронесса фон Мозгокрутен! Делаю вид, что мне всё сущее (да и она сама тоже) «до лампочки», и молча ухожу. Слышу, сзади доносится её недовольное сопение – как видно, она ожидала чего-то совсем другого.
…Появилась директриса дня три назад. Я сразу даже не понял, кто это такая. В глаза бросилось, что какая-то мадам с деловым видом ходит по торговому залу без пальто, везде суёт свой нос, смотрит на всех свысока, на физии за версту можно прочитать, как она всеми недовольна. Эдакая Мальвина в преклонных годах. Присмотрелся к ней, и вспомнил, что уже видел этот фейс на информационном стенде в вестибюле, где пришпилена куча благодарственных писем, дипломов и приветственных адресов «лучшему руководителю подразделения торговой сети «Купи!» Трапезиной Эмме Леонидовне».
Была она тот день всего час или полтора, после чего набрала здоровенную сумку продуктов, и ушилась. Ну а сегодня, как видно, решила взять все вожжи в свои руки, и показать свою «крутизну». Иду в зал и соображаю: а ведь мне она, и в самом деле, подгадить может – к гадалке не ходи, и, к тому же, очень даже здорово. Если Трапезина поставит перед Васиным вопрос о моём досрочном катапультировании из этой шарашки, то, сомневаться не приходится – это будет сделано в момент. И, хорошо, если перекинут на другой объект. Пусть даже вахту придётся отматывать ещё двадцать дней – это ещё переживаемо. А вот если вылететь вчистую, как штрафник, без копейки в кармане, то… Вот тут уж – совсем дело дрянь.
Хожу по залу, смотрю за обстановкой, а в голове крутится одно и то же: интересно, когда она будет звонить Васину, и как скоро он на это отреагирует? То, что ей самой «накапали» обе Аньки, особенно, дылда – сомневаться не приходится. Ну а директриса, надо думать, Васину напоёт – на целую оперу хватит. И, что же мне теперь, смирненько ждать команды «на выход»? Нет, это не годится. Уж лучше попробовать что-то отморочить самому. Но, что именно? И тут, вижу Шуру, которая пришла за покупками – у неё сегодня выходной. Сразу же вспомнилось, как она говорила про компромат на здешнюю магазинную верхушку. И тут меня осенило: а ведь это идея! Надо наехать на «Мальвину» угрозой разглашения здешних «тайн мадридского двора». Только, не самому же идти к ней, чтобы навешать ей лапши на уши?! Конечно, нет! Для этого есть Рустам. А где он сейчас?
Иду по рядам, и вижу грузчика за выборкой просрочки. Опять в тележку летят батоны, колбаса, сыры, сметана, шоколад, курятина, апельсины… Прохожу мимо него и, как бы невзначай, отмечаю:
– Что-то сегодня много просрочки!
Он согласно кивает:
– Да, Пэтровыч, сегодня много. Я вчера почти не выбирал, вот и накопилось.
– Но, всё равно, и вчера было не меньше, чем тысяч на десять. И сегодня тыщ на тридцать – самое малое. Вот так-то! Обрати внимание: на помойку выкинуть и на тридцать тысяч не жалко, а меня из-за какого-то копеечного энергетика, который, может быть, и не крал никто, директорша выгнать собирается.
Рустам сочувственно цокает языком.
– Она сама об этом сказала? – осторожно уточняет он.
– Сама лично! Ну, пусть, пусть выгоняет, – говорю это со зловещим, мстительным видом, – я тоже в долгу не останусь. Такое устрою, что мало никому не покажется!
– А что ты ей можешь сделать? – Рустам сокрушённо вздыхает.
– Да я-то сам, лично, ничего делать и не буду. Пусть делают с ней другие – те, кому это положено. Вот, скажи… Ты сейчас отгонишь эти тележки в грузовой терминал, и там всё, что в них лежит, должно быть занесено в специальный акт на утилизацию? Так? А его кто должен подписывать? Наверное, и я тоже, как человек посторонний, не подчинённый директору? И при мне же эти продукты должны быть или отправлены поставщику, или уничтожены. Верно? Но я-то этого ни разу не видел, и ничего ни разу не подписывал. Значит, за меня акт подписал кто-то другой, а эти продукты втихаря могли быть отправлены по каким-то мелким торговым точкам, и там проданы. Как думаешь?
Вижу, Рустаму отчего-то вдруг стало не по себе. Он даже в лице переменился. Начал уверять меня в том, что я неправ, что акты здесь охранники сроду не подписывали, а сама Эмма Леонидовна, можно сказать, кристальной честности начальница, и в жизни не допустит чего-то такого, что выходит за рамки положенного. С многозначительным видом на это киваю, потом указываю на виднеющуюся за стеллажами железную дверь запасного выхода.
– А вот, как ты думаешь, что скажут пожарные инспекторы, когда увидят вон ту дверь?
– А что с этой дверью? – Рустам с недоумением оглядывается.
– А ты не видишь? Она загорожена полками с товаром. И заперта так, что её и кувалдой не откроешь. А случись здесь пожар? Начнётся паника, давка, во входную дверь всем сразу не выйти, а эта – закупорена… Значит, кто-то или сгорит, или его затопчут. Так что, налицо грубейшее нарушение, за которое положен штраф офигенный. А то и увольнение по статье.
Рустам озабоченно хмурит лоб. Ну а я продолжаю, как бы в горячке разговора, впаривать ему свои соображения:
– Ты вчера вечером уходил, свои покупки показывал мне. Я уходил – показывал Аньке. А почему обе Аньки мне никогда не показывают свои сумки? А сама директриса? Она тот день такую сумяру себе наворочала, что еле несла. А я так и не увидел: оплатила она товар или нет? Это правильно?
Грузчик ошарашен до предела – такой крамолы, скорее всего, он не слыхивал ещё никогда. Он даже забыл о своей работе – замер, как манекен с батонами в руках.
– Но она же – дире-е-ктор! – с благоговением, почти шёпотом произносит он, до предела расширив глаза. – Она сама за всё это отвечает!
– Да, пусть отвечает за всё, что угодно! Хоть за восход луны. Но для меня она такой же человек, как и все остальные – она не хозяйка этому товару. И, ещё… У неё, что, есть справка о том, что она святая? Над ней тоже есть начальство, и ему, я думаю, будет интересно узнать, как наша Эмма Леонидовна и её помощницы таскают домой сумки с неоплаченным товаром.
– Ты хочешь поехать в главный офис? – переполошенный Рустам усердно чешет затылок.
– Зачем? Сейчас – век техники. Взял телефон, и – дзынь-дзынь… А номера телефонов доверия компании висят у нас в столовой. Их я себе уже переписал.
У Рустама глаза – как в японских анимашках: ну, о-о-о-чень большие! Он, малость даже заикаясь, уточняет:
– Хм-м-м… И ты уже – всё, сегодня будешь звонить?
– Зачем? Если мне дадут доработать – да и чёрт бы с ними! Пусть хоть всё тут растащат – мне это до фонаря. К тому же, если я сейчас их сдам, то Васин меня на вахту больше уже не возьмёт. Но уж если выгонят, и я к семье поеду без копейки, то… Тогда уж – точно, проинформирую по полной. К тому же, есть много чего такого, что потянет на очень серьёзную уголовную статью. Мне наши девчонки столько всякого рассказали, что хватит на три уголовных дела… – втюхиваю ему всё это и, тут же, как бы спохватившись, добавляю. – Но только всё это пусть будет строго между нами. Хорошо?
– Конечно, конечно! – Рустам усердно мотает головой.
И всего через пару минут вижу, как он чуть ли не вприпрыжку тащит за собой тележку к дверям грузового терминала. Опаньки! Сработало! Гляжу ему вслед и представляю себе, как он сейчас входит в кабинет «Мальвины», и начинает впопыхах передавать ей услышанное от меня…
Минут через десять из двери грузового терминала в зал вышла Анька. И сразу же нацелилась в мою сторону, можно даже сказать, уничтожающим взглядом. Прямо, испепелила бы, да запал, видать, не тот.
Перед обедом появился Лёха. Как всегда – голливудская улыбка, хотя, по его словам, дела (особенно, финансовые) у него не блещут. Получил он перед отпуском более тридцати тысяч, и всего за пару недель большую их часть прогужбанил с друзьями и любовницами. В конце разговора Лёха купил себе кое-каких продуктов, и попросил у меня ключи от общаги.
– А твои где? – спрашиваю.
Он разводит руками. Говорит, что свои дал Джафару ещё вчера вечером. Из-за этого Лёха теперь и сам оказался без ключей. Дал ему свою связку, он твёрдо пообещал (только что не поклялся соседским поросёнком), что вечером железно будет дома, и сразу же куда-то свалил.
После обеда народу было не слишком много, поэтому выдалась возможность даже присесть на витрину с мороженым. Часу в третьем, вижу, идут в мою сторону двое мужиков. Блатнющие-преблатнющие, крутые-прекрутые, как яйца после трёхчасовой варки. Один с виду, так, ничего – крепкий ломовичок. Лет ему около сорока. Он в куртке и тельняшке. Другой, вроде, помоложе. Он выше меня на полголовы, но какой-то вяловатый. Подошли, стали интересоваться «за жизнь».
Ну, я сразу понял, что ребята решили меня «взять на характер», и этим учинить проверку «на вшивость». Но мне все эти «крутяцкие» манеры – что есть, что нет. Тоже намёками даю понять, что видывал «перцев» и покруче. Смотрю, заговорили мужики уже по нормальному, без манерничанья и выпендроза.
Этот, что постарше, начал интересоваться, на каком флоте я служил. Ну, решил парней не разочаровывать. Сказал, что на Северном (там у меня друг служил, так что, темой владею). Но, всё равно, лишнего «звонить» не стал в этом направлении. Оно, ведь, как говорят? Слово – серебро, а молчание-то – золото. Что сказал, то и сказал. Докладываться и лезть в детали я не обязан. Ну, молодой кивает в сторону своего приятеля, мол, Колян служил на Черноморском. Очень приятно! Всегда рад видеть тех, кто не «косил» от армии и флота.
– …А я, – продолжает рассусоливать этот молодой, – только что «откинулся». Отбывал в Мордовии «трояк» по двести тринадцатой. Надо отметить возвращение…
Припоминаю, что двести тринадцатая – хулиганство. Всё ясно. Сначала ребята зондировали почву «крутым базаром», а теперь молодой пытается произвести впечатление своим сроком и статьёй. Ну, что ж, мы тоже насчёт впечатлений кое-что «могём».
– Дело понятное, – киваю ему. – Мой друг тоже пару месяцев назад домой вернулся. Отбывал пять лет по сто четырнадцатой. Его жену один урод обидел, он ему и устроил «сеанс воспитания» по части хороших манер.
Понятное дело, вру в наглую – вся эта история выдумана от начала до конца.
– По сто четырнадцатой – пять лет? – «черноморец» Колян недоверчиво выпячивает нижнюю губу. – Чё то больно много!
Со знающим видом многозначительно качаю головой.
– Так это – как квалифицировать!.. Ему пришили умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. У того невежи в двух местах сломан позвоночник, не считая перебитых камазовской монтировкой рук и ног. Кстати, этот мой дружбан на днях сюда должен подъехать. Тоже хочет поработать в Кадухино… Ох, с ним тут и «погудим»! Ох, и порысачим по вашему аулу!
