Другой постмодернист – Делёз – не признавался, что он испытывает трудности с понятиями материи, материальности, идеальности, он эти трудности просто игнорировал. У Делёза можно прочесть: «Итак, складка всегда внутри складки, как полость в полости. Складка – а не точка, которая всегда представляет собой не часть, а только оконечность линии – и является единицей материи, самым малым элементом лабиринта. Поэтому части материи суть массы и агрегаты, корреляты эластичной силы сжатия. И выходит, что разгибание не является противоположностью сгибания, но следует за складкой до следующей складки» (Делёз Ж. ЛЕЙБНИЦ И БАРОККО. М.1998. С. 12). Похоже на то, что Делёз весь мир именует материей и говорит о существовании у этой материи частей, что нелогично потому, что категория «материя» фиксирует неделимость (континуальность, субстанциональность) бесконечного мира. По существу, в данном случае Делёз ведет речь не о материи вообще, а о физической реальности, в рамках которой происходит исчисление масс и эластичной силы сжатия. Массы и агрегаты – это не части материи, но они материальны, как и всякое физическое вещество. Массы и агрегаты, эластичные силы сжатия вещества, как отмечает Делёз, исчисляемы (математикой, физикой, химией и т. д.), а исчисление это процесс идеально-материальный, процесс математический, производимый веществом в природе без участия человека, а в обществе людей производимый с участием человека. В понятие физической реальности должны войти и физика мира, и физика как наука. Нельзя говорить о реальности за пределами ее описания (мышления о ней) и ее восприятия. В философии появляются объективный идеализм как противоестественная трансформация мышления о реальности, и появляется субъективный идеализм как противоестественная трансформация восприятия реальности. В понятие математической реальности должны войти и математика мира, и математика как наука (ср. «пифагорейский синдром»). Физик исследует исследуемую им и его наукой физикой физическую реальность. Математик исследует исследуемую им и его наукой математикой математическую реальность. Философ исследует исследуемую им в его книге материальную и идеальную (духовную) реальность.
Как я полагаю, философские понятия употребляются как в категориальном (строгом понятийном) смысле, так и в понятийном нестрогом (функциональном) смысле. Делёз был привержен к «свободному» словоупотреблению. Когда он пишет, что «части материи суть массы и агрегаты, корреляты эластичной силы сжатия» и т. п., то понятие «материя» берется им не в категориальном, а в функциональном смысле словоупотребления.
Разумеется, и Делёз, и Деррида знали о существовании бинарной оппозиции материальное-идеальное, знали о существовании третьего понятия – понятия «материя», однако ими не была решена проблема доказательного объяснения субординации этих трех (материальное-идеальное-материя) понятий. Эта проблема до сих пор остается вообще не решенной. Не будучи строго встроены в логический порядок, философские понятия теряют свой категориальный статус и используются хаотически, функционально, избегая категориального логоцентризма.
Деррида признавался, что испытывает трудности с понятиями материи и материальности, так как они слишком традиционно укоренены в метафизической оппозиции материя-дух. В этом признании, переданном нам Михаилом Ямпольским, чувствуется логическая неразбериха: понятия в этой неразберихе еще не стали категориями, а термин «дух» в материализме Деррида неправомерно обретает антропологический характер, его лучше поменять на термин «идеальное». В результате остается триада понятий материя-материальное-идеальное.
В триаде вещь-свойство-отношение можно увидеть в роли топологического объекта (монады) – вещь которая в своей естественной модификации ассоциируется со свойством, а в противоестественной модификации ассоциируется с самоотношением. Прежде всего, следует определить генезис идеального. Все категории философии обозначают или вещь, или свойство, или отношение. Интуитивно ясно, что понятие материя имеет смысловой статус понятия вещи (при этом под вещью я имею в виду «мир вообще как бесконечное внутреннее»). Интуитивно ясно, что понятие материальное имеет смысловой статус понятия свойства вещи (при этом под вещью я имею в виду «мир вообще как бесконечное внутреннее»). Опираясь на интуицию, сопровождаемую размышлением, я прихожу к выводу, что понятие идеальное обречено иметь смысловой статус оставшегося третьего понятия – понятия отношения или, точнее, самоотношения вещи (материи).
Материя как вещь бытийствует, а бытие, по-Гегелю, исходно есть простое самоотношение, следовательно, материя в своем бытии самоотносится. Самоотношение оказывается медиатором, который согласовывает и исчисляет взаимодействие сторон, таким образом, самоотношение между материальными сторонами это уже нечто нематериальное, это и есть идеальное, которое, тем не менее, принадлежит материи и в этом смысле идеальное материально. Материальность материального естественна, а материальность идеального противоестественна, то и другое образуют две модификации монады мира вообще. Монада мира вообще именуется несобственным именем, которое заимствуется от ее естественной модификации: таким образом появляется категория «материя».
Весь мир, положенный на ленту Мёбиуса, материален. Материальное, положенное на ленту Мёбиуса, раздваивается (при выворачивании ленты Мёбиуса наизнанку) на материальное материальное и на материальное идеальное. Так возникает бинарная оппозиция «материальное материальное – материальное идеальное».
Сокращение полного названия бинарной оппозиции («материальное материальное – материальное идеальное») до формулы «материя – дух (идеальное)» произошло в дискурсе философов спонтанно, о чем сами философы не догадываются потому, что им не свойственна лентомёбиусная интерпретация бинарных оппозиций.
Бинарные оппозиции вездесущи и потому их исчисление производится всегда, везде и повсюду. Можно обнаружить вакуумную (со) параллель (или вакуумную связь) между рефлексией развития современного философского мышления и рефлексией развития современного компьютерного мышления (от классического компьютера к квантовому компьютеру), в том и в другом случае мышление ориентировано на работу с бинарными оппозициями.
Обычно отмечают, что в отличие от классического компьютера квантовый компьютер оперирует не битами, которые способны принимать значение «1» либо значение «0», а кубитами, которые могут находиться в суперпозиции – принимать одновременно значения «1» и «0» («1–0» это один кубит, и «0–1» это второй кубит). Пространство возможных состояний битов в позиции дискретно, а пространство возможных состояний кубитов в суперпозиции, наоборот, – непрерывно. Это позволяет гораздо лучше симулировать и, следовательно, рассчитывать квантовые, то есть непрерывные, процессы.
Классический компьютер будет философствовать в битах: есть материальное материальное («один бит») и есть материальное идеальное (еще «один бит»). Пространство битов в позиции является дискретным, то есть между ними существует противоположностная противоположность.
Квантовый компьютер будет философствовать в кубитах: есть материальное материальное («один кубит») как естественная модификация монады «материя» и есть материальное идеальное (еще «один кубит») как противоестественная модификация монады материя. Пространство между кубитами непрерывное, неслиянно-нераздельностное.
Позиция битов не фиксирует лентомёбиусные кульбиты битов. Транспозиция кубитов фиксирует два вида кульбита (два вида неслиянной нераздельности) кубитов: естественный кульбит (при локальном выворачивании ленты Мёбиуса наизнанку) и противоестественный кульбит (при тотальном выворачивании ленты Мёбиуса наизнанку).
Неслиянная нераздельность в ее противоестественной модификации (при тотальном выворачивании ленты Мёбиуса наизнанку) способствует возникновению «запутанных состояний» и предполагает их распутывание. Запутанные состояния – это симуляции упорядоченности, установленной неслиянной нераздельностью в ее естественной модификации. В третьей главе данной работы, посвященной искусству как топологическому предмету, я рассматриваю картину Малевича «Женщина с вёдрами. Динамическая декомпозиция» как изображающую запутанное (декомпозированное) состояние или симуляцию реального (привычного повседневного) упорядоченного на лентомёбиусной основе соотношения конструкции «женщина-ведра». Симулировать в этом случае, следовательно, рассчитывать квантовые, то есть непрерывные процессы. Современное искусство (contemporary art) специализировалось на изображении «запутанных состояний» или «симуляций».
«Разработка методов, позволяющих передавать запутанные состояния, будет иметь важное значение для масштабирования квантовых вычислений», – сказал Эндрю Клеланд, профессор Чикагского университета, руководивший исследованием (26 февраля 2021 г. ученым впервые удалось соединить два отдельных кубита, т. е. основы квантовых компьютеров, посредством гибкого кабеля). Квантовые компьютеры хранят и обрабатывают данные с помощью квантовых битов-кубитов. Последние, как отмечают компьютерщики, могут не только включаться и выключаться, но и находиться в переходном состоянии или даже быть включенными и выключенными одновременно. Продолжая аналогию с лампочками, ученые-компьютерщики рассуждают: кубит – это как светильник, который вы выключили, а он все равно продолжает моргать. Или кот Шредингера, который одновременно и жив, и мертв. Поскольку лампочки в квантовом компьютере одновременно горят и не горят, это сильно экономит время. Поэтому он решает сложные задачи намного быстрее даже очень мощного классического устройства. Нетрудно заметить, что в этих рассуждениях речь идет о бинарных оппозициях, которыми интересуются и компьютерщики, и философы. В квантовом компьютере преодолевается ограниченность бинарного мышления, осуществляется переход к тринарной логике. В бинарной логике лампочки или горят, или не горят, кот Шрёдингера или жив, или мёртв. В тринарной логике есть третий вариант: лампочки горящие способны не гореть и наоборот – лампочки не горящие способны гореть. Лишь будучи живым, кот Шрёдингера способен постепенно умирать, и, лишь постепенно умирая, кот Шредингера способен быть живым.
Говоря о бинарных оппозициях, как правило, считают бинарные оппозиции лишь бинарными. Философско-топологический (лентомёбиусный) подход ориентирован на то, чтобы бинарную оппозицию считать тринарной. Исключение это изнанка включения, а включение это изнанка исключения – таков механизм существования топологического объекта с присущим ему процессом выворачивания наизнанку.
Гегель высказывается критически по поводу традиционной интерпретации закона исключенного третьего: «Нечто есть либо А, либо не-А, третьего не дано». По Гегелю третье дано. Гегель пишет: «Положение об исключенном третьем отличается, далее, от рассмотренного выше положения о тождестве или противоречии, которое гласило: нет ничего такого, что было бы в одно и то же время А и не-А. Положение об исключенном третьем утверждает, что нет ничего такого, что не было бы ни А, ни не-А, что нет такого третьего, которое было бы безразлично к этой противоположности. В действительности же имеется в самом этом положении третье, которое безразлично к этой противоположности, а именно само А. Это А не есть ни +А, ни – А, но равным образом есть и +А, и – А. Нечто, которое должно быть либо +А, либо не-А, соотнесено, стало быть, и с +А, и с не-А; и опять-таки утверждают, что, будучи соотнесено с А, оно не соотнесено с не-А, равно как оно не соотнесено с А, если оно соотнесено с не-А. Итак, само нечто есть то третье, которое должно было бы быть исключено. Так как противоположные определения столь же положены в нечто, как и сняты в этом полагании, то третье, имеющее здесь образ безжизненного нечто, есть, если постичь его глубже, единство рефлексии, в которое как в основание возвращается противоположение» (Гегель. Наука логики. Том 2. С. 64. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). С точки зрения философско-топологического подхода упомянутое Гегелем «само нечто есть то третье, которое должно было бы быть исключено» следует признать монадой, тогда как +А, и – А являются модификациями монады А; модификации находятся в состоянии неслиянной нераздельности, о чем Гегель не догадывается. Как я полагаю, напряженность неслиянной нераздельности сторон бинарной оппозиции, в рамках которой происходит выворачивание этих сторон друг в друга и есть тот тип противоречия, который приводит к «имманентной пульсации самодвижения и жизненности», о наличии которой говорит Гегель (Там же. С. 68). Гегель говорит о противоречии как об источнике пульсации самодвижения, но не определяет тип противоречия.
Остается впечатление, что феномен неслиянной нераздельности сторон противоречия не был известен Гегелю. Похоже на то, что феномен неслиянной нераздельности не был известен и Деррида, который предпочитает говорить о существовании между сторонами бинарных оппозиций разли’чАя или «разнесенности». Деррида фактически предполагал, что оппозиция бинарных сторон преодолима путем фиксирования их взаимной нейтрализации в туманной «разнесенности» длящегося разли’чАя. Неизвестен феномен неслиянной нераздельности и Делёзу с Гваттари.
Деррида использует метаметафоры «торможение», «разнесенность», фиксирующие нечто линейное-бескульбитное. Читаем о развертывании числового ряда по Деррида в статье А. А. Грицанова: «Любая же самотождественность немыслима сама по себе: фиксация самотождественности вещи, понятия, явления требует в качестве непременного условия возможность его собственной дубликации и отсылки к другому. Так, согласно Деррида, прежде чем сказать, чем А отличается от В, мы уже должны знать, что есть А, в чем именно заключается самотождественность А. Кроме этого, из данной схемы следует, что, например, число «5» существует постольку, поскольку есть числа «6», "7" и т. д. – они своим «торможением» как разновидностью DiffеrAnce допускают появление "5"» (А. А. Грицанов. DiffеrAnce // Новейший философский словарь. Постмодернизм. Минск. Современный литератор. 2007. С. 108). Деррида вынужден прибегать к метаметафорам «разнесенность», «торможение» (или DiffеrAnce), эти метаметафоры оптически демонстрируют различие как нечто происходящее на плоской дороге.
Оптика восприятия ряда чисел «4», «5», «6», «7» должна быть изменена: вместо дерридарианской плоской непрерывности их следования друг за другом (с «торможением» как разновидностью DiffеrAnce) следует видеть связь между числами топологической-лентомёбиусной, неслиянно-нераздельностной, выворачивающейся локально и тотально наизнанку. Вместо видения «тормозящей непрерывности» связи между числами в кубитах без кульбита (то есть лишь с «разнесённостью», «игрой различия») следует видеть эту непрерывную связь между числами в кубитах с кульбитами. Кульбит в данном случае – это неслиянная нераздельность чисел в их ряду. В пространстве неслиянной нераздельности происходит обнуление (вырождение) взаимоисключения чисел до состояния включенности этих чисел друг в друга своей исключенностью.
Если рассматривать отношения между числами «объемно», как рефлексивные (по-гегелевски и в лентомёбиусном смысле), то получим следующее: числа «4», «5», «6», «7» суть рефлексии, каждое из них есть единство себя и своего иного. Единство себя без иного это естественный случай существования числа или его самотождественность, а единство себя со своим иным это вырожденный (обнуленный) случай единства или тождество с другими числами в силу различия.
Каждое из названных в числовом ряду чисел тождественно самому себе в силу тождества с самим собой и вместе с тем эти числа тождественны друг другу противоестественным образом, то есть эти числа тождественны в силу различия. Число «5» есть единство (само-тождественность) с самим собой и единство (тождество в силу различия) со своим иным – с числом «4» и со своим иным – с числом «6», что означает, что число «5» есть такое целое, которое существует как в естественном варианте (само по себе, самоотносясь, самоотождествляясь) так и существует в двух (и более) противоестественных модификациях своего целого: в рамках числа «4», числа «6», числа «3» и числа «7» и т. д. в рамках малой бесконечности своего участия в числовом ряду. В одной противоестественной модификации своего целого число «5» оказывается входящим в число «6», что естественно для одной противоестественной модификации числа «5». В другой противоестественной модификации своего целого число «5» оказывается не входящим в число «4», что противоестественно для противоестественной модификации. «Вхождение невхождением» и «невхождение вхождением» это два вида неслиянной нераздельности (или слиянной раздельности), это два вида обнуления (вырождения). Вхождение и невхождение суть рефлексии, каждое из них есть единство себя и своего иного, изнанкой вхождения будет невхождение, а изнанкой невхождения будет вхождение – это выворачивание наизнанку (т. е. неслиянная нераздельность) в каждом конкретном случае обозначается одинаково – обозначается нулем, а нуль в данном случае означает неслиянную-нераздельность чисел. При этом содержание нуля изменяется в зависимости от места в числовом ряду, это подвижный пульсирующий ноль, что фиксируется в ТбО (вакуумном теле без органов) процесса исчисления. В начальном периоде (от «1» до «9») нуль не пишется. В последующих периодах по десять чисел написанный нуль добавляется к подразумеваемому нулю и потому нуль как топологический объект существует в двух модификациях – в естественной модификации (нуль подразумевается) и в противоестественной модификации (нуль добавленный пишется).
Возникает вопрос: является ли нуль числом подобно тому, как числами являются, допустим, 12 и 13? Числа 12 и 13 можно умножать друг на друга, однако есть ли смысл умножать эти числа на нуль? Например: 12?0 = 0, 13?0 = 0. Разделив обе части на 0 получим 12=13, что означает, что два числа тождественны в силу различия или, точнее, два числа неслиянно нераздельны: математика здесь теоретизирует, философствует. Математически ясно, что в числовом ряду все числа различны. Философски интерпретируя числовой ряд, следует признать, что в числовом ряду все числа самотождественны и одновременно тождественны друг с другом в силу различия. Если в числовом ряду все числа самотождественны и тождественны в силу различия, то это означает, что все числа связаны друг с другом неслиянно нераздельно, т. е. связаны лентомёбиусным образом. Континуальность (напрерывность) числового ряда пульсирует.
Полученный результат побуждает меня сказать, что нуль это топологический объект, который существует в противоестественной модификации своего целого как число, а в естественной модификации своего целого число нуль существует как модератор числового ряда (число в своей естественной модификации существует как число, а в противоестественной модификации существует как модератор). Топологический объект именуется именем своей естественной модификации – в нуле как модераторе числового ряда число присутствует своим отсутствием. Модератор – это координатор числового ряда, имеющий более широкие права по сравнению с обыкновенными элементами числового ряда, модератор организует не только коммуникации, но и контролирует процесс общения участников числового ряда. В примере с умножением чисел 12 и 13 на нуль выясняется, что в числовом ряду все числа тождественны в силу различия, без чего числовой ряд не мог бы существовать в принципе. Может показаться, что в случае с равенством 12=13 нарушается действие логического закона исключенного третьего: либо 12 и 13 не равны друг другу, либо они равны друг другу. В действительности этот закон не нарушается, если учитывать его рефлексию: исключение третьего и включение третьего суть рефлексии, каждое есть единство себя и своего иного, каждое есть целое. Исключение третьего это топологический объект, который существует как в естественной модификации своего целого – как исключение третьего, так и в противоестественной модификации – как включенность третьего в статусе исключенного: без включенности третьего невозможно его исключение. Третье оказывается включенным и в случае его включения, и в случае его исключения, в первом случае перед нами лицевая сторона включенности третьего, а во втором случае перед нами изнанка включенности третьего (включение структурируется подобно выворачивающейся наизнанку односторонней ленте Мёбиуса). Чтобы 12 и 13 не были равны в одном отношении, они должны быть равны в другом отношении. Равенство и неравенство в данном случае существуют как неслиянная нераздельность. Уравнивание чисел 12 и 13 в одном отношении оказывается их различением в другом отношении. Нуль фиксирует в числовом ряду неслиянную нераздельность чисел. Пол Стретерн отмечает, что Ньютон ввел в обращение так называемые бесконечные малые величины, но при вычислениях то принимал в расчет их существование, то забывал. Пол Стретерн пишет, что «это было явным нарушением закона об исключении третьего – либо бесконечно малые величины существуют, либо нет» (Пол Стретерн. Деррида за 90 минут. Москва: АСТ-Астрель, 2005 С. 34). Внешне может показаться, что Ньютон нарушил логический закон исключенного третьего, но скорее всего, мы имеем дело с тем, что Ньютон просто следовал спонтанной логике своих вычислений, не замечая такого логического парадокса, как присутствие закона исключенного третьего как в форме присутствия, так и в форме отсутствия. Ньютон не предъявлял никаких претензий к логике, доверяясь ее спонтанной стихии. Иначе поступает Деррида, который, по свидетельству Пола Стретерна, уверен, что в жизненном мире людей «наша логика дискредитирует сама себя» (Там же).
Деррида действительно встретился с логическими трудностями в определении характера «игры различия» бинарных оппозиций, виноватой в существовании этих трудностей он признал саму сложившуюся к тому времени логику, слишком жестко однозначно определявшую различие. В поисках неоднозначности различия Деррида позволяет себе изобрести игру в различие, фиксируя последнее не в традиционной понятийной форме, а в виде изобретеннего им нео-графизма Разли’чае <DiffеrAnce>, являющего собой "общий корень всех оппозиционных понятий, которые маркируют наш язык" (Деррида), «в качестве единого означающего для любых (выступающих в качестве бинарной оппозиции) парных смыслов метафизического порядка» (А. Грицанов). Неографизм послужил для Деррида инструментом описания «различия» бинарных оппозиций в метаметафорическом стиле: как «разнесенность», «торможение» и т. п. Этот стиль точно передает А. Грицанов: «Differance – это то, благодаря чему движение означивания оказывается возможным лишь тогда, когда каждый элемент, именуемый «наличным» и являющийся на сцене настоящего, соотносится с чем-то иным, нежели он сам; хранит в себе отголосок, порожденный звучанием прошлого элемента, и в то же время разрушается вибрацией собственного отношения к будущему элементу; этот след в равной мере относится и к так называемому будущему, и к так называемому прошлому, он образует так называемое настоящее и силу самого отношения к тому, чем он сам не является» (Деррида). (А. А. Грицанов, Т. Г. Румянцева, М. А. Можейко. Diffe’rAnce. // История Философии: Энциклопедия. – Минск: Книжный Дом. 2002. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). Отголосок, вибрация, след, неографизм – все это метаметафоры. Метафора в роли философской категории является метаметафорой. Быть в роли философской категории не значит быть логической философской категорией.
В 1968 году Деррида прочел во Французском философском обществе доклад «Различае <Diffe’rance>», в котором он привлек внимание коллег к открывшемуся ему феномену «игры различия». Он, в частности, говорил: «Более того, игра различия, которая, как Соссюр должен был напомнить, является условием возможности и функционирования всякого знака, сама эта игра молчалива. Неслышимо различие между двумя фонемами, которое только и позволяет последним быть и действовать как таковым. Неслышимое открывает слуху и пониманию две данные фонемы в том качестве, в каковом они наличествуют» (Деррида Ж. Поля философии. С. 26. Подчеркнуто мной – Ю. Г. С этим можно сравнить высказывание поэта Велемира Хлебникова: «Каждое слово опирается на молчание своего противника» – см. в кн.: Велемир Хлебников. Творения. М.: Советский писатель, 1986. С. 21). Деррида отождествляет неслышимое (находящееся между слышимыми фонемами) с различием, а поскольку он ведет речь об особенном или чрезвычайном «играющем различии» (способном участвовать в конституировании слышимых фонем), то он вынужден каким-то образом это особенное различие обозначить особенным же образом – и он волевым образом именует его метаметафорически посредством неографизма Diffe’rAnce (разли’чАе), «которое не является ни словом, ни понятием» и которое при этом является неографизмом, обозначающим нечто особенное по типу обозначения, присущего негативной теологии. Обозначения в негативной теологии являются одновременно ложными и истинными, в них ложное и истинное неслиянно нераздельны.
Графизм предполагает видение его по принципу: увидеть, чтобы понять. Если сравнить метаметафорическую графику Diffe’rAnce (разли’чАе) с топологической графикой лентомёбиусного кольца Мёбиуса, выворачивающегося в себе наизнанку, то первая графика окажется маскирующей реальное соотношение двух фонем с неслышимым, а второе окажется ясно раскрывающей реальное положение дел, первая графика не выводит за пределы оперирования категориями тождество-различие, а вторая ведет к открытию феномена неслиянной нераздельности (к философско-топологической парадигме), первая графика остается в пределах мышления кубитами без кульбита, вторая графика выводит на путь мышления кубитами с кульбитами. Кульбит фонем или их неслиянно нераздельное взаимовыворачивание друг в друга происходит в тишине (в молчании), звук обнуляется или вырождается таким образом, что фонемы оказываются в состоянии неслиянной нераздельности друг с другом. В графике Diffe’rAnce видим лишь торможение различия в себе, торможение можно при желании принять за присутствие в различии момента отождествления, снимаемого различением. Феномен неслиянной нераздельности не был известен Деррида, что предопределило его сворачивание на путь мышления парапонятиями, в которых истинное и ложное неслиянно нераздельны. Мышление – это топологический объект (монада), который существует как в естественной модификации своего целого, когда доминирует логофилия, так и в противоестественной модификации, когда доминирует логофобия. Как кто-то верно сказал, если идти в глубь нелепого, можно дойти до смысла, и наоборот, если идти в глубь смысла, обязательно дойдешь до бессмыслицы, хаоса. Эти вещи зеркальны. В будущем неоклассическом периоде существования философии эта зеркальность «засверкает».
А. И. Уемов в своей естественной (то есть без борьбы с логоцентризмом) деконструкции триады категорий вещи-свойства-отношения, по сути, подошел к моменту, когда можно говорить о существовании феномена неслиянной нераздельности, не зная о его существовании. А. И. Уемов говорит о «вырождении», об «обнулении», то есть он, по сути, вышел на открытие тринарной логики. Примечательно и то, что он говорит о «вырожденном случае» как о допустимой ошибке. В данном случае актуальное значение обретает философско-топологическая интерпретация ошибки: ошибка – это топологический объект, который существует как в естественной модификации своего целого (ошибка как ошибка) так и в противоестественной модификации, когда ошибка это обнуленная (вырожденная) истина. Например, ошибкой будет принимать треугольник за четвероугольник, но ошибка в данном случае это и не истина, и не ложь, ошибка в данном случае это неслиянная нераздельность истинного и ложного. Бинарная оппозиция «истина-ложь» включает в себя, кроме противопоставления сторон, ещё и момент неслиянной нераздельности противоположных сторон. Противопоставление – это топологический объект, который существует как в естественной модификации своего целого (как противопоставление), так и в противоестественной модификации своего целого (как неслиянная нераздельность противостоящих сторон). Как свидетельствует математика, треугольник является в некотором смысле четвероугольником, и этот смысл Уемов именует «вырожденностью», «обнулением». В данном случае речь идет о «трехзначной логике», когда наряду с истинным и ложным речь должна идти и о третьем – о варианте неслиянной нераздельности истинного и ложного в ошибке. А. И. Уемов пишет: «Треугольник и четырехугольник, как скажет каждый, представляют собой понятия, несовместимые друг с другом. Различно у них число углов и сторон. По-разному вычисляются площадь и другие характеризующие их величины. Утверждение о каком-либо треугольнике, что он является четырехугольником, будет восприниматься как противоречие. Вместе с тем содержание понятия четырехугольника не предполагает какого-либо ограничения величины сторон. Стороны могут быть любой величины. В частности, они могут быть равны нулю. Если одна из сторон четырехугольника равна нулю, то он будет треугольником. Таким образом, оказывается, что треугольник представляет собой частный случай четырехугольника – при длине одной из сторон, равной нулю. Но это совершенно особый частный случай, так как треугольнику не присущи все те свойства, которые присущи его квазиродовому понятию «четырехугольник». Подобные частные случаи принято называть вырожденными, а саму операцию перехода к вырожденному случаю – вырождением. Разумеется, «вырождение» в этом смысле не означает какого-либо ухудшения, регресса, в отличие от того, что обозначается словом «вырождение» в биологии. Общим для того и другого значения этого слова является превращение, переход в иное» (А. И. Уемов. Вещи, свойства и отношения. Москва: Издательство Академии наук СССР, 1963. С. 54–55. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). В рассуждениях А. И. Уемова я нахожу действие закона исключенного третьего: существуют треугольник и четвероугольник, третьего не дано. Однако я вижу в его рассуждениях и действие закона включенного третьего: чтобы действовал закон исключенного третьего (есть треугольник и есть четвероугольник) необходимо, чтобы одновременно действовал закон включенного третьего: «треугольник представляет собой частный случай четырехугольника – при длине одной из сторон, равной нулю». Постмодернизм возникает в истории философии в соответствии с действием в истории философии закона включенного третьего.
Бинарная оппозиция «треугольник-четырехугольник», о которой говорит А. И. Уемов, асимметрична в пользу треугольника потому, что треугольник это естественная фигура геометрии и естественная модификация целостности (монады) треугольника как топологического объекта. Треугольнику А. И. Уемов противопоставляет четырехугольник, одна сторона которого равна нулю, такой четырехугольник является противоестественной фигурой геометрии и противоестественной модификацией целостности (монады) треугольника. Проецируя эту ситуацию на односторонней ленте Мёбиуса, выворачивающейся в себе наизнанку, получим раздвоение треугольника (как монады) на лицевую сторону (треугольник есть треугольник) и на изнаночную сторону – треугольник есть четвероугольник, одна сторона которого равна нулю. Нуль это, как я полагаю, и есть неслиянная нераздельность. А. И. Уемову, очевидно, неизвестна метафизическая категория неслиянной нераздельности, он вынужден использовать термины из математики и биологии («обнуление» как понятие и «вырождение» как метаметафора).
Признание неслиянной нераздельности бинарных оппозиций предполагает переход от двоичной логики к троичной, которая должна будет ориентировать на признание существования как «двоичной» противоположности бинарных сторон оппозиции, так и на признание в качестве «третьего» неслиянной нераздельности или лентомёбиусного кульбита в отношениях бинарных оппозиций.
«В традиционной трёхзначной логике «лжи» и «истине» соответствуют знаки – и +. Третьему (серединному) состоянию соответствует знак 0. Допустимо использование таких наборов знаков, как {0,1,2}, {?1,0,1}, {0,1/2,1} {N,Z,P}, и др. Иногда используют обозначения И, Л, Н (истина, ложь и неизвестность)…» (Из интернета). Как я отмечал ранее, в трехзначной логике третьим в противопоставлении истинного и ложного будет вариант неслиянной нераздельности истинного и ложного. «Но проблема с навязыванием двоичной логики – это не порождение нашего компьютерного мира, история с запретом на применение троичной логики насчитывает не одну сотню лет и появилась задолго до того, как возникла задача разработки компьютерной техники. Этот запрет, означенный как "Закон исключения третьего" появился как упрощение интуитивной логики, и является базисом классической бинарной логики» (URL: https://zen.yandex.ru/media/kb_mikhaleva/kto-nalojil-zapretna (https://zen.yandex.ru/media/kb_mikhaleva/kto-nalojil-zapretna)-razrabotki-kompiuterov-s-troichnoi-logikoi-60e14b6c2dcce634f52580d8).
История со спонтанным запретом на применение троичной логики и навязыванием двоичной логики в классической философии опиралась на неверно интерпретируемый закон исключенного третьего. В двадцатом веке с появлением постмодернизма и попыток деконструкции бинарных оппозиций разворачивается иная история – история с неосознаваемым запретом закона исключенного третьего и неосознаваемой абсолютизацией закона включенного третьего. Спонтанным образом ТбО-вакуумные силы стали побуждать философов уходить от привычного четкого противопоставления истины и лжи (или ложь, или истина, третьего не дано), что обернулось переходом к свободной игре смыслами, которые и не истинны, и не ложны. То, что и не истинно, и не ложно, то безумно, то выпадает за пределы философии. В пределах философии уход от противопоставления истинного и ложного ведет лишь к свободной игре смыслами, которые и истинны, и ложны. Уход от закона исключенного третьего под влиянием ТбО-вакумных сил привел философов к мышлению на основе закона включенного третьего, когда ими включена была игра в «двусмысленность» неслиянной нераздельности истинного и ложного. Последнее в свою очередь привело к тому, что в философии наряду с понятиями в традиционной категориальной философской форме появились понятия в свободной метаметафорической (сверхметафорической) форме. Так появился постмодернизм. Свобода мышления для субъекта обернулась свободой от субъекта, в том и в другом случае стал мощно действовать закон включения третьего – включение потока философских суждений, в которых истинное и ложное находится в неслиянной нераздельности.
Возникла иллюзия полного своеволия потока философских суждений, их полной независимости от субъекта. «В контексте постмодернистской философской парадигмы разрушение классической субъект-объектной оппозиции, определявшей предметность и специфику философии как концептуальной системы, фундирован исходным постмодернистским отказом от самой идеи семантико-структурных оппозиций. Пространство текста задается постмодернизмом как то пространство, где субъект и объект изначально растворены друг в друге: человек как носитель культурных языков (семиотических кодов) погружен в языковую (текстуальную) среду."Сценическое пространство текста, – пишет Р. Барт, – лишено рампы: позади текста отнюдь не скрывается некий активный субъект (автор), а перед ним не располагается некий объект (читатель); субъект и объект здесь отсутствуют. Текст сокрушает грамматические отношения: текст – это то неделимое око, о котором говорит один восторженный автор (Ангелус Силезиус): "глаз, коим я взираю на Бога, есть тот же самый глаз, коим он взирает на меня"» (А. А. Грицанов, Т. Г. Румянцева, М. А. Можейко. Бинаризм // История Философии: Энциклопедия. Минск: Книжный Дом, 2002). Р. Барту, очевидно, неведом феномен неслиянной нераздельности. Примечательно, что Ангелус Силезиус фактически говорит не о хаосе видения, а о неслиянной нераздельности глаза субъекта и глаза объекта (Бога и человека) видения или «взирания», Ангелус Силезиус не исключает (не сокрушает) бинарную оппозицию (субъект-объект и объект-субъект), аргумент от Ангелуса Силезиуса не «сокрушает» и грамматику в текстах. Если при видении (взирании) появится неясность и хаос, то неясность и хаос будут субъектно-объектными и объектно-субъектными, все равно в перспективе ведущие к какой-либо упорядоченности смыслов. При этом, конечно, субъектно-объектная бинарность заслоняется хаосом, но не ликвидирует бинарность субъекта и объекта и бинарность оппозиций вообще. Р. Барт игнорирует существование тринарной логики как логики.
Предстоящее воз-вращение от постмодернизма к естественной (неоклассической) модификации истории философии, трансформация традиционного искусства в современное contemporary art искусство, переход от классического компьютера к квантовому компьютеру, – все эти три процесса вакуумным образом оказываются соотносимыми. Представление о будущем философии значимо для культуры в целом. О будущем истории философии размышляет Д. Э. Гаспарян. Она пишет: «…неклассика предлагает обновить философский словарь – отныне философия, которая всегда была философией Тождества, может попробовать стать философией Различия. С устаревшим проектом, проектом метафизики, следует, наконец, распрощаться…Но если что-то и останавливает нас от того, чтобы воскликнуть: «Ведь это изначальное Различие, ничем не отличается от Единого (Бытия, Тождества, Архэ, Протозакона), авторитарно распределяющего свои правила повсюду! Ведь это и есть самая настоящая метафизика!», так это то, что Различие, как мы сказали, не существует и «не есть бытие-в-качестве-настоящего, каким бы уникальным, важным или трансцендентным оно ни представлялось». В отличие от «начала» классической метафизики, которое вводится как то, что есть, «начало» неклассической метафизики определяется как то, чего нет. В этом состоит их главное отличие. Однако в связи с тем, что это несуществование производительно и порождает все то, что мы знаем в качестве существующего, нам может показаться, что само это несуществование не абсолютно, а, возможно, есть результат или следствие некой неловкой активности, неудачных попыток его найти и дать ему имя. Как раз эту неудачу, по мнению неклассики, раз за разом терпит метафизика, на языке которой Различие нельзя ухватить и репрезентировать. И именно поэтому неклассика заявляет о своем выходе из метафизической игры. В явной надежде на то, что в поисках изначального за ее пределами ей посчастливится чуть больше». (Гаспарян Д. Э. Введение в неклассическую философию. М.: РОССПЭН, 2011. С. 348. Подчеркнуто мной – Ю. Г.).
Философия – это топологический объект (монада), который существует в двух модификацях: в естественной модификации философия существовала как классика или как философия Тождества, в противоестественной модификации философия существует как постмодернизм или как философия Различия. Наступает время, когда философии предстоит вернуться в свою естественную модификацию, будучи обновленной ходом всей своей истории, и возникает вопрос о том, как будет именоваться в будущем философия в своей обновленной естественной модификации. Мне представляется, что с возвращением в свою естественную неоклассическую модификацию философия будет именоваться как философия Лентомёбиусной Неслиянной нераздельности.
«Поиски изначального» в постмодернистской философии привели, как справедливо отмечает Д. Э. Гаспарян, к попыткам «выхода из метафизической игры». Деррида выходит из игры, изобретая диффе'рАнс, который не является метафизическим понятием, а предстает неографизмом, фиксирущим нечто такое, что может обозначаться лишь по правилам негативной теологии. Неографизм диффе'рАнс фиксирует в качестве изначального такое различие, которое в самом себе «тормозит». «Торможение различия» это уже образ, перед нами не метафизическая философская категория, а философская метаметафора. Деррида рассматривал перспективу «стирания» оппозиционности бинарных оппозиций.
Постмодернисты Делёз и Гваттари не ставят перед собой такой кардинальной задачи, они стремятся показать в качестве доминанты («Изначального») в устройстве мира его хаотичность, корневищностность (ризомность), акцентируют внимание на сборку («этовость») всего сущего. Они в поисках Изначального активно переходят (не уходя насовсем) от категориального языка метафизики к образному языку метаметафор. При этом Делёз и Гваттари все-таки пытаются обуздать присущее им ««необузданное бурление дискурса», проставляя в нем паузы. В их книге можно, например, прочитать: «Климат, ветер, время года, час вовсе не из иной природы, чем вещи, звери или люди, которые населяют их, следуют им, засыпают и просыпаются внутри них. Такое надо бы читать без пауз: зверь-крадется-в-пять-часов. Становление-вечером, становление-ночью животного, кровавая свадьба. Пять часов и есть этот зверь! Это животное и есть это место! «Тощий пёс бежит по дороге, сей пёс и есть эта дорога», – причитает Вирджиния Вулф. Именно так надо чувствовать» (Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато. С. 93. Подчеркнуто мной – Ю. Г.). Писательница Вирджиния Вулф ошеломительно парадоксальна в своем высказывании-коане «сей пёс и есть эта дорога». В нем отождествление (пса с дорогой) весьма эффектно благодаря его избыточно прямолинейной дерзости и странной рекомендации читателю текста «именно так его (т. е. тождество) надо чувствовать».
Деррида в своем диффе'рАнсе рекомендовал «чувствовать» диффе'рАнс, чувствовать тормозящее различие. Вирджиния Вулф рекомендует «чувствовать» тождество различного (пса и дороги). Является ли это тождество, о котором говорит писательница, тормозящим или тормозящимся? Вслед за писательницей Делёз с Гваттари предлагают в паузах чувствовать тождество различного вопреки различию (зверь-крадется-в-пять-часов и т. д.)! И писательница, и философы не догадывались, что требуется чувствовать неслиянную нераздельность тождества и различия.
В роли философского высказывания у Деррида, Делёза с Гваттари, Вирджинии Вулф выступают коаны. Философский язык – это топологический объект, который существует как в естественной модификации своего целого, так и в противоестественной модификации своего целого. В первом (естественном) варианте используются метафизические философские категории, во втором варианте используются литературные или живописные образы, которые я предлагаю именовать философскими метаметафорами. Метафоры уподобляют одно другому, все должны знать, что речь идет об условном отождествлении одного с другим. Метаметафоры отождествляют сравниваемое ими, все должны знать, что речь идет о безусловном тождестве, которое требуется расшифровать. «Тощий пёс бежит по дороге, сей пёс и есть эта дорога», – причитая, отождествляет пса и дорогу Вирджиния Вулф в своей метаметафоре (в коане), предлагая читателю самостоятельно философствовать, доказывая тождественность пса и дороги и при необходимости (а она реально существует) использовать философский категориальный аппарат и переживать метафизическую чувствительность. Писательница не прибегает к условному (метафорическому) уподоблению пса и дороги, она их отождествляет в безусловном (метаметафорическом) режиме, учитывая (задним числом) их различие. Метаметафора «Тощий пёс бежит по дороге, сей пёс и есть эта дорога» играет роль философского суждения, эта метаметафора является философским суждением в его противоестественной (литературной) модификации. Писательница деконструирует философский язык, заменяя философские понятия философскими литературными метаметафорами.
И Деррида, и Делёз с Гваттари, и Вирджиния Вулф деконструируют язык философии. Постмодернизм философствует, используя понятия и суждения различных искусств и различных наук в качестве философских понятий и суждений (например, у Делёза с Гваттари это: корневищность или ризома, детерриториализация, интенсивности, машина лицевости и т. д. и т. п.).
Философствуют не только писатели (подобно Вирджинии Вулф), но и поэты-метаметафористы, подобно Ивану Жданову. Поэт-метаметафорист Иван Жданов написал стихотворный текст, в котором также можно проставить паузы, рекомендовав этот текст «читать без пауз»: «Чайник – в обнимку – со словом «вода» – к речке идет, – а в слове «вода» – накипь – как в чайнике – Пить! Пить! Пить!» (И. Жданов. Рапсодия батареи отопительной системы // Иван Жданов. Место земли. Москва: «Молодая гвардия», 1991). Там, где я поставил в тексте И. Жданова паузу, следует ввести неслиянную нераздельность, которая и есть на языке метафизики искомое в философии XXI века метафизическое «ИЗНАЧАЛЬНОЕ». Поэт-метаметафорист Иван Жданов в своем стихотворении разъял чайник на его составные элементы, которые в реальности находятся друг с другом в состоянии неслиянной нераздельности. Читатель этого метаметафорического стихотворения должен будет иметь навык неоклассического мышления, он должен будет отвыкнуть отождествлять чайник с функциональной металлической приставкой к чайнику, он должен признавать субстанцией чайника пребывание человека в вещностной (по Гуссерлю) модификации своего целого (подробнее о неоклассическом мышлении в искусстве в третьей главе данного текста).
Деррида в поисках «ИЗНАЧАЛЬНОГО» прибегают к паллиативу – к диффе'рАнсу (Паллиати
в – не исчерпывающее, временное решение, полумера, закрывающая, как «плащ», саму проблему). Свой паллиатив (понятие «единство») не удалось преодолеть и Гегелю. Он писал: «При ближайшем рассмотрении оказывается, что оба, тождество и различие…суть рефлексии; каждое из них есть единство себя и своего иного; каждое из них есть целое» (Гегель Г. В. Ф. Наука логики. Т. 2. С. 40). Из этого текста видно, что Гегель остается в плену простой рефлексии (оборачиваемости) – в плену оборачиваемости тождества в себе различием и оборачиваемости различия в себе тождеством, когда параллельно соприсутствуют два оборачивающихся в себе «каждых целых». Выходом из плена простой рефлексии может быть лишь переход к сложной лентомёбиусной рефлексии бинарной оппозиции «тождество-различие», когда можно будет увидеть-понять кроме противоположностной противоположности тождества и различия еще и неслиянно-нераздельностную противоположность сторон этой бинарной оппозиции. Не абстрактное понятие «единство», а конкретное понятие «неслиянная нераздельность»; оба понятия необходимы тогда, когда каждое находится на своем месте. Единство – это топологический объект, который существует как в естественной модификации своего целого как неслиянная нераздельность, так и в противоестественной модификации своего целого как «сборка». Понятие «неслиянная нераздельность» не может быть заменено понятием «единство».
Постмодернизм Делёза с Гваттари остановился на понятии «сборка» потому, что ее суммативную суть «увидеть» легко, а «неслиянную нераздельность» можно увидеть, только глядя на выворачивание наизнанку ленточного кольца Мёбиуса. Если увидеть суммативность «сборки» легко, то ее легко и изобразить, что и вынуждены были фактически делать Вирджиния Вулф, Делёз с Гваттари, Деррида, поэт Иван Жданов. Паузы вводятся, чтобы преодолеть сумматив-ность, преодолеть впечатление сборки. Изображение все-таки зависит от того, в каком теоретическом контексте оно находится. В этом случае поэт Иван Жданов находится в более выгодном положении потому, что он известен как поэт-метаметафорист, а в теории метаметафорической поэзии, которую начал разрабатывать поэт-метаметафорист Константин Кедров, присутствует тема «выворачивания наизнанку» как антитеза банальному различению и отождествлению. С учетом этой темы и следует прочитывать все стихи поэтов-метаметафористов, «паузы» в них обозначают неслиянную нераздельность, которую и следует видеть в «паузах». Лентомёбиусную неслиянную нераздельность необходимо читателю видеть в паузах текстов поэтов-метаметафористов, писательницы Вирджинии Вулф, философов Делёза с Гваттари для того, чтобы видеть философским умозрением не суммативность или сборку, а конструкцию одностороннего ленточного кольца Мёбиуса, вывернутого наизнанку, лежащую в основании неслиянной нераздельности бинарной оппозиции «тождество-различие».
Деррида предложил бы такого рода паузы деконструировать с помощью диффе'рАнс-а, что наполнило бы эти паузы изобретением множества парапонятий, стирающих бинарную оппозицию «тождество-различие». Деррида изобретает множество парапонятий. При этом «изобретение сегодня нуждается в деконструкции: его необходимо переизобрести, лишив научной и эстетической запрограммированности… Акцент на проблемах дискурсивности, дистинктивности вызывает к жизни множество вводимых автором оригинальных понятий, таких как след, рассеивание, царапина, грамма, вуаль, приложение, прививка, гибрид, контрабанда, различание и др. Концептуальный смысл приобретает обращение к анаграммам, черновикам, конспектам, подписям и шрифту, маргиналиям, сноскам. Многочисленные неологизмы, метафоры, символы… Придуманный Деррида фантастический телефонный разговор на вечные темы между Платоном, Фрейдом, Сократом, Хайдеггером и Демоном… В его рамках философский и литературный языки взаимопроницаемы, открыты друг другу, их скрещивание образует метаязык деконструкции. Его применение размывает традиционные бинарные расчленения языка и речи, речи и письма, означаемого и означающего, текста и контекста, диахронии и синхронии, натуры и культуры, мужского и женского и т. д. Однако исчезновение антиномичности, иерархичности порождает не хаос, но новую конфигурацию философско-эстетического поля… В данном контексте знаменательны слова Деррида о том, что самое интересное – это память и сердце, а не письмо, литература, искусство, философия, наука, религия, политика. Он придает деконструкции бытийный смысл…» (Маньковская Н. Б. Феномен постмодернизма. Художественно-эстетический ракурс. Москва-Санкт-Петербург: Изд-во «Центр гуманитарных инициатив. Университетская книга», 2009. С. 17–18). Я привел этот текст из книги Н. Б. Маньковской в качестве аргумента в пользу моего тезиса: в рамках тринарной логики классическая философия и неоклассическая философия ориентированы на истину, а постмодернистская философия и не истинна, и не ложна, она ориентирована на демонстрацию того, что одновременно и истинно, и ложно. От Деррида нет смысла ожидать решения проблемы реального устройства бинарных оппозиций, он интересен изобретением ошибок, своеволием своего дискурса.
Деррида, Делёз с Гваттари претендуют на такой переворот в истории философии, когда приходящий с ними постмодернизм приходит на смену метафизике. В действительности их постмодернизм появляется как необходимая предыстория для возвращения к метафизике в ее новом обогащенном варианте. Постмодернизм оказался в положении теленка, который бодался (играл!) с дубом (с логоцентризмом бинарных оппозиций), как если бы пытаясь этот дуб свалить. Эта игра с дубом (с логоцентризмом) необходима и ценна для будущего взрослого существования – постмодернизм образует необходимый этап на пути появления неоклассического периода в истории философии. Основу постмодернизма образует игровое начало – игра подразумевает восоздание критической массы «ошибок», которые одновременно не истинны и не ложны, ошибки самоценны, в них проявляется своеволие дискурса, скоморошество, иронизм, условная шизофрения и т. д. и т. п. В пространстве перехода от классики к неоклассике философам необходимо было пережить период, когда им «до смерти надоедает видеть своими глазами, дышать своими легкими, глотать своим ртом, говорить своим языком, иметь анус, глотку, голову и ноги. Почему бы не ходить на голове, не петь брюшной полостью, не видеть кожей, не дышать животом?» (Делёз Ж., Гваттари Ф. «6. Ноябрь 28, 1947: Как сделаться телом без органов? Яйцо догона и распределение интенсивностей» // Делёз Ж., Гваттари Ф. Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато).
Выше в своем тексте я начинал рассматривать деконструкцию Деррида односторонне: как ложное явление, как авангардистскую попытку «стирать», ликвидировать исторически спонтанно сформировавшиеся бинарные оппозиции. Да и сам Деррида рассматривал предложенную им деконструкцию как «стирание» бинарных оппозиций с верой в их преодоление. Однако в случае исторического подхода следует учесть, что в XX–XXI веках происходит процесс стирания традиционных границ между философией, искусством и науками. В этих условиях постмодернизм приобретает черты необходимого для современной истории философии этапа деконструкции узко метафизического классического способа философствования. Деконструкция предполагает расширение границ философствования, при этом полноту действия получает тринарная логика: в поле особого внимания попадает сфера своевольного дискурса, массового производства того, что одновременно истинно и ложно, что обнулено, вырожденно (вспоминаем А. И. Уемова) и т. п. Такого рода тенденцию можно наблюдать в метаметафорической поэзии. Читаем, например: «Плывет глубина по осенней воде, и тяжесть течет, омывая предметы» (И. Жданов. Портрет отца). Поэту интересно продемонстрировать гипостазирование свойств (глубина, тяжесть), ошибочно-истинностное превращение их в самостоятельные загадочные вещи, интересно заставить поверить читателя, что такого рода вещи эмпирически существуют. Гипостазирование свойств и их овеществление одновременно истинно и ложно. Гипостазирование оказывается необходимым звеном на пути обретения истины.
Компьютеры будущего будут просчитывать такого рода ситуации. История Шрёдингера про кота, который «не жив, ни мёртв» как раз из разряда историй про изобретение симуляций (декомпозиций), одновременно истинных и ложных. Однако формула «ни жив, ни мёртв» должна быть при этом переформулирована в формулу про кота, который «одновременно и жив, и мёртв». Кот, который «одновременно ни жив, ни мертв» не существует вообще. Мертвым может быть лишь живое. Живущее – это топологический объект (монада), целостность которого существует как в естественной модификации «живущее как постепенно живущее», так и в противоестественной модификации как «живущее как постепенно умирающее». Обе модификации неслиянно нераздельны. Аналогичным образом нельзя сказать, что существуют понятия, которые «и не истинны, и не ложны». Такие понятия не являются понятиями. Следует говорить про понятия, которые или истинны или ложны, или ложноистинностны или истинноложностны.
Ни Деррида, ни Делёз с Гваттари не могли адекватно осознать, в чем состояла историческая роль их склонности к «своеволию дискурса», к деконструкции классической метафизики потому, что исторический смысл этой склонности проясняется задним числом, проясняется лишь с позиций той философии, которая приходит им на смену, а приходит ей на смену неоклассическая философия, о чем они не догадывались. Философия – это топологический объект (монада), который исторически изначально существует в естественной модификации ее целого (как классическая философия), затем в противоестественной модификации ее целого (как постмодернизм) с последующим возвращением в естественную модификацию ее целого (как неоклассическая философия). Появление неоклассической философии будет сопровождаться признанием феномена неслиянной нераздельности бинарных оппозиций и признанием тринарной логики. С точки зрения тринарной логики философия постмодернизма как истинна, так и ложна или как не ложна, так и не истинна.
РЕАБИЛИТАЦИЯ ПОСТМОДЕРНИЗМА. Д. Э. Гаспарян пишет о постмодернизме: «…неклассика предлагает обновить философский словарь – отныне философия, которая всегда была философией Тождества, может попробовать стать философией Различия. С устаревшим проектом, проектом метафизики, следует, наконец, распрощаться… неклассика заявляет о своем выходе из метафизической игры. В явной надежде на то, что в поисках изначального за ее пределами ей посчастливится чуть больше» (Гаспарян Д. Э. Введение в неклассическую философию. С. 348). Если у неклассики (постмодернизма) своя игра, то у нее должен быть и свой язык, отличный от оперирования метафизическими категориями.
