Россия 2062. Как нам обустроить страну за 40 лет

– Что есть история, – спросили меня профессора.

– История, – ответил я, – есть описание борьбы добра и зла, ведущейся руками человеков.

– Что же по-вашему можно считать историческим событием?

Я же, не умедлив ни на мгновение, сказал: «Таковым можно считать всякую победу одной силы над другой, поскольку соотношение сих побед и поражений определяет духовное состояние народа».

Придумав проект России будущего, мы с самого начала решили, что это будущее будет таким, как хотелось бы именно нам. Это эгоистично, конечно, зато правда. Когда-то в журнале «Афиша» был такой слоган: «Как скажем, так и будет». И в проекте будущего для всей страны мы этим наглым слоганом и руководствуемся. И почти сразу мы, как бородатые Маркс и Энгельс (мы тоже бородатые), задумались о своем манифесте, только не партии, а русского позитивного и конструктивного будущего для всех. В общем, о том, как нам обустроить Россию и заодно весь мир. Звучит, конечно, до ужаса претенциозно и нагло, но вот такие мы наглые.

Мы писали-писали манифест, а потом все же решили, что надо подождать, поднабраться ума-разума и пообщаться с экспертами – с теми, кто строит русское будущее здесь и сейчас… Так и родилась эта книга. Ее главы – тезисы о том, как нам обустроить Россию. В процессе работы мы разговаривали с делателями будущего и всякий раз вспоминали первые пункты проекта нашего манифеста и убеждались, что менять там нечего. Наши герои прямо-таки олицетворяют своей жизнью пункты с первого по третий:

«Роль человека в мире. Бог создал людей по образу и подобию своему. Каждый человек подобен Творцу и раскрывается как полноценный человек в активном земном творчестве. Мы не пешки в жизни, а сотворцы Бога»;

«Какова должна быть главная цель общественного устройства? Обеспечение максимально возможных условий творческой самореализации каждого человека и достижение счастья через активное сотворчество»;

«Важно сохранить человека как активного сотворца жизни в сплетении множества характеристик, идентичности, индивидуальных, социокультурных особенностей, сложившихся за сотни и даже тысячи лет. Традиционные культурно-социальные, национальные, половые, языковые и иные идентичности – это основа многообразия мира, залог возможности сохранить сложные ткани человеческого устройства, залог творческой самореализации, права на свободу быть тем, кто ты есть, иметь возможность гордиться тем, кто ты есть. Мы хотим жить в таком мире – в мире истинного традиционного разнообразия». Довольно длинно, пафосно, но, по-моему, очень круто сказано, между прочим. Сам себя не похвалишь – никто не похвалит.

Олицетворять наш тезис о сотворчестве как главной цели человеческого бытия и необходимости остановить расчеловечивание будут два героя этой главы. Искусствовед Арсений Симатов когда-то ушел из Третьяковской галереи, чтобы заняться экстремальным искусствоведением, как он сам это называет. Он путешествует пешком и автостопом за искусством и в чистом поле или на берегу моря читает онлайн-лекции о памятниках архитектуры. Но не о «парфенонах и колизеях», а о «деревенских храмах и избах».

Кроме того, он участник группы «Под облаками», фольклорно-философско-музыкального творческого объединения, и организатор фестиваля «Фолк-кемп» в Архангельской области, куда приезжают настоящие энтузиасты русского настоящего, не попсового фольклора.

Арсений считает, что в современном мире утрачивается внимание к красоте, он пытается это исправить. А мы в своем манифесте как раз говорим о том, что главный смысл жизни человека и человечества – быть сотворцами Богу, вносить гармонию во все проявления жизни и приумножать красоту.

Второй герой главы – Эдуард Бояков – театральный режиссер и продюсер, создатель театра «Практика» и фестиваля «Золотая маска». Человек, который на некоторое время вернул настоящую бурную и даже по-хорошему буйную жизнь во МХАТ Горького.

Для нынешней России и для России 2062 важно, что Эдуард сумел соединить радикальные формы современного творческого поиска с традиционным содержанием русской культуры.

Мы не стесняемся разговоров о высоких материях и о самом важном – о смысле жизни, в частности творческой. Да что уж там, поговорим о Боге и о человеке.

Мы обсудим с Эдуардом важнейшую для русской культуры и искусства тему конца эпохи модерна и постмодерна и выхода в новую эпоху, в которой прекратится расчеловечивание и человек вновь обретет смысл.

Арсений Симатов

«Брейгеля давным-давно нет, но ты в XXI веке подходишь к его картине, и она отвечает на твои вопросы. Это что-то живое, самостоятельное, что может с тобой общаться через эпохи. Древние мастера зарождали своим творчеством новую жизнь. И я уверен, что эта способность человека напрямую связана с его религиозностью. Потому что, если для него Бога не существует, Он не источник красоты, не источник всего, не ориентир, у такого человека постепенно эта возможность вытравляется на генном уровне».

Искусствовед Арсений Симатов пешком и автостопом уже дважды пересек всю страну, дошел от Москвы до самых до окраин, читая онлайн-лекции в полях и лесах. Для нашего проекта будущего Арсений важен как автор идеи того, как исчезновение Бога из ежедневной повседневной жизни привело к деградации эстетической сферы.

Степанов: Вы удивительный человек: искусствовед, который пешком отправился от Москвы до Владивостока, читая лекции об искусстве. Зачем?

Симатов: Я много куда ходил, не только во Владивосток. К тому же не совсем пешком.

Акимов: Не совсем во Владивосток, не совсем пешком… Еще скажите, не совсем искусствовед.

Симатов: Да, много «но». Начать с того, что путешествия мои – автостопные. Уже второй год езжу по России: сначала из Москвы добрался до Сахалина, потом два месяца колесил по Русскому Северу, а совсем недавно завершил свой большой, продолжительностью в сто десять дней, проект Москва – Владивосток. При чем здесь искусствоведение? Занимаюсь им много лет, еще со школы, а то и раньше. Помню, как в четыре года бегал в колготках по залам музея Востока, где всю жизнь работает моя мама. Получил соответствующее образование и сейчас занимаюсь проектом, который называется «Экстремальное искусствознание». Еду автостопом по России и веду блог, в котором рассказываю об увиденных мною архитектурных красотах и просто о том, как люди живут.

По сути, мой проект – это попытка рассказать об искусстве нашей страны. Параллельно еще и этнографией занимаюсь. По ходу дела записываю каких-то бабушек, гармонистов, в староверские села захожу. Ведь идея «Экстремального искусствознания» совершенно альтруистическая: я уверен, что мир наполнен красотой, именно она его главная описательная категория. Еще первые строки Библии, Пятикнижие Моисея об этом говорят: «И увидел Бог, что это хорошо». Мне кажется, в последнее время люди все меньше обращают внимание на эту сторону жизни, существуют, словно по налаженным рельсам идут, а созерцание становится для них очень сложным, трудозатратным процессом. И мне от этого немножечко обидно, хочется что-то менять.

Степанов: Теперь красота – это какие-то конкурсы красавиц. А ведь на самом деле она в другом. Николай Федорович Федоров говорил, что задача человека – все Богом данное превратить в трудовое. Урожай, например, он за счет труда получен, еда – за счет труда, деторождение, воспитание… Вся жизнь через труд должна быть приведена к гармонии.

Акимов: Расскажите про эту самую трудовую красоту, которую вы встречаете в путешествиях.

Симатов: Они порой длятся по три-четыре месяца, и каждый день я вижу много интересного. В Сибири, например, сохранились памятники деревянной и храмовой архитектуры XVII–XVIII веков, которой я увлечен последние несколько лет. И конструктивизм советский обожаю, эти огромные новые города, строившиеся для новых людей, и рядовую застройку XIX века. Когда мы говорим о путешествиях за архитектурой, то сразу представляем себе какой-нибудь там Парфенон, соборы готические, египетские пирамиды. А меня очень интересует архитектура рядовая, зачастую создававшаяся без какого-либо проекта и способная очень многое рассказать о народе, в котором она появляется, о человеке, как о творческой единице, рождающей что-то новое. Безумно интересно осмысливать, как этот процесс в нас и в обществе в целом формируется, протекает.

Вот вы приезжаете в Петербург и идете в Зимний дворец. Пошли, посмотрели, да, Растрелли – гений! А я набираю, насматриваю огромные километры архитектуры рядовой, на которую обычно никто внимания не обращает. Но на самом деле она очень качественная, принципиально отличается от того, что сейчас у нас строится. Когда смотришь на сохранившиеся в деревнях избы и храмы, понимаешь, в каком регионе как люди думали, как они себе мир представляли. Вот интересно, забор из профнастила – он что говорит? Я считаю, что в аду есть специальное место для двух персонажей: для того, кто придумал сайдинг, и для того, кто изобрел профнастил. С художественной точки зрения они меняют все. Когда дом обшивают сайдингом, во-первых, нарушаются пропорции, во-вторых, очень часто выкидываются наличники. Это беда. А если мы говорим про деревни Русского Севера, там еще раньше, в шестидесятых – восьмидесятых годах, когда шифер и листовое железо стали доступны, разбирали старые, серые тесовые крыши… Помните, ребенком сидите вы дома и слушаете, как барабанит по железу дождь… А как он прежде по доскам шуршал? Это же здорово! Так вот, когда снимали весь этот тес, снесли вместе с ним целую сложнейшую систему перекрытия здания. Все, что мы знаем из иллюстраций Билибина про Русский Север, – охлупни с конями, тесовые крыши, система водостоков, где каждая деталь обыгрывалась художественно, – всю эту красоту, к сожалению, посносили.

А в других регионах России одной из самых важных деталей крестьянского дома и всей усадьбы были ворота с калиткой. Огромные, мощные двери, украшенные потрясающей резьбой, а иногда просто очень красивые сами по себе, по своим пропорциям. Ворота организовывали все пространство, проводили важную черту, отделявшую твой мир от внешнего, позиционировали тебя как хозяина. Потому что люди шли и смотрели, какие у тебя ворота.

Так было раньше и в маленьких русских городах, в Подмосковье. В детстве ездил с бабушкой, дедушкой и родителями в деревню под Зарайском, это юг Московской области, совершенно прекрасный город. Я постоянно там бываю и наблюдаю, как он за тридцать два года моей жизни меняется. В детстве идешь – ворота, ворота, ворота. А сейчас их сносят, убирают, меняют на профнастил… Лицо меняется у хозяина, трансформируются отношения между человеком и его пространством, между домом и человеком, как он к нему относится, что от него хочет получить. И очень важно, как он через это выстраивает свои отношения с обществом. Поставил, зараза такая, трехметровый забор у себя, ты же этим позиционируешь: «Ребят, вы все уроды, я вас видеть не желаю и не хочу, чтобы вы меня видели». Извиняюсь за столь резкие выражения, но, по сути, человек говорит миру: «Ты мне не нужен, я хочу от тебя отгородиться».

Степанов: Перелезут, обворуют, побьют.

Симатов: Ой, страх – это отдельная история. Путешествие автостопом – мощнейшее, подробнейшее социальное исследование о том, как люди относятся к окружающим. Вот представьте: едете вы на машине в дождь, в снег или жару и стоит на обочине человек с поднятой рукой. Очень интересно следить за тем, кто останавливается, чего они от этой встречи ждут. Возможно, хотят поговорить, чтобы не заснуть, или получить от путешественника какую-то информацию. Я езжу автостопом очень давно, года с 2010-го, и наблюдаю, что в последнее время все очень сильно меняется. Все меньше и меньше берут. Кстати, в первое мое сахалинское путешествие, когда ковид только начинался, более-менее останавливались. А в последнем прям тяжко было. Когда вы проезжаете мимо человека, понимая, что на улице минус тридцать, ну, как-то… Городские жители никогда не останавливаются по пути на дачу. Самое плохое – оказаться в пятницу вечером на трассе под большим городом. Никто не возьмет. Под Москвой никто не берет.

Тут еще один важный момент. Вспоминаю свое московское детство: мы со старшим братом совершенно спокойно все время проводили во дворе, могли ходить по городу, ездить в школу. А сейчас родители своих детей чуть ли не до пятого класса одних не отпускают. Сами возят, водят за ручку, следят за ними…

Степанов: Это социальная дисгармония, на самом деле.

Симатов: Это страх! Люди боятся, они постепенно разделяются. Это все заборы. Дети, которые все меньше гуляют во дворах, потому что родители за них боятся.

Степанов: Кстати, ведь одна из популярных тем в СМИ и повсюду – безопасность личная и общественная. Эта истерия безопасности началась же сравнительно недавно. Помню, в девяностые, когда учился в МГУ, при входе в первый Гуманитарный корпус никаких турникетов и охранников не было.

Симатов: Раньше можно было пролезть в МГУ на лекции, если ты хотел.

Степанов: А что пролезать-то, не было никаких пропусков. И это в бандитские девяностые, когда опасность была гораздо больше, чем сейчас!

Симатов: Сегодня ты никуда не попадешь, если у тебя нет пропуска. Даже в сельскую школу. В Пинежском районе деревня на семьдесят домов, школа на тридцать детей, и там сидит охранник, турникеты установлены. Я говорю: «Але, ребят! Ну кто здесь, кроме меня и медведя?»

Акимов: С медведем охранник не справится.

Степанов: Позитивная могла бы быть русская идентичность: «А у нас нет охранников вообще, у нас открытое пространство».

Акимов: Это задача на 2062 год – убрать всю охрану и заборы. Говорят, что в нашей стране около двух миллионов охранников. Это, по большому счету, такая форма социального разложения: взрослые мужчины могут, в принципе, ничего не делать, просто сидеть перед телевизором в форме. Не надо копать, что-то возить, таскать… А для нашей философии 2062 года, для русского будущего цель человека в том, чтобы он занимался трудом и Божественным сотворчеством. Ты же по образу и подобию создан, Бог – Творец, значит, и ты тоже. Сущность человека выражается через творчество, через создание вокруг себя какой-то лучшей реальности. Охранник – это антитеза творчеству и, по сути, антитеза человечности. Прошу прощения у всех охранников, но это в каком-то смысле античеловек получается.

Симатов: Если подвести итог этой теме, которая для меня тоже важна, здесь вот еще какая история… В русских деревнях, особенно на Севере, сохранилась традиция не закрывать дверей. Просто палку приставил и пошел в магазин, это норма жизни. Сейчас, когда у каждого в кармане телефон, кому надо уже знают, где ты находишься, везде камеры, чего бояться-то? А ведь нет ощущения своей безопасности, возникает чувство страха и разделения. Это абсурд!

Акимов: Получается, мир победившего постмодерна как раз в том, что чем больше безопасность, тем сильнее ощущение опасности. У меня вот еще какой вопрос концептуальный. Вы много путешествуете, видите, как люди в России жили, все эти церкви прекрасные, дома со старинными заборами, резными воротами, наличниками. И как-то рассказывали, что на самом деле функциональность деревянного храма – она в каком-то небольшом пространстве находится, а все остальное, что видит человек, сделано для красоты. То есть очень много сил, творческой энергии тратилось на то, чтобы гармонизировать мир вокруг себя, делать его красивым. А сейчас потомки тех людей берут и ломают старые ворота, наличники, ставят из профнастила что-то. И чаще всего это не переселенцы, которые как раз, наоборот, приезжая, восклицают: «О, слушайте, какие у вас красивые наличники! Я такие же себе хочу сделать» или «Сохраню наличники!». Те, кто здесь родились, живут, перестали видеть эту красоту, потеряли внутри себя эту творческую потенцию. Стали творческими импотентами.