Просто он злился; и особенно его злило, если хорошенько разобраться, то, что впервые он задал себе вопрос: «Почему целых восемнадцать лет я жил как медведь?» Он даже спросил себя, действительно ли в этом повинна Женевьева, то, что она ушла к другому и что он страдал от их разрыва.
Разве в его студенческой комнатке в Париже не царил тот же беспорядок, что и в его теперешнем кабинете, та же подозрительная обжитость? Уже в те времена он жадно вгрызался в книги, целыми часами читал и перечитывал поэтов и философов, с каким-то стыдливым удовольствием принюхиваясь к собственным запахам.
Очутившись в холле, он вырвал шляпу из рук дворецкого, обернулся, снова смерил его презрительным взглядом и тут же подумал: «Интересно, за кого этот тип меня принимает!»
Правда заключалась в том, что он никогда не пытался жить. И понял он это только сейчас, когда вылез из своей норы в город, и, пожалуй, еще удивительнее было то, что ему не хотелось возвращаться домой; он снова принялся бродить по улицам.
Так же как он искоса следил за дворецким сестры, Лурса приглядывался теперь к скользившим мимо теням прохожих, к силуэтам людей, казавшихся особенно таинственными в пропитанной дождем полутьме.
Интересно, что во всем этом узрела его сестрица? Ясно: все, кроме правды. Она сказала, что его, видите ли, жалеют! Считают оригиналом, несчастненьким. Почему уж тогда не просто босяком?
А он их всех презирает, ненавидит, всех подряд! Всех этих Дюкупов, Доссенов, Рожиссаров и иже с ними, тех, которые воображают, что они живые люди, только потому…
От его пальто пахло мокрой шерстью, и в бороде, как жемчужинки, поблескивали капли дождя. Когда он добрался до улицы Алье, держась, сам не зная почему, поближе к домам, он решил, что похож на пожилого господина, боязливо пробирающегося в подозрительный притон.
Он прошел мимо пивной. Стекла запотели, но все-таки было видно, как в зале, среди клубов табачного дыма, одни посетители сражаются в бильярд, другие в карты; и Лурса вспомнил, что никогда не был способен вписаться вот так в чужое спокойное существование. Он завидовал этим людям. Завидовал всем, кто жил вокруг него, рядом с ним, завидовал незнакомым прохожим, которые шагали мимо, шли куда-то.
Завидовал Эмилю Маню! Трепещущему, как туго натянутая струна, издерганному, до того нервному, что мучительно было следить за слишком частыми переменами его лица; этому Маню, то говорившему о своей любви, то о смерти, недоверчиво и пристально приглядывавшемуся к Лурса, умолявшему его, готовому тут же вновь перейти к угрозам!
Эмиль Маню с дружками проходил по этим улицам в тот же час. И Николь с ними! День за днем, час за часом они придумывали себе приключения.
А родители тем временем притворялись, что живут, украшали свои дома, заботились о выправке слуг, о качестве коктейлей, беспокоились, удался ли им званый обед или партия в бридж.
Вот Марта заговорила о своем сыне. Полно, да знает ли она его? Совершенно не знает! Не знает так же, как Лурса еще накануне не знал своей дочери!
Дойдя до «Боксинг-бара», он, не колеблясь, открыл дверь и отряхнул мокрое пальто.
Небольшая комната, освещенная неярким светом ламп, была почти пуста. На столике дремала кошка. Около стойки хозяин с двумя женщинами играл в карты; с первого взгляда Лурса догадался, что обе его партнерши принадлежат к той ночной породе дам, которые выползают на улицу только с наступлением темноты.
Никогда он не думал о том, что такие существуют в их Мулэне. Он сел, скрестил ноги. Джо, положив на стол карты и недокуренную сигарету, подошел к нему:
– Чем могу служить?
Лурса заказал стакан грога. Джо поставил воду на электрическую плитку и, пока вода грелась, украдкой поглядывал на клиента. Женщины тоже смотрели на него, посасывая сигареты. Кажется, одна из них собиралась испробовать на Лурса свои чары, но Джо махнул ей рукой, как бы говоря, что ничего, мол, не выйдет.
Кошка громко мурлыкала. В баре было удивительно спокойно. Даже шаги прохожих не были слышны.
– Может, вы хотите со мной поговорить, месье Лурса? – спросил Джо, поставив перед посетителем стакан грога.
– Вы меня знаете?
– Когда вы заходили сюда после полудня, я сразу решил, что это вы. Я ведь слышал, понимаете?
И он машинально кинул взгляд на стоявший в углу столик, за которым, очевидно, и собиралась вся компания.
– Разрешите?
Он присел рядом с Лурса. Женщины покорно ждали.
– Просто удивительно, что полиция до сих пор меня не допросила. Прошу заметить, я к этому делу никакого касательства не имею. Напротив, если кто и мог их утихомирить, так только я один! Но сами знаете, как в их годы…
Джо чувствовал себя вполне непринужденно, – видно, он был способен беседовать таким же развязным тоном и со следователем или даже с судьей.
– Не говоря уже о том, что они больше трепались, чем делали… Хотите знать мое мнение? Так вот: все эти гангстеры из кинокартин им голову вскружили. Поэтому-то они и держались так нахально, как будто и впрямь блатные. Но если вы думаете, что я хоть столечко в этом замешан, то ошибаетесь… Ну что, разве я не прав?
Джо заговорил полным голосом, очевидно обращаясь к двум своим дамам:
– А что я вам всем говорил?.. Сколько раз предупреждал, что рано или поздно у меня из-за них будут неприятности. Когда они слишком напивались, я отказывался им подавать… В тот вечер, когда они привели с собой мальчишку-новичка, Эмиля, и когда он умолял меня, чтобы я дал ему денег под залог его часов, я двадцать франков ему дал, а от часов отказался… Оно и понятно, в мои-то годы…
Должно быть, содержателя «Боксинг-бара» заинтриговал Лурса, который так не походил на тот образ, какой Джо себе составил. Интересно, что тут нарассказывали о нем мальчишки? Должно быть, изобразили его безнадежным пьяницей и скотиной!
Джо улыбнулся чуть ли не фамильярно:
– Но больше всего меня удивило, что вы ничего не слышали… Иногда они торчали у вас в доме до пяти часов утра… Так что я начал уже подумывать…
– Что вы выпьете?
Джо подмигнул. Еще немного, и он бы дружески толкнул Лурса локтем в бок, и тот ничуть бы не рассердился, напротив!
– Пожалуй, стаканчик мятной… Уважаете мятную?
Проходя мимо девиц, Джо им подмигнул. Одна девица тут же поднялась, одернула юбку и тем же движением поправила под юбкой штанишки, которые, очевидно, были ей узки и впивались в ляжки.
– Пойду пройдусь, – заявила она.
Через несколько минут Лурса и боксер остались вдвоем в баре, где стояла клейкая, как сироп, тишина.
– Хотите знать мое мнение? Мне ведь виднее, чем многим другим. Не то чтобы они мне исповедовались, потому что я не любитель… Но собирались здесь почти каждый вечер… Я слышал их разговоры, хотя виду не показывал. Так вот, к примеру, ваша барышня и месье Эдмон, я пари готов держать – между ними ничего не было… Даже больше скажу: уверен, что месье Эдмон женским полом вообще не интересуется… Меня в таких делах не проведешь… Он слабосильный… И поклясться готов, из робких… А робкие – они отчаянные… Ну а мальчишка…
Мальчишка – это, конечно, Эмиль Маню, и Лурса понравилось, что боксер говорит о нем с симпатией.
– Уже в первый вечер я хотел посоветовать ему уйти. А также и еще одному, они называли его Люска, он с утра до вечера торчит на улице, торгует с лотка от «Магазина стандартных цен». Вы меня поймите хорошенько… Месье Эдмон и тот тип, который время от времени сюда заглядывал, вот только имя его забыл, словом, сын одного промышленника, – они могут себе позволить валяться в постели, вставать хоть в полдень… А потом, если и случится худое, родители тут как тут… Но когда приходит мальчишка не бог весть какой раскормленный, да и дома, видать, у них с деньгами негусто… Такие-то и стараются не отстать и даже перегнать прочих… Этот Эмиль, он никогда, видать, и вина-то не пил, по лицу было заметно… На следующий день они сюда не явились, но через два дня месье Эдмон мне рассказал, что они сшибли какого-то человека и он лежит у вас в доме… Хотите верьте, хотите нет, но я им сразу заявил, пусть идут в полицию…
Минутами Лурса приходилось делать усилия, чтобы убедить себя, что это он сидит здесь, слушает рассказ Джо, что ему хочется слушать еще и еще, даже задавать вопросы.
– А Большого Луи вы знали?
– Нет. Но я о нем слыхал. И сразу все понял. Тип, надо сказать, не особенно приятный, под стать всем деревенским бродягам. Словом, такие, как он, способны удушить девчонку, если она попадется им одна в лесу, или пришибить старика из-за какой-нибудь сотни франков… Да вы такие вещи лучше меня знаете, ведь вы адвокат. Зря они сдрейфили, лучше бросили бы его на обочине… А когда его поместили у вас, в порядочном доме, когда он увидел, что все эти юнцы с ума от страха сходят, а ваша дочка за ним ухаживает, как сиделка, ну, конечно, он решил этим воспользоваться!.. Еще бы, прямо на золотую жилу напал! И чего только он от них не требовал…
Свойским жестом он протянул Лурса сигарету, поднес зажигалку.
– Единственное, что я могу вам сказать, что у всех у них было тяжело на душе. Они уже не дурачились, как раньше… Иногда шушукались между собой, а стоило мне подойти, сразу замолкали… Только ведь это не мое дело. Разве не так? А вот насчет того, как они рассчитывали от него отделаться… потому что нельзя же в самом деле держать покойника в вашем доме… По-моему, они собирались оттащить его к реке… Да что там! Лучше будет, если я вам все скажу. Так вот, немного за полдень месье Эдмон заглянул после лекции ко мне. Он и всегда-то бледный, а в тот раз был просто зеленый, а глаза ввалились, как у роженицы. Я даже засомневался, давать ли ему вина или нет. «Тут один дурака свалял, – говорит он мне. – А эти кретины все принимают всерьез». Я надеялся, что он еще что-нибудь сообщит, и уставился на него. Но, видно, он здорово торопился. «Неприятностей не оберешься. – Это он уже с порога сказал и даже вздохнул. – Особенно при такой матушке, как моя…»
Карла, говоря о Маню, ласково называла его «месье Эмиль». Джо Боксер, говоря о Доссене, называл его «месье Эдмон», потому что тот был сыном богача, владельца завода сельскохозяйственных машин, а возможно, также считал его главарем, ведь Эдмон всегда платил за всю компанию.
Лурса вникал в слова Джо, как в текст книги. Он копался в них, жадно выискивая мельчайшие крупицы правды.
Видно, Джо уже успел привыкнуть к своему клиенту, к его мохнатой большой голове, к его водянистым глазам, потому что, поднявшись, предложил на сей раз по собственному почину:
