Соседка авторитета

Глава 3

Варяскин, к которому я ехала, оказался премилым малым лет двадцати семи – двадцати восьми. В старину о нем можно было бы сказать так: в суконном сюртучке, вычищенных, но скромных штиблетах, с пробором посреди жидкой прически.

Облапав меня взглядом и прикинув, как бы я выглядела на спине, он предложил мне сесть. Едва я разместила на коленях папку с документами, он тут же куда-то позвонил и сообщил, что «человек из «Энергии» прибыл». Звонил, судя по раскрывшейся после этого двери, в соседний кабинет. Сначала в душное тесное помещение ворвался запах, который я ненавижу с детства. Так пахнут беляши, поджаренные в пятую очередь на одном и том же масле. Потом я увидела мужика лет сорока, в костюме такого же качества, как у Варяскина, но более темного оттенка. Я перевела взгляд на обувь и узнала туфли, которые Горецкий распространял по России в течение последних трех месяцев. Одно ООО из Вереснянска задолжало Гене четыреста сорок тысяч, но по причине отсутствия на своем счету средств расплатилось с ним китайской обувью. О том, что она не прошла сертификацию по своему экологическому состоянию, наш директор узнал лишь после того, как написал расписку о том, то претензий к должнику нет. О том, чтобы обратиться в суд, не было и речи, так как платить налоги Гена не привык, и конец той истории обещал бы камеру в местном СИЗО. «Барахольщики» открещивались от этой обувной эпидемии, как от чумы, советовали заходить в склад в респираторах, в обувные магазины без сертификата не сунешься… Одним словом, издержки производства. Пораскинув мозгами, Горецкий решил взять с обуви максимум из вероятного минимума. Стал меценатом. Всего на два дня, пока все восемьсот пар обуви оформлялись как спонсорская помощь сотрудникам правоохранительных органов.

Поэтому туфли на этом, с жирными пальцами, я узнала сразу. Наши туфли. География распространения оказалась, к моему удивлению, довольно обширной. Судя по всему, обувь расходилась исключительно по «своим», и это дало мне возможность ощутить удовлетворение. По всему выходило, что честные менты, типа моего Мишки, спонсорской помощью оказались обойденными, и деньги на противогрибковые препараты сейчас не тратили.

Попросив у Варяскина «что-нибудь руки вытереть», толстяк получил чистый бланк протокола допроса. Это я успела прочитать, пока он не превратился в промокашку. Обычно руки после такой, с позволения сказать, пищи моют. Но, раз уж так получилось, неужели в кабинете не нашлось ни салфетки, ни полотенца? Стирание жира с рук протоколом выглядело для меня настолько дико, что я, уже поняв, как будут пахнуть руки после этой процедуры, отодвинула стул подальше. Спроси его сейчас, моет ли он руки после туалета, он наверняка удивится и ответит, что, когда ходит в туалет, на руки не писает.

– Да вы не бойтесь, – успокоил он меня, заметив мою рокировку. – Все в порядке, нам только пару моментов выяснить.

И одарил такой хорьковой улыбкой, что я два тут же умножила на пять.

Запах действительно был еще тот. Стараясь заглушить его, я прямо в сумке незаметно пшикнула на платок туалетной водой и, уложив подбородок на руку с платком, приготовилась слушать.

В милиции я бывала трижды. Первый раз по молодости. Меня водил в свой отдел Миша, чтобы познакомить с местом службы. Ничего примечательного в отделе, кроме доски «Их разыскивает милиция», я не обнаружила. Потом он повел меня на свое рабочее место. Этим местом оказался стол в загаженной подсобке подъезда, именуемый «Общественным пунктом охраны порядка».

Во второй раз я там оказалась, когда меня ставили на учет как проститутку. В субботу вечером мне позвонил Горецкий и сказал, что приглашает в ресторан по случаю рождения сына. Я быстро накрасилась, надела платье для коктейлей, накинула шубу и вышла на проспект Ломоносова. Махнула первой же проезжающей «Газели», и она остановилась. Из нее вышли два придурка в форме, как у Мишки, взяли меня за шиворот и засунули в заднее отделение, где уже находились с десяток девчат, похожих на меня. Тоже в шубах и тоже в коротких платьях. Подвезли меня не к «Огням столицы», а прямиком в дежурную часть райотдела… Там долго выясняли, кто у меня «мамка», сколько я беру за минет, где находится «хата», и оставили в покое только тогда, когда я дала им номер мобильного телефона Горецкого. Гена приехал, забрал меня, а эти скоты порвали протокол, хотя прощения и не попросили. Уже выходя, я поинтересовалась у дежурного, сколько за минет берет он, и едва не испортила все окончательно.

В третий раз я оказалась в райотделе благодаря тому же Горецкому. Ровно через год. Как положено, отпраздновав день рождения сына, он до дома не дошел, присел отдохнуть на лавочку, а после того, как патруль его разбудил и ему же представился – «сержант такой-то», – он сделал серьезное лицо и разрешил:

– Докладывайте.

Единственный номер телефона, который он смог вспомнить, был не его домашний, а мой мобильный. Наверное, сказалась привычка. Когда Горецкий попадает в неприятности, он тут же вспоминает обо мне. Пришлось ехать, долго объяснять усатому майору с бляхой дежурного по отделу, что Горецкий – законопослушный, в принципе, человек. Просто иногда ему бывает очень трудно. Сто долларов Гена мне потом вернул в конверте вместе с тремястами за моральный ущерб.

И вот я в милиции в четвертый раз.

– Ну, вы тут поговорите, а я вынужден вас покинуть, – сообщил Варяскин, накидывая легкую куртку.

– Мне будет вас не хватать, – честно призналась я, испытывая жуткий дискомфорт от понимания, что остаюсь наедине с этим пожирателем источника язвы.

Варяскин, конечно, понял меня неправильно и впился взглядом в мой живот. Нет, пусть лучше идет. Иначе потом придется терпеть прожигающие взгляды от двоих. Когда училась в школе, я ужасно переживала от того, что все дразнили меня Лягушкой за неприлично страшный вид. Спустя годы гадкий утенок превратился в довольно сносную птицу, и сейчас иногда приходится сожалеть о том, что те времена ушли.

Разговор, понятно, был о двигателях. Где приобретались, кто получал, как оформлялись документы и почему для разговора не приехал сам директор. Последнее меня немного удивило, так как Горецкий сказал мне, что разговаривал с кем-то из этих двоих по телефону. Сначала я подумала, что толстяк пропустил мое удивление мимо ушей, но после получаса беседы вдруг сообщил, что он действительно разговаривал с Горецким и тот обещал, что приедет сам.

– Я не поняла, – попробовала уточнить я. – А мне тогда что тут делать?

– Ну как? – опять улыбнулся он… Все, больше этот осклаб улыбкой называть не буду! – Горецкий Горецким, но подписи везде стоят ваши. На основании доверенности вы, Лариса Инваровна, подписывали все документы по оформлению сделки по покупке двигателей в Павловске. Разве нет?

– Так, – согласилась я. – Но вы же прекрасно понимаете, что я – лишь исполнитель. Директор попросил меня встретить представителей из Павловска и решить с ними вопросы, потому что сам он был в командировке в Екатеринбурге.

– Я все понимаю, – и я догадалась по тону, что понимает он не все. – Но в установленном законом порядке ответственность за это приобретение несете и вы.

Теперь я стала понимать еще лучше, почему мы получаем такую большую зарплату. Идет приплата за риск. И еще два часа толстяк объяснял мне, что двигатели украдены с завода, что это преступление, что кому-то за это придется отвечать и он тут для того, чтобы этого «кого-то» обнаружить и развернуть лицом к столу, за которым сидит судья. По ударениям, которые расставлял толстяк, я догадалась, что он обязательно добьется того, чтобы между судьей и этим «кем-то» непременно оказалась решетка.

– У меня складывается впечатление, что вы хотите развернуть именно меня, – озвучила я первую пришедшую в голову мысль.

– Ну, вы же умная женщина… – начал толстяк таким тоном, что непременно напрашивалось продолжение – «…поэтому вы и сядете». – И вы прекрасно понимаете, что заключить сделку по покупке краденых двигателей в Павловске из фирмы «Энергия» могли только двое. Это Геннадий Аркадьевич Горецкий, директор, и Лариса Инваровна Рапкунайте, главный бухгалтер. Лариса Инваровна сейчас сидит передо мной и намекает на то, что информация о том, что предмет сделки одновременно является и предметом кражи, для нее – новость.

– А я не намекаю. Я заявляю это открыто и во всеуслышание. – Немудрено, что я нервничала, поэтому платочек в моей ладошке стал то собираться в комочек, то расправляться.

Толстяк, хотя в это время и смотрел в окно, тут же, словно летучая мышь, уловил эти ультразвуки. Повернулся и посмотрел на меня взглядом, каким провожают подлодки в дальний поход.

– Знаете, я не хочу вас пугать, – сказал он. И его взгляд сменился на тот, когда провожающий видит, что подлодка, не успев отдать концы, стала тонуть. – У каждого преступления есть свои квалифицирующие признаки.

– В этом тоже я виновата?

– Нет, законодатель. Так вот, хищение чужого имущества в крупных размерах, организованной группой… Это от пяти до десяти с конфискацией имущества. А у вас только жизнь началась, и, как я понимаю, хорошая жизнь. Неужели возможно такое – взять и лишиться всего в одночасье?

– Да, у вас получилось не испугать, – забеспокоилась я. – Но мне в этих признаках непонятно главное. Не сильна в юриспруденции, но, насколько понимаю, вы пытаетесь доказать мне, что я, входя в состав организованной преступной группы, проникла на завод в Павловске, откуда и вынесла четыре автобусных двигателя на общую сумму, превышающую крупный размер? Не советую вам больше есть местные беляши, господин… Кстати, а кто вы такой?

Я баба, и я делаю на это скидку. Поэтому иногда бываю невыносимо тупа, хоть и главбух. Спросить человека, кто он такой, после трех часов откровений – это у меня бывает, бывает… Не в бухгалтерской деятельности, конечно, бывает, а в жизни, но эта ошибка позволила мне понять простую вещь. Со мной сейчас разговаривают именно на тему моей служебной деятельности. Поэтому, мисс Рапкунайте, нужно сосредоточиться и больше не ошибаться!

Фамилия толстяка, как и должность, была подходящая – Ползунов. Рожденный ползать везде пролезет. Непреложная истина. И старший оперуполномоченный отдела по борьбе с экономическими преступлениями продолжал капать в кипящий разговор масло.

– Увольте! – возразил он, поняв, что напугать меня, как глупую бабу, не получается. Дав обратный ход, стал заползать с другой стороны. – Кто же вас обвиняет в краже в Павловске? Другое дело, что кто-то двигатели, как вы сказали, – выносил, а кто-то – продавал. И все знали, что делали. Вот я о чем говорю! Как еще можно простыми словами объяснить выражение «организованная группа»? А то, что это вы, да на своей спине тащили двигатели, Лариса Инваровна… Мне даже в голову такое не могло прийти…

Я все поняла так отчетливо, что по моей натруженной спине куда-то вниз заторопился холодный уж. Что там делает в этих случаях Гена Горецкий?

– Я не знаю, что вам в голову приходило и что оттуда выходило, только уверена в одном. Горецкий сказал – оформи сделку. Я оформила. Кто и на чьей спине выносил этот предмет сделки, я тоже не знаю. Скажу больше. Я не хочу знать. Все.

Как-то раз мы ехали с Горецким на его «Паджеро» и встали на светофоре. Мое пассажирское сиденье было слева, слева же притормозил джип «Террано», и на меня уставился наглым взглядом какой-то круглоголовый юнец. Горецкий некоторое время выжидал, потом, когда понял, что мне это неприятно, склонился над моими коленями и рявкнул прямо в рожу братку:

– Че?!!

– Ниче, – ответил тот.

– Ну и все!

Тема была исчерпана, для продолжения разговора не было никаких оснований, и придурок отвернулся. Умеет Гена тему закрывать, умеет. А у меня, как ни старалась, получилось как-то длинно и замысловато. Настолько замысловато, что при желании за эти замысловатости можно зацепиться и разговор продолжить.

Ползунов заметил, что я посмотрела на часы, справился:

– Вы куда-то торопитесь?

Да, я уже опаздывала на вокзал к вагону с перфораторами, но старшему оперу из Павловска об этом знать не нужно.

– Даже если бы я никуда не торопилась, мне с вами больше не о чем разговаривать.

Толстяк вздохнул и почесал ладонь. Наверное, туфли он носил уже давно.

– А мне, Лариса Инваровна, есть о чем с вами поговорить. Я думаю так. Если вы честная женщина, а я в этом не сомневаюсь, значит, вы стали жертвой обстоятельств.

Сомневаюсь, что это просветление. Скорее, опять наткнувшись на стену, толстяк вернулся на исходную и стал рыть лаз с другой стороны. Найдя на столе чистый лист, он вынул из письменного прибора Варяскина перемотанную изолентой ручку и стал рисовать какие-то маневры. Наверное, искал удобный плацдарм для прыжка на мою голову.

– Значит, вы законопослушный человек. Работа – единственный источник вашего существования. Все блага вы приобретаете за труд, а не путем совершения противоречащих закону действий.

– Добавьте, что я скромна в быту, занимаюсь спортом, поставьте число и распишитесь. У меня такое впечатление, что этот документ мне скоро понадобится.

Ползунов поднял на меня странный взгляд.

– Так вот, думая, что исчерпал все синонимы определения «честный человек», я ошибся. Забыл упомянуть еще об одном. Честный человек, будучи лоялен закону сам, не терпит противоправных посягательств на закон и со стороны других.

– Если можно, попроще, – попросила я, бросив еще один взгляд на часы. – Как вы умеете.

– Можно и проще, – согласился он, несказанно довольный тем, что я сама его подвела к этому. – Как я уже говорил, заключить сделку с людьми из Павловска из фирмы «Энергия» могли только двое. Вы и Горецкий. Человек, купивший двигатели, не мог не знать, что они крадены, потому что на документах отсутствовали данные о дате продажи их с завода. Иначе говоря, человек, купивший их с рук и не поинтересовавшийся тем, как они попали в руки посредника, поставил себя в сложное положение. Он не продаст эти двигатели и не поставит на учет автомобиль, в который этот двигатель будет установлен. Следующий покупатель, тот, что поумнее, обязательно эту тему затронет. Поскольку же это сделает любой добросовестный покупатель, значит, кто-то из упомянутых мною двоих людей из ЗАО «Энергия» хотел сбыть их туда, где никто интересоваться не станет. А где такое возможно? В Китае, к примеру, возможно. В Иране, в Ираке. Я еще не изучал Устав вашего ЗАО, но готов заключить пари, что одним из пунктов вашей деятельности является деятельность внешнеэкономическая.

Он помолчал, раскуривая папиросу, и опять уставился на меня.

– У нас в Уставе нет такого пункта, – возразила я, понимая, что напрашиваюсь на новые разоблачения.

Выпустив дым, Ползунов согласно кивнул головой.

– Есть еще один вариант. Кто-то один из двух руководителей «Энергии» продает двигатели таким же умельцам, как и он, зная, что они точно переправят эти двигатели за границу. В такую страну, где интересоваться будут не номером двигателя, а его мощностью. Я согласен с тем, что вы – честный человек. А честный человек не приемлет того, когда рядом с ним нарушается закон. И законопослушный человек, опасающийся того, что могут заподозрить его, невинного, всеми способами постарается сделать так, чтобы его имя осталось чистым.

– Я что-то плохо вас понимаю, – я провела рукой с платком по лбу. У меня начала болеть голова.

Ползунов выставил перед собой два пальца.

– Два человека из «Энергии». Горецкий и Рапкунайте. Рапкунайте исключаем. Кто остается?

Я посмотрела на торчащий перед глазами указательный палец.

– Остался Горецкий, – подсказал старший оперуполномоченный из Павловска. – И ваш долг, Лариса Инваровна, как честного и невинного человека, помочь власти призвать преступника к ответу.

Слово «честный» уже столько раз прозвучало из уст этого обладателя спонсорских туфель, что меня стало тошнить каждый раз, когда оно упоминалось.

– Ведь если это не он, то это – вы, не так ли? – продолжал провоцировать мою мигрень толстяк.

Внезапно меня осенила догадка.

– Послушайте, Ползунов, вы приехали из Павловска, из города, где живут люди, продавшие «Энергии» двигатели. Раз вы здесь, там вам больше делать уже нечего. Все выяснили, всех допросили, теперь идете по цепочке. Это понятно. Непонятно другое. Зачем вам расточать передо мною свое обаяние, если у вас уже есть точная информация о том, с кем из людей в Москве люди из Павловска договаривались продать ворованные двигатели? Если они сказали – Рапкунайте, почему вы склоняете меня к даче показаний на Горецкого? Если показали на Геннадия Аркадьевича, то почему вы не задержите его и не проведете с ним эти… Как это у вас называется? Очные ставки, что ли?

Кажется, он не был готов к этому. Заставив себя два часа назад сосредоточиться, я умнела на глазах, а Ползунов за этим процессом не успевал. Похлопал ресницами, размял ладонями лицо, устало прокашлялся…

И тут я поняла. Он крадет время у этого процесса. Я задала вопросы и встала. А теперь он, прихрамывая, опять меня догоняет.

– Так почему, господин Ползунов? – наклонясь над столом, поставила я ему подножку. Я знаю, сейчас аромат моих духов овладеет его обонянием, он обмякнет и перестанет быть работоспособным. В эти мгновения мужики говорят нам, женщинам, то, что мы хотим слышать. – Вы так много мне рассказывали, а сейчас вдруг замолчали…

То ли нос у него был соплями забит, то ли беляшная вонь в радиусе метра от него была неистребима, только он постучал пальцами по столешнице… Вы никогда не слышали, как мужики стучат ногтями по столу? Знаете, одно дело мы, в раздумье, поцокаем. И совсем другое – этот звук, напоминающий звон подков коня Жукова на Параде Победы.

– Я долго распутывать этот клубок не собираюсь, – определил себе срок для поимки вора Ползунов. – И сразу ставлю вас в известность, что это не последний наш разговор. У меня сегодня нет оснований использовать ваше время по своему усмотрению. – Видя, что я встала, он добавил: – У меня к вам огромная просьба, Лариса Инваровна… Ее исполнение в ваших интересах. Вы не пересказывайте наш разговор Горецкому, ладно? Иначе мнение о вас придется изменить.

Мне, просидевшей в этом мерзком кабинете почти пять часов, очень хотелось сказать, что мне плевать, изменит он мнение или нет, только теперь я поумнела окончательно.

– Из меня плохой пересказчик. Я обязательно о чем-нибудь забываю, и потом это очень сильно на мне сказывается. Поэтому я и сейчас помолчу.

Ползунов подарил мне благодарный взгляд.

Глава 4

Мужики, они, как месячные. Их всегда ждешь, но они приходят всегда неожиданно либо не приходят вовсе. Сейчас тот исключительный случай, когда хочется, чтобы они не приходили бы никогда.

Я, жалкая женщина, застряла между Горецким, этим Ползуновым и обстоятельствами, которые могут создать только мужики. Дураку понятно, Гена знал, что двигатели краденые! А я просто никогда не старалась вникать в то, что меня не касается! Если Горецкий делает деньги, а не парится в тюрьме, значит, он занимается тем, за что в тюрьму не сажают! Если начну во все вникать, то очень скоро меня посетит невроз в тяжелой форме, сопряженный с поносом. Как можно работать у Горецкого, указывая ему на то, что можно делать, а что нельзя! И откуда я знаю, что можно, а что нет? Одни нефть вполне законно качают, всему миру известны, а у них в столах прокуратура не роется!