– Это точно… Ниточки потянулись бы к Елене Волошанке от Курицына с Максимовым… Не отвертелась бы Елена, и тень на государя самого упала… И всё лихом бы обернулось…
Ряполовский глубоко задумался и с тревогой в голосе сказал:
– Прошло золотое время, когда князьям и боярам надобно было государю одному преданность высказывать и показывать её на деле. Сейчас в объединении враждующих партий вокруг Софьи с Василием и Елены с Дмитрием победят и уцелеют те, кто первым удар нанесёт, кто преуспеет в интригах…
– Да кто ж сравнится с Софьей в её природном византийском коварстве записной интриганки… Или попробуем порубиться с латинянами?.. – спросил, блеснув очами Патрикеев.
– Поживём – увидим… – как любил шутить в добром нраве великий князь Василий Тёмный… Так мне батюшка с дядюшкой сказывали, которые приняли сторону Василия Тёмного в его борьбе с Шемякой и скрывали у себя будущего государя Ивана Великого… – хохотнул Ряполовский и пояснил подзабывшему другу. – Еещё мальчонкой… ещё до обручения его, семилетнего, с такой же невестой Марией, дочкой Бориса Тверского…
Патрикеев перекрестился.
– Чудны дела, тобой творимые, Господи, что тогда, что сейчас… сейчас более чудные… Жди заговоров и новых государевых заточений с казнями…
– Жду с содроганием души…
2. Конец Андрея Большого
Государь не хотел худа своей Отчизне, содрогающейся в мятежах и смутах. Старался, но не мог простить в душе своих младших братьев Андрея Большого и Бориса, поднявших перед самым «стояньем на Угре» свои мятежные полки против Москвы и брата-государя. Воспользовавшись затруднительным положением государя, Андрей Большой принудил брата поделиться вымороченным уделом умершего князя Юрия – Можайском и Угличем. Государь знал безмерную любовь своей матери, инокини Марии к Андрею Большому; перед смертью она ему завещала множество своих волостей великой княгини. Но смертью княгини-матери разрывался крепкий узел родства, скрепленный материнской любовью, оставляя недоверчивость, подозрительность братьев.
Государь узнал о сношении брата Андрея Большого с Михаилом Тверским, перед самым изгнанием того из Твери в Литву. Потому и взял в 1486 году клятвенную грамоту с брата не сноситься ни с королем Казимиром, ни с изгнанным тверским князем, ни с Новгородом, ни с Псковом. Государь сильно опасался тайной связи своих братьев Андрея Большого и Бориса с Михаилом Тверским – это было опасно для престола. Андрей Большой догадывался, что могло пугать и терзать государя в установлении такой связи. Прежде всего компрометация великой княгини Софьи с её неприглядной ролью в выдаче тверского приданого сестры Михаила, Марии Борисовны, за свой собственный подарок – византийское приданое – племяннице Марии Палеолог с Василием Удалым.
Как велики были недоверчивость и подозрительность между братьями, лучше всего доказывает одно печальное происшествие, случившееся за полтора года до трагической смерти Ивана Младого. Тогда в 1488 году Андрею Большому его боярин Образец неожиданно объявил, что государь хочет схватить его, возможно, прослышав про его тайные сношения с Михаилом Тверским. Андрей Большой тотчас же собрался бежать в Литву к королю Казимиру, но одумался и связался с главой боярской думы Иваном Юрьевичем Патрикеевым, умолял спросить у государя: «Чем он заслужил гнев его?». Патрикеев не дерзнул вмешаться в дело столь деликатное, сколь и опасное, в хрупких братских взаимоотношениях, подпорченных многими взаимными подозрениями и упреками.
Тогда Андрей Большой набрался смелости и сам явился к брату, желая лично от него знать его вину. Кроткий и растерянный вид потрясенного младшего брата поразил государя. Как писали о том происшествии летописцы, «государь поклялся Небом и Землёю и богосильным Творцом всей твари, что у него и в мысли того не было». Поразило младшего брата, как внимательно старший брат вглядывался в его глаза, словно выпытывая, – знает ли он что-то тайное и нелицеприятное про великую княгиню от литовских изгнанников Михаила Тверского, Василия Удалого, Марии Палеолог?.. Облегченно удостоверившись в неведении Андрея Большого, государь лично велел доискиваться, откуда разнесся такой слух, требовал найти клеветника.
Андрей Большой вынужден был указать на своего боярина Образца. Когда стали допытывать Образца, тот указал на сына великокняжеского боярина Татищева. Последний под страхом казни признался, что, желая подшутить над Образцом, да и подозрительным Андреем Большим, сболтнул, не думая о таких последствиях. Государь, успокоив брата, на этом не успокоился: велел отрезать Татищеву язык, чтобы тот так зло не шутил больше. Однако за шутника стал печалиться митрополит, ходатайство митрополита спасло несчастного; ему не стали вырывать язык, просто высекли кнутом в назидание потомкам: «Нечего зло шутковать и трепать языком, как грязным помелом».
В 1491 году, узнав, что на союзника Менгли-Гирея идут татары с востока, государь выслал свои московские полки к нему на помощь, веля и братьям своим, Андрею Большому и Борису отправить своих воевод с войсками, как было ранее предусмотрено по договорным грамотам. Борис послал свои полки и участвовал в великокняжеском походе в помощь союзнику Москвы. Однако Андрей Большой преднамеренно стал тянуть с отправлением своего войска в помощь полководцам Ивановым, князьям Оболенским и Репне, а также крымскому царевичу Салтанану, сыну Нордоулата. Собственно, поход закончился ничем, татары осколков Золотой Орды уклонились от боя с московским войском и рассеялись в степях. Зато стратегический союзник Москвы хан Менгли-Гирей ещё раз получил зримые доказательства верности союзническому долгу от государя
Однако своим поступком Андрей Большой вновь возбудил подозрение и недоверчивость государя, не терпевшего от своих подданных, тем более от родных братьев подобного злонамеренного ослушания. Поначалу государь некоторое время скрывал досаду. Но в один прекрасный момент решился поговорить с младшим братом по душам и расставить всё по местам в их братских напряженных отношениях.
Приехав в Москву из Углича 19 сентября 1491 года, Андрей Большой был вызван к государю. Целый вечер братья были у всего двора на глазах, дружески беседовали, лучась добротой и искренностью. На прощанье государь с улыбкой, но со значением сказал брату:
– Надо поговорить с тобой, брат, подальше от чужих глаз… Выговориться, наконец… Чтобы никогда больше промеж нас черная кошка не пробегала…
– Воля твоя, государь… – промолвил Андрей Большой. – Как скажешь… Когда?..
– Я тебя завтра извещу, брат… Жди…
– Буду ждать, государь…
На другой день утром Иван Васильевич послал к Андрею Большому своего дворецкого, князя Петра Шастунова, и позвал брата к себе во дворец на обед. Тот кликнул своих углических бояр и тотчас отправился во дворец. Там Андрея Большого предупредили: государь ждет его одного в столовой палате. Оставив своих бояр, он с тревожно бьющимся сердцем шагнул в палату.
С братом государь поздоровался тепло и искренне, как будто между ними никогда и не пробегала черная кошка.
– После щей начнём разговаривать… Без медов, на трезвую голову… – с улыбкой предупредил брата государь.
– После щей, так после щей… – глухо пробормотал с упавшим в пятки сердцем Андрей Большой.
Неожиданно внутренняя дрожь к стыду Андрея передалась рукам. Что- то внутри трясло и колотило его с первого мгновения, как он только вошел в столовую палату. Но об этом государь мог только догадываться, как и о сердце брата, упавшем в пятку… Но дрожащие руки могли выдать его тревожное состояние… И это одно мучило Андрея Большого больше всего… Он почему-то боялся поднять глаза на брата, отводил их.
– Ну, чего же ты… – сказал государь со смешком в голосе. – Так, брат, и щи остынут… А щи-то не простые… С большим намёком по особому сварены, для размышления…
Наконец-то Андрей Большой взял серебряную, тяжелую ложку, – рука предательски дрожала, когда нёс ко рту капающие на краюху черного душистого хлеба щи. Всё-таки донёс до рта первую ложку, и тут же удивился царапнувшей мозг мыслишки куцей – «щи-то постные и несолёные… к чему бы это».
Давясь, кое-как машинально поднёс ко рту несколько ложек капающих уже на стол постных щец. С дрожащими руками есть было невмоготу, и он отставил тарелку. Государь к удивлению Андрея навернул полную тарелку и со смеющимися глазами обратился к нему:
– Не думай, что у меня были другие щи… Такие же постные и несолёные, как и у тебя…
Андрей Большой неопределенно пожал плечами, мол, постные так постные. Государь полюбопытствовал:
– Чего руки-то дрожат?..
– А кто его знает…
– Испытанье тебе и мне Господом послано – дружбу братскую сохранить, устоять против соблазнов измены…
– О чём ты, государь? – неожиданно тоненьким голоском спросил Андрей Большой и стыдливо отвёл глаза.
– Не боишься греха измены, брат? – государь пронзил Андрея тяжелым испепеляющим взглядом.
– Грех тебе, государь, напраслину на родного брата возводить… – с помутившимся взором вывел ангельским, тихим и певучим голоском Андрей Большой.
– Коли греха и укоров совести не бояться, тогда жить легко и просто. А мы, вестимо, православные христиане обязаны греха бояться, и неловко нам живётся с нечистой совестью… Нутро может задрожать, рукам дрожащим тяжело будет ложку ко рту двигать…
– Вон ты куда, государь, повернул, руками дрожащими брата устыдил, усовестил… – Криво усмехнулся и дерзко с бесовскими огоньками поглядел на спокойного брата, печально скрестившего руки на груди. – Может, чтобы меня со свету сжить, заставил припасть к горяченькому…
Хотел Андрей Большой добавить «к горяченькому пойлу, ядом сдобренному», с открытым вызовом насчёт отравления супруги Марии Тверской, да вовремя прикусил свой поганый язычок. На его веку за подобную лихую шуточку Татищеву чуть язык не укоротили…
– Это ты зря, брат, никто тебя не собирается сживать со свету… Чего удумал… Скажи-ка, как тебе щи государевы?..
Почувствовав, что руки уже его не дрожат, нутро его успокоилось, Андрей Большой подумал: «Раз ты требовал, брат, откровенного разговора, что ж, ты его получишь!». Вовремя вспомнил подвернувшиеся под руку народные поговорки и присказки, и прохрипел:
– Государь, твои постные щи из Царьграда пеши шли… А пришли к столу постные щи, хоть порты полощи…
Не обиделся на брата государь Иван Васильевич, спокойно улыбнулся и, глядя прямо в глаза брату, сказал:
– Слава Богу, что ты, брат, успокоился, шутить изволил мне на радость. Не гневайся понапрасну на брата за постные щи, скоро подадут тебе разносолы отменные – натешишься. – но тут же подобрался и серьёзно сказал. – На Руси воины испокон веков говорили: «Постны щи да каша – жизнь такая наша». Иль воином государевым давно не был, постных щей не вкушал? Вот тебе и напомнил о твоём воинском долге перед государем.
– Вон ты куда повернул с постными щами… Укорил, что сам не пошел на татар и войско не дал… Так ведь без толку прогулялись полки московские под началом Оболенских и царевича Салтагана…
– Почему без толку?.. Хан крымский ещё раз получил убедительные свидетельства надежности Москвы в старом военном союзе…
– Всё равно Крым когда-нибудь изменит Москве… Вот посмотришь, государь… Не надежные союзники все эти ханы… – срывающимся голосом пробормотал Андрей Большой.
– На моём веку не будет Москве более верного и надежного союзника, чем хан крымский Менгли-Гирей.
– Что верно, то верно… – Андрей дерзко сверкнул очами. – Только сам знаешь, если Дмитрия-внука венчаешь на царство на радость Елене, останется Менгли-Гирей с Москвой, потому что со Стефаном Молдавским давно дружит, как и с тобой… А коронуешь Василия на радость Софьи, скорехонько отвернётся хан и останется Москва без своего стратегического союзника наедине с королём литовским…
