Любовь, опрокинувшая троны

– М-м-м… Понятно… – кивнула Ксения, подходя ближе и зачерпывая из берестяного туеса сразу горсть ягодных пастилок. Одну кинула в рот, с остальными отошла к распахнутому окну.

– Угу, – поддакнул Гришка Отрепьев. – Но ты не думай, Федор Никитич не обиделся, сам же присоветовал, когда я о поручениях новых по службе спросил… – Паренек сделал небольшую заминку и быстро добавил: – А еще он тебя на охоту пригласил!

– Чего? – обернулась женщина.

– Федор Никитич сказывал, что в честь своего возвращения из дальнего путешествия он охоту с друзьями близкими затевает. Послезавтра. И просил меня передать Ксении, сестре моей двоюродной, что хотел бы увидеть ее… тебя то есть на сем веселии. Я так понимаю, это он о тебе? – Гришка быстро-быстро почесал себя пальцами в затылке и спросил: – Ты что, знакома с царским братом?

– Есть немного, – пожала плечами боярская дочь.

– Вот здорово! – ударил кулаком в воздух Гришка. – А я-то думал, откуда у тебя знакомые в свите Захарьиных? Ан ты самого главного Захарьина за жабры взяла!

– Никого я ни за что не брала! – отрицательно мотнула головой Ксения.

– Ага, как же! – расхохотался паренек. – С чего бы иначе ему тебя на охоту приглашать? Наверняка голову закружить желает и под юбку забраться!

– Вот тут ты глубоко ошибаешься, – бросила в рот еще подстилку женщина. – Как раз это ему совершенно не нужно.

– Какая же ты наивная, сестренка! – рассмеялся Отрепьев. – Да у всех мужиков токмо это одно и на уме! Совратить он тебя хочет, совратить!

– Да вот те крест, Гришка, совращать меня Федору Никитичу отнюдь ни к чему!

– И тем не менее он тебя приглашает!

Ксения задумчиво прожевала пастилку, потом еще одну. Спросила:

– И что же мне теперь делать?

– Ехать конечно же! – решительно выдохнул Отрепьев.

– Но-о… – Ксения нерешительно потерла подбородок. – Ты хоть раз на охоте бывал? Что мне для сего надобно?

Паренек посерьезнел и тоже взялся пальцами за подбородок:

– Э-э-э… Самое меньшее – так это лошадь, шатер, походная постель… Припасы… Поесть там, выпить, повеселиться. Дворня. Ну, слугой и я могу поехать. Еще бы хорошо ловчих птиц прихватить. Но их даже князья далеко не всякие имеют.

– Лошадь, палатка… – эхом повторила женщина. Тяжело вздохнула. Неуверенно произнесла: – Может, отца спросить?..

– Да ты, верно, обезумела, сестренка! – постучал кулаком себе по лбу Гришка. – На кой леший тебе там старый Иван Васильевич? Чтобы к Федору Никитичу ближе путевой версты не подпускал?

Теперь боярская дочь задумалась надолго. Затем бросила несъеденное лакомство обратно в короб и печально покачала головой:

– Я откажусь.

– Откажешься от приглашения самого Захарьина? – округлились глаза паренька. – Нет-нет, сестренка, не смей! Мы сейчас что-нибудь придумаем!

– Что ты придумаешь, братишка, что? – резко всплеснула руками Ксения. – Даже если представить на миг, как мы украдем отцовских коней и все его снаряжение, чем сие мне поможет? Я отправлюсь на княжескую охоту на упряжных меринах, с парусиновой палаткой и потником вместо постели? Буду спать с седлом под головой, завернувшись в медвежью шкуру? Ты понимаешь, Гришка, что, окромя величайшего позорища, ничего для меня из сего развлечения не выйдет? – Женщина еще чуток поколебалась и снова отрицательно покачала головой: – Я никуда не поеду.

Паренек тоже помолчал, но никаких возражений найти не смог.

– Сообщить Федору Никитичу про твой отказ? – тихо спросил он.

– Нехорошо как-то через посыльных такие оскорбительные вести передавать… – Боярская дочь прижала ладони к губам. – В лицо сие сказывать надобно. Извиниться, объяснить. Ну, чтобы не обиделся. Вот токмо не знаю, кто там ныне на воротах? Меня только один холоп знает, который хриплый. Да и тот за три месяца вполне мог и запамятовать.

– А-а, Хрипун, – сразу понял Отрепьев. – Так ведь то оно без разницы! Сестренка, я ныне при Захарьиных писарем состою. Запросто проведу! Меня впустят и ни о чем не спросят. А спросят – так даже врать не надо. Сестра, скажу, заглянула, только и всего.

Боярский сын Захарьин возвращался с соколятни веселый и возбужденный, уже пребывая в предвкушении предстоящей охоты. Почти полтора месяца пути на одной ладье вместе с бухарским посольством извели его душу хуже некуда. Крепкий и энергичный, Федор Никитич томился малыми размерами богато украшенного корабля – ни тебе пройтись, ни развлечения шумного устроить. Токмо сиди на коврах с чужаками, разговоры веди да пируй непрерывно.

Вдобавок выяснилось, что Канат-бею его сарацинская вера запрещает пить вино – и всю дорогу обеим посольским свитам пришлось давиться сладким хмельным медом! Сиречь – мед для знатных путников закупался самый лучший, ставленый[9], из холодных поволжских погребов. Однако пить одно и то же полных шесть недель!!! Тут и от лучшего из напитков взвоешь…

Однако ненавистная царская служба осталась позади – и ныне боярский сын мыслями своими витал уже среди лугов и перелесков, ручьев и болот, в седле лихого жеребца, с любимым крапчатым[10] кречетом на руке. И вино он уже повелел закупить не доброе фряжское али немецкое, а французскую кислятину, дабы хорошенько отбить во рту медовую сладость.

Взгляд Федора Никитича скользнул по разбирающей походные припасы дворне, и… И вдруг он замер, словно врезавшись в каменную стену!

Медленно повернул голову и вперил взгляд в невысокую, но крепко, броско сложенную девицу с широкими бедрами, узкой талией, высокой грудью – и фигуру сию не мог скрыть даже кривоватый полотняный сарафан с простоватой вышивкой обычным катурлином, сиречь – толстой цветной ниткой. Маленький носик, гордо вскинутый подбородок, круто изогнутые брови над пронзительными карими глазами. Сатиновый платок на волосах цвета спелых каштанов.

Сердце боярского сына гулко застучало, лицо ощутимо полыхнуло краской.

Знал, знал Федор Никитич, что так просто с шальной девкой его замыслы не проскочат! Что не появится на его охоте послушной лапочки – норовистая кобылка наверняка учудит чего-нибудь этакое, перевернет, переиначит, все по-своему сделает! Знал, но никак не ожидал внезапно увидеть ее у себя на дворе за день до охоты.

– Доброго тебе дня, боярин Федор Никитич, – низко, на удивление смиренно поклонилась женщина, махнув рукой едва не по самой земле.

– Рад видеть тебя, прекрасная Ксения, – приложил ладонь к груди царский брат. – Какой добрый ветер принес тебя на мой двор?

– Мудрый совет мне крайне надобен, Федор Никитич, – посетовала женщина. – Прям не знаю, у кого и спросить? Однако же из всех людей, мне известных, ты самым мудрым и многоопытным кажешься.

– Советами делиться – это не самоцветы раздавать, – улыбнулся боярин. – Советы казну не разорят. Давай, коли так, в библиотеку пройдем. Где еще делиться мудростью, как не в сей обители знаний?

Хозяин подворья взял гостью за руку и повел к крыльцу.

Вскоре они оказались в выстеленной коврами и засыпанной подушками комнате. Федор Никитич прикрыл дверь, участливо спросил:

– Случилось что-нибудь, Ксения? Чем я могу тебе помочь?

– Беда у меня, боярин, – вздохнула гостья. – На охоту меня пригласили. Я же такой чести отродясь не удостаивалась. Совсем не ведаю, каковое снаряжение для сего надобно? Какие лошади, какие слуги, какая посуда? Даже какое платье на охоте носят, и то не знаю. Вот сей сарафан, к примеру, для сего развлечения подойдет?

Она подняла руки и чуть покрутилась из стороны в сторону, демонстрируя откровенно крестьянскую одежду.

– Только не это, Ксения! – поморщился знатный боярин. – Избавься от сего тряпья как можно скорее!

– Как скажешь, Федор Никитич, – пожала плечами гостья, развязала полотняную тесьму на шее, тряхнула плечами, и сарафан с легким шелестом опал на пол, оставив женщину совершенно обнаженной.

Почти обнаженной – боярская дочь указала на голову, спросила:

– А такие платки?

– Нет, – негромко ответил царский брат.

Ксения одним движением смахнула цветастую тряпицу, чуть тряхнула головой – и дивным образом волосы ее свободно рассыпались по плечам.

– Туфельки оставить можно? – спросила она про лодочки из тонкой замши.

Федор Никитич отрицательно покачал головой. Женщина обиженно сжала губы, вытянула ноги из обувки. Провела пальцами правой руки по коже левой, от плеча вниз:

– Но хоть это-то для охоты пригодно?

– Даже и не зна-а-аю-ю… – задумчиво ответил царский брат, подступил к ней вплотную, нежно коснулся ладонями плеча, потом чуть ниже, ниже, повторяя движение Ксениных пальцев, в то время как его упругая борода уже щекотала обнаженную грудь женщины, то и дело попадая на сосок. – Ай, что за кожа! Чистый бархат! Лучше никогда не встречал!

Мужчина отпустил ее руку и перенес свои поцелуи гостье на грудь, неспешно проверив качество кожи на обеих возвышениях с острыми розовыми вершинами.

– Ай, как хороши, просто шелк! – одобрил он эту часть тела. – Можно оставлять.

Царский брат опустился на колено, его губы коснулись живота, легкими прикосновениями добрались до пупка, чуть задержались, двинулись дальше…

– Ай, красота какая, ровно кость слоновая… Гордится таковым надобно и хвастаться…

Мужчина продолжил неторопливо оценивать губами достоинства гостьи – а Ксения уже стиснула зубы, с трудом сдерживая стон, задрожала от напряжения и, теряя власть над телом, вцепилась пальцами в волосы своего витязя.

Федор Никитич засмеялся, распрямился, подхватив ее на руки, закружил, уронил на подушки и стал быстро стаскивать рубашку через голову.

– Ты чего собрался делать? – испуганно спросила Ксения. – У тебя глаза горят, аки у зверя!

– Сейчас узнаешь! – зарычал боярин, направляясь к ней.

Женщина в притворном страхе попятилась, пока не уперлась спиной в обитую кошмой стену. В бессилии она зажмурилась, отвернула лицо – и оказалась во власти хищника, жадно сжавшего ее в своих объятиях, вцепившегося устами в шею, в плечи, в губы. Швырнувшего на подушки, и вместе с тем – в сладкий омут сладострастия, в бездонную алую пропасть стонов и наслаждений, борьбы и нежности, взрывов безумного наслаждения, волн счастья и томного упоения…

Свет заходящего солнца, отразившись от одетого в глазурь шатра дворовой часовни, упал на обнаженное тело отдыхающей женщины, и царский брат, любуясь его переливами, провел ладонью по длинному золотистому зайчику, лежащему от левого бедра Ксении через живот и правую грудь до самого плеча. Его гостья, не открывая глаз, слабо улыбнулась.

«Она опять меня укротила… – подумал мужчина. – Пришла туда, куда не звали, и получила то, чего захотела. Не там и не так, как этого желал я, а по-своему, своею единоличной волей…»

Федор Никитич качнулся вперед, поцеловал ближний сосок, поднялся, быстро натянул порты, а всю остальную одежду – и свою, и Ксенину – сгреб в охапку. Открыл створку и вышвырнул ее за дверь!

– Ты чего делаешь, Федя?! – испуганно вскинулась женщина.

– Шкурку лягушачью сжигаю! – ехидно оскалился царский брат. – А то ведь я тебя знаю… Чуть на миг отвернешься, ан ты уже лягушонкой обернулась, в коробчонку прыгнула, и все, устучала к себе в болотце, только пыль под калиткой закружилась! Поминай как звали! Все, Ксюша, более сия обманка у тебя не пройдет. Попалась!

Федор Никитич задорно ей подмигнул и вышел наружу.

– Сто-ой!!! – Женщина вскочила, кинулась к двери. Но отворить створку, будучи обнаженной, не рискнула. Перешла к окну, из-за летней жары широко распахнутому, выглянула наружу. Но с высоты третьего жилья не смогла разглядеть ничего, кроме зеленых крон и золотистых кровель.

Федор Никитич вскорости вернулся, ведя за руку седого морщинистого иноземца с короткой, по немецкому обычаю, бородкой клинышком и тонкими усиками, в замшевом кафтане до колен, украшенном большими накладными карманами, в деревянных туфлях и с тощими ногами, плотно обтянутыми коричневым сукном. Глаза нового гостя были закрыты плотной бархатной повязкой, что несколько успокоило женщину.

Боярский сын жестом предложил Ксении встать, подвел старика ближе.

– Она перед тобой, Джельсомино, – похлопал Федор Никитич иноземца по плечу.

– Расставь руки, боярыня, – предложил старик и вытянул из кармана желтую шелковую нить. Неуверенно нащупав женщину, он крепко ухватился за ее плечо, растянул нить от шеи до запястья, завязал узелок, потом еще один. Опустил нить вниз, сделал узлы на талии и у бедра, обернул бедра, присел и нащупал пятку. Выпрямился, спрятал свой инструмент в карман и с непринужденным нахальством взял груди боярской дочери в ладони.

Ксения в растерянности посмотрела на Федора Никитича, но тот одобрительно кивнул. Женщина прикусила губу и послушно стерпела случившуюся наглость.

Старик отступил, поклонился:

– Благодарю за терпение, боярыня.

– Платье надобно завтра к вечеру, Джельсомино. – Царский брат взял старика за локоть и повел к дверям.

– Ты не успеешь выбрать ткани, синьор, – возразил иноземец.

– Ты хороший мастер, я тебе доверяю. Выбери сам.

– Воля твоя, Федор Никитич. – И старик вышел наружу.

– И что теперь? – неуверенно спросила Ксения.

– Окно нужно закрыть, комары налетят, – ответил боярин и оставил гостью одну.

Снаружи и верно совсем уже стемнело, повеяло свежестью. Между тем зажечь стоящие в комнате свечи женщине было нечем.

Тихо ругнувшись, окно Ксения все-таки закрыла – и тут в сумраке возник ее витязь, обнял чем-то слабо шелестящим, мягким и теплым и шепнул в самое ухо:

– Пойдем…

Пробуждение боярской дочери оказалось на диво сладким и нежным, по-настоящему сказочным. Таким, ради которого можно простить любые невзгоды.

Наконец поднявшись, Федор Никитич положил рядом с женщиной крытый пурпурным шелком, стеганый халат:

– Вот твоя новая шкурка, Ксения прекрасная. Далеко в ней не убежишь, но по дому можно ходить куда токмо пожелаешь. Хоть в библиотеку, хоть сюда. Либо сейчас со мной в трапезную.

– С тобой куда угодно, мой ясный сокол!

– В таком наряде?! – весело поморщился боярин и мотнул головой. – Ни за что! Только в моих покоях!

И потому днем, когда Федор Никитич ушел распоряжаться насчет охоты, его гостья отправилась в библиотеку, выбрала себе среди сундуков «Сказ о том, как старик к царской дочери сватался» и устроилась с ним среди собранных в угол подушек.

В дверь тихонько поскреблись, потом створка медленно приоткрылась.

– Сестренка, ты здесь?

– Гришка! – вскочила Ксения. – Откуда?!

– Тс-с! – опасливо оглядываясь, протиснулся внутрь Отрепьев. – Я всего на миг, дворне сюда нельзя. В общем, когда ты вчера здесь застряла, я к тебе домой побег и матери сказал, что ты с Радонежским крестным ходом увязалась. Ну, чтобы родители не волновались. Все ведь знают, какая ты набожная! В общем, раньше, чем через неделю, тебя не хватятся.

– Спасибо, братишка! – На душе у женщины немного отлегло. Хотя бы дома все будет в порядке.

– Если что… В общем, не боись. Я рядом! – И паренек выскользнул наружу.

Вскоре после Гришки Отрепьева в библиотеку заглянул Федор Никитич – просто проведать, а еще через пару часов, дабы пригласить на обед. И только ближе к вечеру в «прибежище мудрости» внезапно ворвались четыре веселые юные девки в легких сарафанах с атласным верхом и юбками из домотканого полотна. Хихикая и перешучиваясь, сняли с гостьи халат, подняли принесенную с собой обширную юбку, опустили на Ксению через голову, одернули, покрутили, поправили, завели руки в рукава, расправили ткань, засуетились за спиной, стягивая шнуровку, отступили и распахнули дверь:

– Она готова, боярин!

Слегка растерянная Ксения оказалась облачена в платье из прочного темно-синего вельвета в мелкий рубчик, наверху плотно облегающего тело и ласково обнимающего высокую грудь, а внизу расходящегося в пышную юбку. Причем юбку поддерживал легкий каркас, ткань не касалась ног и потому, несмотря на царящую жару, бедрам было… достаточно свежо. Плечи прикрывали вошвы из серой замши, и из нее же был сделан широкий пояс, спереди указывающий заостренным клином куда-то вниз живота.

Старый иноземец, забежав в библиотеку, засуетился вокруг женщины, что-то поправляя, что-то одергивая, озабоченно цокая языком и приговаривая:

– Ай, времени мало оказалось. Ай, тут не успел, тут не успел. Ай, еще бы хоть пару дней мне на работу, Федор Никитич…

Боярский сын Захарьин в это время стоял в дверях и пожирал свою гостью взглядом.

Женщина, чуть склонив голову, вопросительно вскинула брови.

– Разорви меня Карачун! – выдохнул царский брат. – Как же ты великолепна!

У Ксении словно сама собой распрямилась спина, развернулись плечи и гордо вскинулся изящный подбородок.

– Ну вот, – продолжил Федор Никитич. – Теперь ты одета для охоты правильно.

В полдень нового дня на берегу Яузы, неподалеку от Мытищенского волока, вырос роскошный палаточный город. Шатры здесь стояли не простые, а поражающие своей роскошью: с центральными частями на четырех-пяти шестах да с приделами и крыльями, крытые атласом и шелком, украшенные вышивкой, вымпелами и бунчуками. Траву на стоянке и вокруг слуги полностью застелили кошмой и коврами, очаги выложили булыжниками, коновязи поставили резные, привезли с десяток возков колотых и сухих березовых дров и столько же телег с прочными дубовыми бочонками, полными заморских вин и родного, русского ставленого меда.

Всадники с кречетами, соколами, ястребами на руках разъезжали по лугам и перелескам, через молодую поросль, поднявшуюся на месте недавно вырубленных лесов, вдоль реки и заросших высокими камышами вязей, их свита – лесники, сокольничие, просто друзья – разворачивалась в широкую цепь, шумела и гикала, выпугивая дичь, после чего охотник снимал с головы крылатого хищника украшенный драгоценными каменьями и золотым шитьем колпак, подбрасывал птицу в воздух, и та обрушивалась на замеченную жертву…

В первый же день знатными сокольниками оказалось добыто с полсотни уток и гусей, столько же глухарей, куропаток и рябчиков, с десяток зайцев и несколько ланей, одну из которых взял драгоценный двинский кречет боярского сына Захарьина.

Когда стемнело, охотники собрались возле костров, возлежа на медвежьих или овечьих шкурах либо покрывалах из драгоценных мехов. Они смотрели в огонь, на котором жарилась их добыча, ели мясо, пили вино и шумно обменивались впечатлениями от скачки, воздушных схваток, хвастались богатой добычей или просто хорошим днем.

Ксения отдыхала на песцовой подстилке, прижавшись к боку своего витязя, мерно поглаживающего ее плечо, крохотными глоточками пила из кубка сладкий и крепкий хмельной мед и чувствовала себя совершенно счастливой. Ей даже есть совершенно не хотелось. Она желала только того, чтобы сей вечер никогда не закончился…

Впрочем, наступившая после него ночь тоже оказалась на диво долгой и упоительной.

Соколиная охота – это не только врожденное могущество кречетов, ястребов и сапсанов, но и великое мастерство верховой езды самих охотников. Ибо нет в воздухе преград птичьему полету – однако же на земле скачущему следом всаднику приходится перемахивать ручьи и поваленные деревья, пробиваться через кустарник и топкие низины, перескакивать изгороди или во весь опор объезжать огороженные дворы или густые рощи. Вот где добрым боярам есть возможность удаль молодецкую показать, резвость скакунов да свое мастерство! Промчался версту-другую через овраги и буреломы – хвала тебе и восхищение! Вылетел из седла… Что же – свое поражение тоже надобно с достоинством принимать.

Боярская дочь Шестова, как и всякий здоровый человек, в седле держалась уверенно. Но не настолько, чтобы поспеть за лихой захарьинской свитой даже на выделенном ей резвом, как ветер, туркестанце. Скакун, вестимо, легко удержался бы даже во главе несущейся через луга и канавы кавалькады… Да только наездница при сем наверняка бы потерялась при первом же прыжке через заросли вербы или весело журчащий ручеек. Столь сильный конь шел под седлом Ксении впервые в ее жизни.

Посему Федор Никитич резво мчался с кречетом на руке, время от времени выпуская птицу в ее хищный полет, а женщина скакала от общей свиты в некотором отдалении, выбирая ровный путь и предпочитая огибать, а не перепрыгивать серьезные препятствия.

К середине дня ее витязь наконец-то заметил исчезновение своей спутницы. Разглядев одинокую всадницу вдалеке посреди ромашкового поля, боярин передал кречета сокольничему, поворотил жеребца, помчался по прямой, пробив грудью скакуна густой зеленый ивняк и перемахнув широкий овраг, и осадил коня перед боярской дочерью:

– Тебе наскучило наше баловство, прекрасная Ксения? – спросил тяжело дышащий, разгоряченный Федор Никитич.

– Нет, мой ясный сокол, я наслаждаюсь нашим приключением, – улыбнулась женщина.

– Тогда почему ты здесь, а не с нами?

– Мне нравится видеть, как ты управляешься с кречетом, боярин. Если я стану скакать вместе с вами, то не увижу толком ни тебя, ни птицу. Придется только под копыта смотреть да на дорогу.

– Может статься, ты и права, – не стал спорить веселый мужчина. – В свите порою и ноги переломать недолго. Но мне все равно неловко, что ты пребываешь в одиночестве. Может быть, тебе чего-нибудь хочется? Питья, угощения, служанок? Скажи только слово, и я исполню все!

Ксения прикусила губу, размышляя, потом улыбнулась и выдохнула:

– Принеси мне перо ворона!

– Перо ворона? – переспросил опешивший боярин. Он явно решил, что ослышался.

– Перо ворона, – подтвердила Ксения.

– Да где же я его возьму?

– Ты же охотник? Добудь!

– Да на что же оно тебе?

– Хочу! – кратко объяснила женщина. Чуть поколебалась и для большей убедительности произнесла: – Принеси мне перо ворона, Федор Никитич! И клянусь, я исполню любое твое желание! Любое, каковое токмо будет в моих силах!

Боярский сын натянул поводья с такой силой, что его жеребец поднялся на задние ноги и затоптался, стоя на дыбах. Потом резко опустился на копыта, пару раз крутанулся. И все это время мужчина не отрывал от Ксении пристального взгляда. Потом поворотил коня и помчался к заждавшейся свите, где и начал отдавать сокольничим и лесникам неслышные издалека приказы, рассылать холопов из свиты в разные стороны.

Охота продолжилась, быстро смещаясь к западу, на луга и пастбища, ближе к деревням. Оно и понятно – не на болотах же ворона искать? Ворону, известное дело, рощи нужны, а не камыши. А еще лучше – погост с высокой колокольней.

Ксения добилась того, чего хотела: свита Федора Никитича ушла с непролазного бездорожья на ровную землю и нахоженные тропки. Здесь боярская дочь могла скакать на своем резвом туркестанце хоть во весь опор без малейших опасений. И пускай время от времени из густой травы взлетали с громким хлопаньем коричневые куропатки, а из кустарников кидались наутек резвые зайцы, срывая охотников на стремительную, не разбирающую пути погоню – теперь женщина могла позволить себе скакать вслед за ними по ближайшей тропе али вовсе по дороге, ибо между полей и огородов их имелось в достатке.

Между тем разосланные боярином Захарьиным холопы стали возвращаться. Иные – с грустью разводя руками. Иные – в сопровождении друзей Федора Никитича или просто московских бояр. Кто-то из новых охотников казался Ксении знакомым, кто-то нет. Вскоре показался даже князь Василий Шуйский в шелковой рубахе, замшевой ферязи и в ярко-изумрудных шароварах, с белоснежным кречетом на кожаной перчатке. Сопровождавшая его княжна, заметив боярскую дочь, отделилась от мужской компании, подъехала к ней:

– Доброго дня, Ксения! – пристроившись рядом, кивнула Елена. – Как тебе сегодняшнее развлечение?

– Никто, как ни странно, не убился, – улыбнулась боярская дочь и кивнула в ответ: – Рада тебя видеть, княжна. Прекрасное платье!

– Ты тоже выглядишь восхитительно, – вернула похвалу Елена. – Кстати, ты не знаешь, что за блажь пришла в голову нашего друга? Федор Никитич взбаламутил всех гостей, желает добыть ворона!

– Это я его попросила, – призналась Ксения.

– Зачем?!

– Я имею право на маленький бессмысленный каприз?

Княжна от всей души расхохоталась и мотнула головой:

– А ты, подруга, оказывается, зело коварна! Разве кто-то в этом мире умеет охотиться на воронов? Они же никому не нужны!

– Разве наши мужчины не лучшие из лучших? – невозмутимо пожала плечами боярская дочь. – Вот пусть и постараются!

– Во-о-орон!!! – внезапно послышался истошный крик, и все подняли головы.

Крупная черная птица поднималась над небольшой рощей, в которой среди липовых крон просматривался черный шатер с крестом на острие. Видимо, там находилось местное кладбище.

– Ворон!!! – Охотники дали шпоры коням и понеслись за добычей, не разбирая дороги: перепрыгивая ограды, проносясь по капустным грядкам, перемахивая через пасущихся на лугу коров. Когда расстояние сократилось менее версты, боярин Захарьин сдернул колпачок с крапчатого сокола и подбросил его в воздух.