– У меня в дальний путь полно всего, наш лагерь, что с Синдри разбили, тут неподалёку. Его часть припасов, видимо, там останется. Будет тебе и хлеб, и сыр, и ягоды, – лениво бормотал некромант.
– Сыр? Тогда есть всё ж таки маленький шанс, что мы поладим, – заявила девочка, чуть ухмыльнувшись в уголках губ.
– Будет возможность – пиши мне, бабуле и Нане, – просил Альберт дочь. – Мы все будем рады знать, как у тебя дела. Ну, и скоро увидимся. И вы в сторону столицы двигаетесь, и у меня в планах будет скоро её посетить, если ничего не изменится.
– Да, папочка, конечно, – пообещала та, не веря, что пришло время прощаться, что страшный день прекратится, что наконец настанет новый и что всё это и вправду случилось. – Пока, пап! Пока, Синдри! – помахала она рукой и принялась догонять уже шагов на пять от неё ушёдшего в сторону дороги чернокнижника.
Они двинулись прочь из деревни в направлении, откуда эти двое магов пришли, огибая харчевню. Девочка всё озиралась по сторонам, не выскочит ли какой затаившийся упырь. В голове крутилось слишком много всего, а за плечами в сумке керамическая маска слегка постукивала в покачивающемся рюкзаке об украшения переплёта некромантического гримуара.
Хотелось его почитать, хотелось поспать, хотелось снова подбежать к отцу и покрепче его обнять, заглянуть к своим, но те уже наверняка уехали и увезли подальше ту женщину с детьми, обогрев и накормив. И хотя, казалось бы, кошмар закончился, сгущавшиеся на горизонте тучи намекали, что ещё много всего ждёт где-то там, впереди.
Где-то позади Альберта, немного правее, из темноты между домами появился, судя по облачению, кардинал. Тот, что сидел в повозке архиепископа по прибытии. Зрелый, крупный, широколицый, с большим крючковатым носом и длинными серыми волосами, уложенными назад под белой скуфьей. Теперь он медленно и неторопливо вышагивал в сторону кареты, держа у груди руки в рукавах одеяния, словно у него пальцы замёрзли.
– Я же тебе говорил, Квинт, всё пройдёт как нельзя лучше, – заявил ему господин Крэшнер, не оборачиваясь. – Магнус отказал в поддержке чародеям, за что и поплатился. Было ожидаемо, что на него совершат покушение. Нам удалось сорвать их планы и избавиться от его политики, как вам?
– Двух зайцев одной стрелой, – сдержано, но с нотками явного удивления ответил тот трубным гнусавящим голосом.
– Но вы, став в ближайшем будущем новым архиепископом, поддержите Академию. За это и за возможность спрятать книгу они и вручили нам в дар артефакт, который имперские чародеи хранили со времён последних таскарских войн. Конклав уже скоро, готовьте речи и ни о чём не беспокойтесь. У вас даже имя, как часть названия города «Квинтесберг», хороший знак, вы же верите в знамения? А я их организую.
– «Квинт» всего лишь значит «пятый ребёнок в семье», как и «Квинтесберг» строился как пятый крупный город в Империи, став по итогу пристанищем для главы Пресвятой Церкви. Меня всегда удивляло, дорогой друг, как о рискованных авантюрах вы говорите словно о тщательно продуманном плане, – проговорил мужчина. – Магнус, конечно, та ещё стерлядь, но чтобы прямо вот так…
– Вы зря сомневались в целесообразности всей этой затеи и сделки. А мне кажется, я неплохо обо всём договорился. Были совершенно иные планы на артефакт, я признаюсь, но он в руках Анфисы, так даже гораздо удобнее. Я не собирался её привлекать ко всему этому, но обстоятельства вынудили импровизировать и принимать жёсткие решения. Артефакт спас ей жизнь, у меня не было выбора, а она так помогла нашему делу! Остаётся только гордиться!
– Возлагаете большие надежды на свою дочь? – поинтересовался кардинал Квинт.
– Она уже сделала больше, чем мы могли пожелать, – улыбнулся Альберт. – В том числе и за вас всю работу с архиепископом. А теперь представьте, что будет, когда она раскроет весь свой потенциал.
Тест Брандта
I
Вопреки словам Маркуса, ночевали они с Анфисой вовсе не в соседнем городке, как планировали, а прямо в разбитом лагере. Девочка в опустевшей палатке уехавшего Синдри, уж больно валилась с ног после всего случившегося, а некромант у себя, поставив призрачного стража, отчего с утра выглядел невыспавшимся и измотанным: силы на поддержание охранника уходили немалые.
– Гляди, – достал Маркус из палатки нечто овальное, сине-зелёное, на подставке с горелкой. – Отпугивает насекомых, – пояснил мужчина, аккуратно разжигая своеобразную «лампу» внутри. – Жаль, не от всех кровососов защищает, но хотя бы так. Давай спать, завтра обо всём поговорим.
На поверхности вытянутого эллипса верхней крышки от пламени проступили спиралевидные узоры вьюнов и стеблей. На нижней образовывались продольные полосы, а также огонёк виднелся сквозь вертикальные щели. Исходящий в разные стороны дымок имел травянистый и чуть сладковатый аромат, чем-то напоминая солодку.
Перед сном мужчина осмотрел ей плечо, вправляя и накладывая компрессы из сумки целителя, плотно забинтовав. Место ушиба продолжало болеть, но спать не мешало, и поутру девочке было уже гораздо лучше. Хотя сны были скорее кошмарные, странные, крайне запутанные.
В бледно-жёлтой палатке всё пропахло ромашкой и лавровым листом. Кажется, Синдри пользовался шампунем для волос с этими ведущими компонентами, так как из всего вокруг самым ароматным предметом была алая бархатная подушка с лиственным узором, будто сшитая из множества маленьких лоскутков мельчайшими нитями.
Перекусили они лишь под утро. И дочь нунция обрадовало, что среди припасов действительно был твёрдый сыр. Правда, гальдский – самый обычный, ни приправ, ни плесени, ни характерного аромата. Его ещё звали «походным сыром», ведь именно благодаря этой своей особенности он позволял остальным продуктам не пропахнуть сыром, как куда более ароматные сорта.
– Фу! Тьфу! Бе! Это что?! Фи! – подавилась девочка печеньем, кряхтя и выплёвывая его кусочки вместе с густой белой «начинкой», напоминавшей крем.
– Совсем дурная?! Куда мою пенку для бритья жрать удумала! – рявкнул беловласый некромант.
– Кхе-кхе… Это печенье же! Я думала, угощение лежит. Не то крем, не то мягкий сыр какой сверху, тьфу! Фи, что за гадость! – протирала Анфиса язык сорванным листом.
– Для себя положил, вот руки у тебя загребущие! Тут нет никакой ровной поверхности вокруг! Ни камушка, ни пня срубленного, ни гладкого полена для костра. Положил плоский кружок печенья, выдавив мыльник из флакона, чтобы с него забирать, а ты сразу в рот всё тащишь что ни попадя! – возмутился Маркус.
– Гадость какая… – всё давилась Анфиса. – А пахло приятно…
– Потому что мыльник – это цветок такой, смесь растительная на его основе, масла и пенка, – прорычал Маркус. – Тебе уроком будет, не трогай чужого, – хмыкнул он без малейшего сожаления, вытащил ещё одно печенье и также выдавил кольцом немного пенки, принявшись смазывать лицо и бриться складным лезвием. – Голодная, так у Синдри там мешочек с орехами был.
– Я нашла. Арахис – не орех, а боб. Как фасоль или горошек, – поучала его начитанная девчонка.
– Да мне хоть ягода, – с безразличием продолжал бриться мужчина.
Девочка в это время как смогла причесалась, отыскав в палатке пиромага гребень, а также вообще осматривая, что есть интересного. Там было увеличительное стекло, мешочек с ватой, бинтами и спиртом – видимо, для обработки ран и, с учётом пиромагии Синдри, – ещё и обработки ожогов на себе или на ком-то ещё, кого мог он обжечь. Огниво, колода карт, мелкий метательный ножичек, скорее всего выпавший из чехла, так как подобные не носят в единственном экземпляре, и прочие мелочи.
– Как мне тебя… вас звать? – подала голос Анфиса, спросив у спутника. – Дядя Маркус?
– Ты мне не племянница, – хмыкнул тот, застёгивая наплечники с черепами молодых оленей.
– Эм… Мастер Маркус? – обижено хмурилась девочка.
– Я не мастер некромантии, – пояснил мужчина.
– Некромант Маркус, блин? – недобро рычала Анфиса.
– И блины не люблю, – бросил учитель, поднимаясь на ноги.
– Да как? Ну, хватит, я серьёзно же, – расстраивалась дочь нунция.
– Да как нравится, хоть котиком, – хмыкнул он с таким лицом, словно нисколечко не шутил.
– Грр… – сжала ручки в кулачки Анфиса.
– Вот что ты заладила? Господи боже. Хочешь мне что-то сказать – скажи «ты», хочешь назвать по имени, так и назови «Маркусом», что ты из ерунды какой-то делаешь проблемы, – ворчал он так, словно ему невероятно трудно было ей отвечать и шевелить губами, будто разговор этот казался болезненной пыткой.
– Маркус так Маркус, – хмыкнула девочка. – Так даже проще.
– Вот именно, – накинул тот мешок на плечо, – хватит всё усложнять. Суть – в простоте.
– А разве у тебя на посохе не должен быть какой-нибудь кристалл? Красивый самоцвет? – интересовалась Анфиса.
– Во-первых, я – некромант, нам и черепа носить можно, если не человеческие, – ответил наставник. – А во-вторых, у Академии Магов в последние годы довольно всё сложно с финансированием и поддержкой. Немногие могут себе позволить здоровенный драгоценный камень.
– А у тебя есть какие-нибудь интересные татуировочки? – поинтересовалась Анфиса. – Всегда любила такие штуки, а мне свою папа сделать никогда не разрешал. Случайно не надо при посвящении в некроманты сделать какую-то? Только не череп. Хотя на лопатке, может, и смотрелся бы, будучи не у всех на виду.
– Нет, – немногословно ответил ей Маркус, подустав от всех этих расспросов. – Набивать ничего не нужно.
Ближайшие два городка по дороге к деревеньке Уислоу они прошли без остановок на ночлег, лишь заглядывали в харчевни. На Маркуса там повсюду недобро косились и переговаривались. Периодически Анфиса слышала, как люди вокруг обсуждают между собой убийство архиепископа. То и дело всплывало описание некой проворной рыжей бестии из Дайкона, словно покушение совершил не человек, а стремительное и проворное чудище.
Внутри девочки всё просто переворачивалось. Бездонная совесть снова открывала зубастую беспощадную пасть, сердце обливалось кровью, было так стыдно, так жалко. И при этом изнутри всё ещё солнцем сияла гордость и звучала похвала отца, пронизывая всю леденящую темноту яркими лучами тёплого света. Убеждённость в высшей цели и необходимость делать то, что она сделала.
А ещё среди всего этого вился и трепыхался небольшой новый огонёк, который Анфиса едва принимала: ей определённо немножечко льстило, с каким трепетом вокруг о ней все рассказывают. И всё это противоборство чувств и эмоций стягивалось и переплеталось в тесный клубок воцарившихся в душе противоречий в отношении самой себя и своих действий.
