Для слежки мне требовались помощники, а игра в шпионов – отличный повод не раскрывать, зачем мне понадобилось следить за Грядкиным. Назначить его «иностранным шпионом» я сначала предложила Сереге, объяснив это тем, что раз уж даже Артурчик случайно выследил его за интересным занятием, то мы-то и подавно узнаем всю его подноготную. Серега донес идею до остальных и мальчишки с радостью согласились, благо шпионаж – дело настоящих мужчин. Кандидатуру Грядкина в качестве «подлого шпика» поддержали единогласно. А себя мы назначили, разумеется, храбрыми советскими разведчиками, с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками. Я была довольна затеей, предвкушая, что теперь узнаю про любимого все.
Как говорил мой папа, кого-то цитируя: кто владеет информацией, тот владеет миром.
А от безделья дети становятся такими наблюдательными, что весь мир принадлежит им. Особенно, если мирок узкий.
Увы, ни одной книги про шпионов в наших запасах не нашлось. Зато обнаружился сборник рассказов про Шерлока Холмса. Мы быстро его прочли и начали усердно развивать в себе наблюдательность, увлеченно применяя дедуктивный метод ко всем окружающим.
Думаю, взрослых в «шпионский» период мы изрядно раздражали. Потому как замечали то, чего замечать не нужно.
Как-то мы с мамой, тетей Таней и ее подругой тетей Тамарой из гинекологии пошли в магазинчик поблизости. Тетя Тамара откопала на вешалке красивое платье, долго его вертела, примеряла и размышляла. Платье было недешевое и в единственном экземпляре. По мне, оно ей очень шло, но меня никто не спрашивал. Тетя Тамара сомневалась и хотела услышать мнение взрослых женщин. Моя мама молчала, а тетя Таня сказала:
– Не обижайся, Томочка, но это не твое! Во всяком случае, таких денег оно не стоит.
Тетя Тамара вздохнула и повесила платье на место.
Дня через два наш детский самодеятельный коллектив пришел к тете Тане, мы снова репетировали – теперь готовились к концерту на Новруз 21 марта. Новруз наш бимарестан тоже отмечал банкетом: чем не праздник, у пациентов все равно новогодние каникулы. А иранцы в две недели Новруза болеть переставали, плохая это примета.
Мы продолжали ставить танец умирающего лебедя в окружении кордебалета. На 8-е марта я отказалась танцевать, разочаровалась в балете. Но в свете любви к Грядкину передумала.
В процессе репетиции мне захотелось в туалет. В ванной у тети Тани я увидела сушащееся на веревке то самое тети Тамарино платье. Ошибиться я не могла: я его хорошо запомнила, в том магазине оно было одно такое яркое, с жар-птицами. А новые вещи после покупки в местных магазинах мы обычно стирали, а то мало ли, антисанитария.
Может, я бы и оставила свое наблюдение при себе, мне не было особого дела до этого бирюзового, в золотых жар-птицах платья. Но по роковому стечению обстоятельств в конце репетиции к тете Тане заглянула тетя Тамара:
– Представляешь, Танюш, две ночи не спала, все мне то платье не давало покоя! Решила все-таки купить, иначе для чего я целыми днями торчу в басурманских причинных местах?! Пошла, а моего платья уже нет! Хозяин что-то мне по-своему лопотал, я не поняла. Поняла только, что чуть ли не в тот же день купили! Обидно!
– Не расстраивайтесь, теть Тамар, – заявил ловец шпионов в моем лице. – Тетя Таня его и купила! Вон оно у нее в ванной сушится, посмотрите!
Настала немая сцена.
Тетя Таня густо покраснела. Но быстро нашлась:
– Томочка, да, это была я! Хотела тебе сюрприз сделать, подарить к банкету на Новруз! Даже уже простирнула!
Тетя Таня и впрямь сняла платье с веревки и подарила его тете Тамаре, прямо при нас. Мне по поводу столь возмутительного «предательства» она не сказала ни слова.
Оглядываясь назад, думаю, что все мы были живые люди – не без ошибок, но и не без благородства.
В тот же «шпионский» период наших игр папа взял меня вечером прогуляться до «супера», у нас кончился «панир-хомэи» (пресный плавленый сыр – перс), который я очень любила на завтрак. Конечно, я могла бы и обойтись, но папа сам предложил за ни сходить.
Мы шли по вечерней Каримхан, папа рассказывал мне про козлика Алешу, который был у него в детстве. И как он плакал, когда Алеша пропал. Его папа, мой дед, сказал ему, что его любимый козлик убежал. А мама, убирая посуду после сытного мясного обеда, вдруг сказала: «Спасибо Аллаху и козлику Алеше, что мы сегодня сыты!». Так папа узнал, что он вместе с братьями и сестрами съел своего любимого питомца, с которым гулял и играл. Он страшно плакал, а его мама стыдила его: «Война, сынок, голод, мужчины сражаются, а долг женщины – прокормить свою семью!» Дело было в Великую Отечественную войну, папе было пять лет.
Описывая, как в своем туркменском городе на краю пустыни он уходил с Алешей далеко-далеко, чтобы козлик мог пощипать что-то, кроме верблюжьих колючек, папа вдруг быстро наклонился, подобрал под деревом какой-то фантик и сунул его себе в карман.
До шпионских игр, увлеченная судьбой козлика, я бы этого не заметила. Но поскольку ежеминутно тренировала наблюдательность, то тут же отреагировала:
– Мама говорит, что поднять что-нибудь с земли – это все равно, что по доброй воле взять в руки грязную, мерзкую, кишащую кучу микробов и бактерий, похожих на тараканов из помойки!
Этот художественный образ применяла ко мне мама в рамках пропаганды чистых рук. Он возник после того, как я случайно увидела возле помойки госпиталя настоящих персидских тараканов. Они были настолько жуткими, что мне два дня было нехорошо от одних воспоминаний. С тех пор я ничего не подбирала с асфальта, даже если там валялось 10 туманов.
– Какой фантик? – удивился папа. – Этот что, ли? Мамино поручение в магазине Рухи. Я его уронил, а не поднять не мог, без листочка не помню названия крема. А нашей маме нужны какие-то специальные молодильные яблочки.
И папа достал из кармана маленькую мятую записку с каким-то мудреным английским названием. После «супера» мы зашли в ближайший к нашему бимарестану магазинчик и купили маме какой-то волшебный омолаживающий крем, который сам хозяин привозил из Саудии (так по-сказочному хаджи Рухи величал Саудовскую Аравию).
Хозяина магазинчика, в который мы все часто заглядывали по-соседски, называли не Рухи-ага, как остальных персов, а «хаджи Рухи». Папа объяснил мне, что господин Рухи совершил «хадж» – паломничество в священные для мусульман города Мекку и Медину. И теперь он немного ближе ко Всевышнему, чем остальные правоверные, поэтому они и обращаются к нему уважительно – хаджи.
Из прочитанных персидских сатирических новелл, изданных при шахе, я знала, что хаджи – это такой лицемерный святоша, который других поучает, а сам грешит. Одна из новелл так и называлась – «Господин моралист». Ее герой занимался тем, что с утра до вечера учил людей жить, ссылаясь на свою прямую связь с Аллахом. Ему верили и ехали к нему за советом со всей страны. А однажды господину моралисту с утра никто не подал привычный завтрак. Он рассердился, закричал: «Я важный человек, наставляю глупых людей на истинный путь, а мне не дали завтрак!» И тут выяснилось, что долгие годы, пока господин моралист поучал других, его кормила его старенькая родственница. Он ее не замечал и даже не знал ее имени. А в тот день она умерла, вот и не принесла завтрак. Господин моралист оглянулся вокруг и впервые за многие годы заметил, что все остальные, кроме этой доброй старушки, давно отвернулись от него. И теперь кормить его некому, а на голодный желудок не так приятно раздавать советы.
Но хаджи Рухи был совсем не таким. Он был веселым, добрым, все время улыбался, и дарил мне какие-то маленькие, но приятные подарки. Для меня он ощутимо источал атмосферу дружелюбия и праздника. Как сказали бы сейчас, у него была хорошая аура. А человеческую ауру, как полагают иранцы, лучше всего чувствуют кошки и дети до 12 лет. Если они вас любят, значит, душа ваша светла.
Пока мы покупали маме крем, хаджи Рухи пригласил меня в гости в свой дом в последнюю среду перед Новрузом. Сказал, что они устраивают праздник для детей, своих и соседских, и его дочки и сын будут мне рады. Прийти нужно к 9 вечера. Я с радостью согласилась, и папа пообещал меня привести.
Дома мы вручили маме крем и сообщили, что со среды на четверг я ночую в доме хаджи Рухи.
– Странный какой детский праздник! – подозрительно отреагировала моя мама. – Ребенка одного приглашают на ночь глядя, с ночевкой… Что она там с ними будет делать до утра в девять лет?
Папа объяснил ей, что на Чахаршанбе-сури, в последнюю ночь со среды на четверг перед Новрузом, по иранской традиции принято жечь костры и водить хороводы, а дети закутываются в платки и ходят по гостям.
– Ну что-то вроде русского колядования, помнишь, у Гоголя? – папа попытался вызвать в маме доверие к Рухи при помощи классической литературы.
– Гоголь колядовал на хуторе близ Диканьки, – строго ответила мама. – А здесь чужая страна и обычаи какие-то дикие! Уличный костер – это опасно! Это же не в пионерлагере, где все организованно! Я не разрешаю!
Тут мама пространно вспомнила все костры во всех пионерлагерях, в которых побывала за свое детство.
Я на тот момент еще ни разу в жизни не была в пионерском лагере, и мне стало обидно.
– Я пойду и все! – набычилась я.
– Тогда я тоже пойду! – заявила мама. – Без взрослых жечь костры нельзя!
– Взрослые там будут, а мы с тобой как раз вдвоем побудем, – вкрадчиво подкупил ее папа. – После революции на улицах никто костры и не разводит. Осталась только традиция собирать в эту предновогоднюю ночь детей. Их угощают, дарят подарки, а вместо костра жарят шашлыки на крыше.
– На крыше? – встрепенулась моя мама. – На крыше опасно!
Дальше папа расписывал прекрасную, надежно огороженную крышу дома хаджи Рухи, на которой есть бассейн, зимний сад и вертел для жаренья барашка.
– А откуда ты это все знаешь? – прищурилась мама.
– Она пойдет и все, я разрешил, – наконец устал плясать перед ней папа.
Мама тут же обиженно притихла. А через пять минут уже, как ни в чем не бывало, строила планы, чем они с папой займутся, когда «наконец избавятся» от меня.
Обычно «воспитательные моменты» в нашей семье примерно так и протекали. Я заметила, что «плясали» все вокруг мамы, но в итоге происходило всегда то, что изначально запланировал папа.
А я после случая с фантиком, оказавшимся маминой запиской и того, как папа отпросил меня в гости к Рухи, я устыдилась своей подозрительности и сбавила обороты в своей слежке за окружающими. Мне совсем не хотелось стать «господином моралистом», который всех поучает, а сам даже не дает себе труда вникнуть в обстоятельства, а они у людей случаются самые разные.
С этого момента под подозрением нашей компании с горячим сердцем, холодной головой и чистыми руками остался только «иностранный шпион» Грядкин.
Мама так обрадовалась, что избавится от меня на целую ночь, а может, во избежание порчи новых простыней, но к походу в гости на Чахаршанбе-сури и к банкету по случаю Новруза она приготовила мне сюрприз.
