– А как же муж? – ошарашено спросил Кобяков.
– А что муж? Муж всё знает. Если я не пойду «полы мыть» или «мыть» буду плохо, то меня вместе с мужем и детьми на улицу выгонят и заработанных денег не дадут. И хорошо если летом. Здесь в сентябре пароходы по реке ходить прекращают. Отсюда не выбраться. По договору найма, если я хочу с детьми жить рядом с мужем, то должна работать. А работу определяет начальство. А «мытьё полов» это как раз работа.
– Жизнь у вас весёлая, – мрачно сказал Кобяков.
– Не соскучишься, – согласились женщины.
На улице жара и комары – сочетание отвратительное. В плотной одежде жарко, а её не снимешь, комары загрызут.
Балагашка – шалаш из досок, вход занавешен плотной тканью. В балагашке хорошо: прохладно и комаров нет, а если залетит, то его убивают без жалости.
Керенский культурно постучал костяшками пальцев по доске.
– Кого там несёт? – послышался недовольный голос.
– Комиссия из Петербурга. Разбираемся, что у вас тут происходит.
– Чего тут происходит? Бардак у нас происходит. Произвол. Что тут разбираться?
– Вот и расскажите.
– Заползайте.
– Нас трое.
– Ну, заползайте трое. В тесноте да не в обиде. Только быстро, комаров не напустите. Сапоги снаружи снимите.
В балагашке настелены одеяла, матрасы, это пол и постель одновременно, стоять нельзя, только сидеть или лежать. В ней муж, жена и трое детей и влезли ещё трое мужчин.
– Разрешите представиться: адвокат по политическим делам Керенский Александр Фёдорович. А это присяжные поверенные Кобяков и Никитин.
Боль в пояснице прекратилась, Керенский повеселел.
– Керенский? – сказал мужик, ему было чуть меньше сорока лет. – Это какого Керенского? Уж не Фёдора ли Михайловича сынок?
– Его, его, – улыбнулся Керенский, – а откуда знаете?
– Ну, как же? Я тоже симбирский. Дядю вашего знал, Александра Михайловича, он в церкви нашей служил. А вас и вашего батюшку я не помню, слышать – слышал.
– Отца в Ташкент перевели.
– Вон оно как.
– Приятно слышать и я рад, что я ваш земляк, – несколько грубовато сказал Керенский, – но я здесь не за этим. Как вас величать, для начала?
На гладко выбритом лице Керенского изобразилась заинтересованная внимательность. Всё-таки он хотел стать артистом, оперным певцом. Увлечение театром не пропало даром, актёрские навыки пригождаются в адвокатской работе будущего политического деятеля.
– Яшка Бычков. Эээ. Яков Кондратьевич. А это жена моя Стешка, эээ, Степанида Ивановна.
– И так, Яков Кондратьевич, можете ли вы мне поведать, что у вас тут произошло весной?
– А чё ж не поведать? Могу. С меня всё и началось.
– С вас? – удивился Керенский.
– Да, с меня.
– Пьяный он тогда был, – подала голос Стеша, – пьяней вина.
– Да нет, – махнул рукой Яков, – врёт, в норме я был. Выпил как всегда, ну может, чуть больше. Четушку и пару шкаликов (430г). Обычно я четушку пью (310 г), а тут ещё шкаликами усугубил. А как ты хочешь, господин хороший? А ты постой двенадцать часов по колено в ледяной воде. Всё обледенело, всё. Вся одёжа. А идти сколько от шахты до казармы? Тут не выпьешь для сугрева – не дойдёшь. А морозяка в тот день был страшный. Может, выпил чуть больше, не буду спорить, а может, спиртовоз (продавец спиртного) «хлебное вино» (водка) плохо разбавил себе в убыток. Год-то ноне хреновый, високосный, вот аккурат это и было 29 февраля.
– Нет, – возразила Стеша, – раньше.
– Может и так, – не стал спорить Яков.
– Я тогда взяла в лавке восемь фунтов (3,28 кг) мяса и стали мы с бабами суп мужикам варить. Если мужиков мясом не кормить они работать не будут. Работа у них тяжёлая, Яша правду говорит.
Яшка ещё с порога почувствовал тошнотворный запах варёной тухлятины и какой-то ещё еле уловимый, который сходу он распознать не смог. Яшка подошёл к печке. Женщины стояли у печи и мешали ложками варево в кастрюлях. Над печью натянуты верёвки, на них сушилась одежда и чёрные жирные капли падали на чугунную плиту печи.
– Это что? Это что, бабы? Из какой дряни вы готовите?
– Суп. Что в лавке дали, из того и варим, – недовольно с вызовом ответила Степанида.
– Да это же конина!
Яшка вспомнил второй запах – запах конского пота.
– Тухлятиной меня кормить! – взревел Яков.
Он со всей дури врезал Стеши в ухо. Стеша упала, заверещала, задёргала ногами, держась за ухо. Тут подлетел их «сынок» Васька Кочетов, парень двадцати пяти лет.
– Ты что дерёшься, сволочь! – крикнул он и ударил Яшку в бороду.
Яков упал, но тут же вскочил.
– Ты! Меня! Бить! – закричал он, но ударить сильного парня не решился.
Он метался, не зная, что бы такое сотворить и додумался сгрести все кастрюльки с печки на пол. Содержание кастрюль вылилось на пол, запах усилился.
– Ты что делаешь, Яшка, – заголосили бабы.
На шум стали выглядывать из своих каморок рабочие.
– Что высунулись? – кричал Яшка. – Тухлую конину жрать будите? Да ещё нахваливать! На падаль перешли. Опарышами не подавитесь!
– Степанида, зачем же вы его брали, если оно тухлое? – спросил Керенский.
– Да как узнать? Оно же замороженное.
