Запасной козырь
– А Боря как же? – удивилась Екатерина Борисовна. – Разве вы не вместе?
– Я… я не знаю… – Алена растерялась. Действительно, повторяя «уеду, уеду», она ни разу еще не задумывалась – как, куда? Как будто сглазить боялась, что ли? Но и вправду – куда? На деревню к дедушке, как чеховский Ванька Жуков? Только ведь нет у нее ни дедушки, ни деревни.
Наташка влетела в комнату, на ходу тыкая пальцем в телефонные кнопки, протянула аппарат матери:
– На. Там написано, что это главный администратор. Давай…
– Алло? Добрый вечер! – дружелюбным, но все-таки чуть официальным тоном поздоровалась Екатерина Борисовна, когда ей ответили. – Это из министерства вас беспокоят. Нет-нет, ничего, по личному делу. У вас там занимается мой племянник, Козырев Борис. Ах, знаете такого? Вот и замечательно. Нет-нет, не нужно его отрывать от тренировки. Просто, когда он освободится, скажите ему, что звонила Екатерина Борисовна. Да, так. И передайте, что его ждут у Костиных. И Алена здесь же. Записали? Благодарю вас, вы очень любезны. Нет, перезванивать не обязательно, просто пусть после тренировки едет к нам. Да, он знает куда. До свидания! – Отключившись, она подмигнула девочкам. – Вот и все проблемы. И никакой надобности нестись куда-то сломя голову.
– Девчонки! – донесся с кухни голос Антона Дмитриевича. – Вы там до утра шушукаться собираетесь? Борщ разогрелся. И вообще есть очень хочется…
– Боже, какая я голодная! – Екатерина Борисовна картинно всплеснула руками. – Алена, Ната! Мухой в ванную, мыть руки. Одна нога там, другая на кухне. Кстати, доча, – она сунула ей телефон и показала глазами на Алену. – Надеюсь, жизненные сложности не из-за того, что Алена, насколько я поняла, потеряла свой мобильник?
– Если бы только мобильник! – Наташа аж сморщилась от возмущения. – Главное-то – платье выпускное… фьюить! – она присвистнула.
Алена посмотрела на подругу с упреком и снова непроизвольно дернулась к входной двери. Но Екатерина Борисовна ситуацию контролировала, так что девушка угодила прямо в ее распахнутые объятья, успев еще не то ужаснуться, не то восхититься: надо же, она ведь нас насквозь видит, вот как, скажите, она про мобильник догадалась? Про платье-то Наташка проболталась сгоряча. А про телефон? По отсутствию выпуклости на кармане? Не Екатерина Борисовна, а Шерлок Холмс какой-то!
– Тише, Алена! – ласково сказала она, когда девушка попыталась вырваться. – Тише, девочка! Посуду будем бить в следующей серии. Если не передумаем. Значит, мобильник и платье… Вся трагедия из-за такой, уж поверьте мне, чепухи? Господи, а я-то напугалась! Думала, что-нибудь по-настоящему ужасное стряслось. Ну… например, Мартышкин с балкона свалился. Нет, я вижу, он на месте, но вот это действительно была бы беда. А платье и телефон… – не разжимая объятий, Екатерина Борисовна повлекла девушку в глубь квартиры, бросив сконфуженной дочери: – Что замерла, болтушка? К отцу на кухню – живо! По его стонам я слышу, что он затеял салат с кальмарами, так что требуется сторонний контроль. Представляете, девочки, мне приходится ревновать мужа к кальмарам! Я, должно быть, одна такая на весь мир.
– Мы тебя, мамуль, занесем в Книгу рекордов Гиннесса! – засмеялась Наташа.
– Занеси лучше белье в прачечную! – парировала Екатерина Борисовна. – Видали мы таких несунов. Точнее, несушек. Гиннесс, Гиннесс! Курица-несушка ты!
На этот раз засмеялась не только Наташа, но, следом за ней и Алена.
Екатерина Борисовна привела ее на кухню, когда салат с кальмарами был благополучно нарезан и заправлен, а борщ разогрет уже во второй раз.
– Вот так, ребятки! Всем падать в обморок! – Она вытолкнула перед собой чуть упирающуюся Алену в серебристо-бронзовом вечернем платье с высоким разрезом спереди. – Мне самой оно всегда казалось слишком вызывающим, а тут в самый раз. С Алениным цветом волос и глаз…
– Йес-с! – завопила Наташа.
– В десятку, – подтвердил Антон Дмитриевич.
– Мр-ряу, – проворчал Мартышкин, уже успевший под шумок стянуть со стола колбасный ломоть.
– Что бы вы ни говорили, а я достаю шампанское, – решительно заявил отец семейства, ныряя в недра холодильника. – Какие красотки вокруг меня! Оранжерея! – завершил он свою реплику уже с темной бутылкой в руке.
– Ната, доставай бокалы и фартук, – скомандовала Екатерина Борисовна.
– Зачем фартук-то? – удивилась дочь.
– Ну не переодеваться же Алене сразу, пусть посидит, привыкнет. Новый костюм требуется, как бы это сказать, обносить немного. Но мы же за столом, всякое может случиться. Поэтому фартук, – повернувшись к дочери, Екатерина Борисовна назидательно подняла палец. – Да, и не гляди такими завидущими глазами, ты в это платье все равно не поместилась бы. Да, кстати, и выпускное твое, насколько я помню, впритык планировалось, да? – обняв дочь, она ласково взъерошила ее пушистые волосы. – Какая отсюда мораль?
– Какая еще мораль? – Наташа притворно надулась.
– С утра ни грамма мучного или сладкого и – на турник, на турник, – засмеялась мать.
– Да ну тебя, мам! Можно подумать, я у тебя слон. Ну поправилась чуть-чуть, пока экзамены шли, потому что шоколадом мозгу помогала. А сейчас почти что норма уже. Вон даже платье немножко ушивать пришлось.
– Да шучу, шучу, – Екатерина Борисовна, потянувшись, чмокнула дочь в макушку.
Шампанское охладилось недостаточно, и пробку Антон Дмитриевич не удержал. С глухим «бум» она отрикошетила от потолка и улетела в прихожую. Мартышкин кинулся за ней с таким энтузиазмом, что, не вписавшись в поворот, покатился кувырком.
– Это не кот, а пикирующий бомбардировщик какой-то! – Екатерина Борисовна перевела дыхание. – До инфаркта когда-нибудь меня доведет своими полетами. Сердце обрывается, как представлю, что он расшибется.
– За здоровье кота будет второй тост. – Антон Дмитриевич наполнил бокалы. – А первый, как это у нас, лихих гусар, положено, за прекрасных дам. Ох, девочки, такие вы у меня все красивые – прямо голова, на вас глядючи, кружится!
Алена опустила глаза, но вместо игры пузырьков в золотистой глубине бокала увидела вдруг переполненные окурками ржавые консервные банки на застилающей стол засаленной газете. Сдвинутый в угол старенький, еще советский транзистор бормочет что-то невнятное, отец тычет непослушными пальцами в колесико настройки, поднимает глаза… остановившиеся, точно стеклянные. Пытается улыбнуться, но непослушные губы изображают только жутковатую кривую гримасу, в углу рта надувается пузырь, растет, расползается медленной, тягучей, отвратительной струйкой… Почему?! Почему «они» совсем другие? Да люди ли «они»? За что ей это?!
Прикрыв глаза, она поднесла к губам бокал. Свежий сладковатый аромат как будто смыл подступающий морок – страшное видение поблекло, отступило, растаяло…
Глава 5
Когда Босс вернулся в зал, зрители чуть не валились под сиденья – от хохота. «Молотобойцы», измолотившие друг друга так, что различить их можно было лишь по цвету трусов – там, где их не заливала кровь, – настолько обессилели, что едва поднимали руки для очередного удара. Один, наконец, собравшись с последними силами, сумел отвести руку для замаха, другой рукой чуть оттолкнув соперника. Но и этого «чуть» хватило, чтобы тот, качнувшись не удержался на ногах и завалился на спину, как толстая, набитая ватой игрушка. И затих, не только не делая попыток подняться, а вообще не шевелясь. Его соперник, вложив все силы в подготовку к «решающему» удару, даже не заметил, что перед ним – никого. Замахнулся и ударил – в пустоту. По инерции крутанулся всем телом – и тоже не удержался на ногах, рухнул мешком на недвижное тело уже поверженного противника. Так и лежал, слабо шевеля ногами, как будто пытался отползти в сторону.
Зрители свистели и хохотали.
Под этот уничижительный гвалт судья, нагнувшись, приподнял руку того, что лежал сверху – мол, вот он – победитель.
Забившийся в угол Глеб, закусив губу и морщась от отвращения, лихорадочно заполнял листы рисовального блокнота мгновенными набросками. Смотреть на «шоу» было гадко, но художник в этот момент оказался сильнее человека. С удивлением он поймал себя на том, что не испытывает ни капли сочувствия. Вот они – избитые, окровавленные, изувеченные. А в душе – ни намека на жалость. Только брезгливость и отчасти раздражение. Как будто перед ним – не люди, а роботы. Киборги или что-то в этом роде.
Он шепотом поинтересовался у соседа, сколько заплатят победителю. Названная сумма выглядела настолько ничтожной, что Глеб опешил. Да этого же не хватит и на визит к врачу. Зачем, ради чего они лезут на ринг? Это какая же безнадежно жуткая жизнь может довести людей до подобного состояния? На них даже зрители с презрением смотрят. Вон у того, что через три кресла сидит, на лице такое выражение, точно хочет сказать: «Да хватит вам уже придуриваться, надоели».
Нет, вымотанные до бессознательного состояния соперники не придуривались, конечно. Просто «тот, что сидел через три кресла» от Глеба, знал о подпольных боях изрядно, так же, как футбольный болельщик знает биографии игроков, истории команд и даже семейное положение судей. Знал «тот, через три кресла» и о том, что эти двое – давние друзья, когда-то известные спортсмены одной из тогда еще советских республик, а теперь приезжают оттуда в Россию на заработки. Ринг для них – единственное место, где они могут заработать. А лечиться после сегодняшней схватки они нигде не будут, отлежатся у знакомых, а на деньги, которые показались Глебу ничтожными, их семьи проживут несколько месяцев. И сегодняшняя их схватка – не случайный каприз судьбы, а обычный договорняк. Точнее сказать – верняк. Потому что при любом исходе поединка призовые деньги делятся пополам. И это далеко не первая подобная схватка. Такой вот простой, хотя и кровавый бизнес.
Когда объявили следующий поединок и на ринге, ужом скользнув меж канатами, появился Махмуд, больше известный публике как Мухтар (псевдонимы и клички среди бойцов были делом обычным), зрители оживились. Кое-где на трибунах даже послышались хлопки… Публика приветствовала знакомого и уважаемого бойца.
– Махмуд! Ай, красавец! – крикнул кто-то. – С того света вернулся? Круто!
Смотревшие последний бой кавказца шутку оценили и поддержали аплодисментами. Тогда, пропустив удар, Махмуд вылетел с ринга через канаты и врезался головой в одно из зрительских кресел – с такой силой, что выбил его из-под сидевшего. До приезда «Скорой помощи» кавказец лежал без сознания. Клубный врач только вздохнул – все, отпрыгался боец, не через час, так через сутки лежать ему под холодными сводами морга. В публике заключались скоропалительные пари на то, сколько Махмуд еще протянет. Особо отважные предлагали один к десяти на «выживет – не выживет», но даже при столь щедрых условиях желающих рискнуть было немного. То-то они теперь ухмылялись. Десяти дней не прошло, а Махмуд – вот он! Только голова вся в еще не заживших после столкновения с креслом шрамах. А сам улыбается, рукой машет – привет, мол, я тут, я в порядке, как огурчик. Живучий, черт!
С другой стороны к рингу подходили сразу двое. Такое допускалось, если заявленная пара участвовала в боях без правил впервые. На фоне небольшого жилистого Махмуда его противники – мастера спорта по классической борьбе, возжелавшие превратить спортивный опыт в звонкую монету, – выглядели как две горы мышц и явно не сомневались в собственном превосходстве. Да чего там! Двое против одного, элементарно же! Тем более мы – борцы-тяжеловесы, мы вон какие, мы этого «маугли» просто массой задавим! Облапим, обожмем, завалим и расплющим! Уделаем, как бог черепаху!
Но если приглядеться, в глазах «богатырей» можно было различить что-то вроде страха. Они не понимали, почему противник – на одну ладонь посадить, другой прихлопнуть – их не боится. А все непонятное пугает. На что рассчитывает этот черт нерусский? Смотрит, будто они у него родного брата убили. И верткий, похоже, как угорь. И прыгучий. А глаза – холодные, спокойные… Да нет, чего там, завалим без проблем! Борцы поводили плечами, супили брови, порыкивали грозно. Трибуны отвечали им свистом.
Подойдя к тому углу ринга, где разминался Махмуд, Клык почти неслышно шепнул:
– Муха, ты этих мамонтов с ходу не гаси, ладно? Погоняй раунда до седьмого, потом одного выключи, а второго еще повози. Ну до десятого раунда? В десятом положишь?
Не поворачиваясь и не разжимая губ, Махмуд-Мухтар процедил тихо: «Две ставки».
Клык дважды хлопнул его по плечу – это означало, что условие принято.
Мухтар продолжил разминку, как будто не обращая внимания на то, что судья уже приготовился объявить начало поединка. Не встал в выжидающую боевую стойку, не демонстрировал готовности к схватке – просто разминался, разогревая послушные мышцы.
Гонг!
Борцы кинулись на кавказца с двух сторон, явно намереваясь взять его в удушающую «коробочку», – но звонко шлепнулись друг в друга. Там, где только что стоял Махмуд, оказался только воздух. Кавказец просто прокатился между летящими на него глыбами, успев в прыжке воткнуть твердую, как железо, ладонь одному из нападавших в колено, второму – прямо в солнечное сплетение.
Зрители радостно взревели.
Взревели – обиженно и недоуменно – и борцы. Глаза их засверкали почти звериной яростью. Да что этот попрыгунчик себе позволяет?! Схватка едва началась, а один уже ногу подволакивает, второй вздохнуть толком не может – как выброшенная на берег рыба. «Мамонты» обменялись взглядами. Ну мы его сейчас!..
Но каждый раз, когда им казалось, что все, попрыгунчик загнан в угол и теперь ему конец, тот проделывал очередной акробатический пируэт, оказываясь за спиной у соперников. Некоторые пируэты сопровождались ударами – молниеносными но поражающими, как укус кобры или укол скорпиона.
От раунда к раунду борцы двигались все медленнее, явно теряя силы и способность к ориентации. А Махмуд даже почти не вспотел! Он как будто танцевал – легко, весело, стремительно.
В седьмом раунде «танец» сосредоточился вокруг борца с поврежденным в начале схватки коленом. Еще один «укус кобры» – точно в нервный узел – и второе колено отказалось слушаться. Здоровяк застыл в углу ринга. При попытке шагнуть ноги, простреливаемые болезненной молнией, так и норовили подломиться. Его напарник, тяжело пыхтя, топтался рядом – пытался отогнать или отвлечь неуловимого кавказца. А тот, словно поддавшись, отодвинулся к центру ринга – и опять оказался за спиной, чертов попрыгунчик! Еще не успев понять, куда делся противник, борец получил удар ногой в поясницу – с виду несильный, но здоровяк взвыл и клубком укатился к канатам.
Второй застыл в углу, не в силах двинуть ногами. Трибуны затихли…
Но Махмуд, вместо того чтобы последним ударом отправить противника в глубокий нокаут, слегка присел, приподнял канаты и кивнул: «Уползай!» Он произнес это абсолютно спокойно, без тени ярости или хотя бы пренебрежения. С полсекунды загнанный в угол пытался осознать происходящее, лицо его мучительно сморщилось. Потом вдруг глаза расширились, он опустился – почти упал – на четвереньки и сполз с ринга.
Зрители взвыли от восторга! Аплодисменты и свист перемежались криками, кто-то даже начал скандировать «Мухтар – чемпион! Мухтар – чемпион!» Махмуд сдержанно поклонился залу, как будто забыв про второго борца, который уже поднялся, но боевого энтузиазма не демонстрировал.
После гонга, возвестившего окончание седьмого раунда, уцелевший кинулся к своему тренеру-менеджеру и весь перерыв убеждал его, что пора выбросить на ринг полотенце – знак отказа от продолжения схватки. Тренер только мотал головой и шептал: «Закрыться и стоять, закрыться и стоять. Каждый раунд – еще штука баксов».
В первые секунды после гонга к восьмому раунду можно было слышать свистящий, как змеиный, шепот – борец повторял: «Штука баксов, штука баксов…»
Последние три раунда напоминали плохую корриду. Бывает, что бык тореадору попадается негодный – вялый, квелый, почти безразличный, нападать не желает, на все попытки раздразнить чуть не спиной поворачивается. Сейчас на ринге происходило что-то в этом роде: как ни плясал Махмуд вокруг противника, как ни пытался «гонять» его по площадке, тот только забивался в угол и сжимался в комок, послушно терпя удары. Ударов, впрочем, было не слишком много: кавказец тянул время.
Зрители начинали недовольно свистеть. Но, когда до конца десятого раунда оставалось секунд пятнадцать, Махмуд, подкатившись клубком борцу под ноги, словно подпрыгнул, выстреливая вверх обеими ногами – точно в подбородок противника. Голова у того дернулась, руки упали, и вся гора мускулов обвисла на канатах. Потянувшись, Махмуд легонько хлопнул отключившегося борца по затылку, и тот начал медленно заваливаться на ринг.
Борис следил за схваткой из коридора. Следил сосредоточенно, неотрывно, не прекращая между тем разминаться. Своего будущего противника он разглядел в тренировочном зале – ничего интересного. Обычная боевая машина, да еще и на публику любит работать. Корчил Борису рожи, ухмылялся пренебрежительно, обещал на первой секунде по канатам размазать. А сам – ничего особенного. Накачан прилично, даже перекачан, как будто не боец, а бодибилдер. Толку-то от этих мускульных «красот»… А вот с глазами у парня проблема. Не о том ли Клык хотел на ухо шепнуть, да не успел? Не то из-за нервного тика, не то еще почему, каждые пять-семь секунд амбал терял боковое зрение. Не совсем, но, судя по движениям, ощутимо. Пусть этот «провал» длится лишь долю мгновения, думал Борис, этого мне хватит, чтобы покончить с этим, так сказать, любимцем публики.
Когда рефери объявил: «В синем углу ринга неистовый Иван Мозоль» и трибуны одобрительно загудели, Борис только усмехнулся, отыскивая глазами Глеба. Тот, вцепившись побелевшими от напряжения пальцами в альбом, что-то шептал. Батюшки! Да он молится, что ли?! Во дает брательник! Неужели впрямь не понимает, что сейчас будет? А еще художник! Где твой глазомер, мазила?!
Девица на высоченных каблуках, забавно повиливая аппетитной задницей, демонстрировала публике табличку с номером раунда, в ухо что-то нашептывал Клык, а Борис сосредоточился на подсчете: с каким интервалом у Мозоля подергивается глаз. М-да. Неровно как-то. Сперва пять секунд, потом девять, потом семь… Ага! Вот опять: пять, девять, семь. И опять. Все, уважаемый кровавый мозоль, я тебя посчитал. Да-да, как тот козленок из мультика. Ну козленком дадим тебе попрыгать. Давай, покажись публике – повопи, поскачи, позадирай эффектно свои перевитые канатами мышц ноги. Попрыгай, а я погляжу, с какой стороны тебя брать…
Мозоль тоже не собирался «класть» выставленного против него пацана сразу – положишь, а потом Клык весь мозг выест, мол, публика зрелища желает. Это Мозоль успел усвоить твердо. А мальчишка напротив – тьфу, его в любой момент положить можно. Вот Мозоль и тянул время – танцевал по рингу, красовался мускулами, проводя эффектные, хотя и не слишком опасные атаки, от которых «пацан» до поры до времени уходил. Но Мозоль бился не первый день, потому знал: ушел раз, ушел другой, потом начнет уставать и свой удар словит. А пока попрыгай, пацан, публика это любит. И я с тобой попрыгаю…
Пропрыгал он до середины второго раунда.
Босс, наблюдавший за боем из центральной ложи, только ахнул, когда Борис провел свой первый в этом поединке – и он же последний – удар. Движение было настолько стремительным и точным, что никто – ну почти никто – не понял, что произошло. Вот только что Мозоль плясал по рингу, осыпая никому не известного парнишку градом ударов – парнишка уворачивался каким-то чудом, не иначе. Вот сейчас он рухнет, вот сейчас…
И вдруг вместо этого парнишка спокойно, чуть не вразвалочку идет в свой угол. А Мозоль, наподобие изображающей умирающего лебедя балерины, делает шажок туда, шажок сюда, взмахивает – так же по-балетному – руками, словно мух от себя отгоняет… и, сложившись пополам, падает на ринг с таким звуком, что любому, кто хоть немного понимает, ясно – сам уже не встанет. Готов боец.
– Он – бог! – Босс вытащил из портсигара папиросу с анашой, щелкнул зажигалкой, втянул едковатый дым – автоматически, как будто забыв, что находится не в собственном кабинете, а в полном посторонними зале.
Впрочем, никому, кажется, и дела не было.
– Повтор! Повтор дайте! – кричали тут и там.
Это было последнее нововведение: теперь каждый бой снимался – да не одной, сразу четырьмя камерами – и по завершении схватки желающие могли купить видеозапись. Бывало, впрочем, и как сегодня – зрители требовали показать подробности произошедшего на ринге. Босс махнул сидевшему в будочке под потолком технику. Под скрип старых лебедок на ринг поползло полотнище экрана.
– Сразу конец боя давай! Второй раунд, – крикнул Босс наверх. Ему и самому не терпелось посмотреть на случившееся перед его глазами чудо в замедленной съемке.
На деле чуда и не было. Борис в какой-то момент прекратил отступать и уворачиваться, ушел влево, ткнул противника пальцем в солнечное сплетение и пошел прочь от сонно взмахивавшего руками Мозоля.
– Я не понял, это чо? – произнес пьяноватый голос, очень отчетливый в наступившей вдруг тишине.
Шагнув из своей ложи, Босс заметил, что его пошатывает. Ну еще бы! Увидеть такое – и в собственных владениях… Это… это… Черт, да такой шанс один раз в жизни выпадает – и то не всем.
– Всем выпивку за счет клуба, – распорядился он. – За рождение бога!
Полковник, сидевший в служебном микроавтобусе неподалеку, смотрел повтор уже в третий раз – он-то и оснастил перспективный клуб камерами раньше, чем до этого додумался сам хозяин.
– Бог не бог, это мы без тебя разберемся, знаток хренов, – бормотал полковник себе под нос. – Но скорость и реакция у парня, как у Мохаммеда Али. Если не лучше… Вот за это я и люблю свою страну, – обратился он к технику за пультом. – Если веришь в чудо, оно непременно происходит. Рано или поздно. И в нашем случае я очень надеюсь, что еще не поздно. Так, ребятки, давайте в управление, я вам тоже выпивку проставлю. Оно того стоит.
«Ребятки» переглянулись. Ни фига себе! Последний раз такое случалось, когда – ох, тогда никто не верил, что получится, – когда письмо с ядовитым приветом из преисподней дошло до Хаттаба. Ох, как они тогда все напились! И шеф не возражал – наоборот, улыбался, повторяя: «Ну молодцы, ребятки, хорошо сработали!»
Глава 6
Сергей Валерьевич возвращался домой раньше обычного – в компанию, где он работал системным администратором, нагрянула налоговая инспекция. Пока начальство вешало незваным гостям на уши всякую лапшу – попросту тянуло время, – он почистил все, чего не должны были видеть господа проверяющие. За несколько минут финансовая документация превратилась в образец чистоты и прозрачности. «Лишнее» благополучно исчезло – потом, когда «шторм» закончится, он восстановит все с резервных копий, до которых этим самым гостям не добраться.
Кто бы мог подумать, что многообещающий художник сделает карьеру «на компьютерах»? Сергей Валерьевич, если бы ему в те стародавние времена такое сказали, расхохотался бы. Да тогда и компьютеров никаких не было. Ну то есть были, конечно, но… Впрочем, что вспоминать. Жизнь любит неожиданности. Работу нынешнюю Сергей Валерьевич, как ни странно, любил, она дарила приятное ощущение собственной значимости, почти незаменимости. Особенно во время «штормов». А сегодняшний «набег» его особенно обрадовал. Во-первых, теперь, пока контролеры не уберутся, можно на работе вовсе не появляться. Точнее, даже нужно. Как будто его в природе не существует: ну да, числится у нас системный администратор, но он приходит, когда неполадки какие-нибудь, а когда все в порядке – чего ему тут сидеть? Так отвечал на вопросы кадровик.
Зато после выхода «из подполья» – и это главное – Сергея Валерьевича, как водится, ожидает благодарность руководства. И отнюдь не только словесная. А конвертик с премией сейчас будет более чем кстати: последние месяцы оказались весьма затратными, даже в долги залезть пришлось. Окончание школы – особенно выпускной вечер – серьезный удар по семейному бюджету. А им-то с Машей пришлось раскошеливаться вдвойне…
Да, визит налоговиков очень ко времени.
Может, даже удастся уговорить Машу отказаться от сверхурочной работы. Она, ясное дело, бодрится, но он-то знает, насколько жена устает. И не только устает. Вон за год уже второй раз очки меняет, это ж не дело – в сорок-то лет. Хотя очки ей, безусловно, идут. Такая стала бизнес-леди, что дух захватывает. И бледность ей к лицу, и тени на висках – Маша с ними похожа сразу на Грету Гарбо и Одри Хепберн. Вот только на деле-то ничего хорошего нет ни в бледности, ни в тенях. Сергей с Машей последний раз отдыхать выбирались, когда Глеб с Борисом восьмой класс оканчивали – три года назад то есть.
В самые тяжелые времена, когда казалось, что жизнь кончена, именно Маша не дала ему потерять человеческий облик. И как будто до сих пор так и не может остановиться, вздохнул Сергей Валерьевич, крутится, как белка в колесе. Пора, пора взять паузу. Если будет отказываться – заставить. Силой или хитростью, как придется. Ну не может человек без отдыха лямку тянуть. Не должен.