Уроды

Глава третья. Люди нашего двора.

Дорога до школы занимала у меня пятнадцать минут, и идя домой, я часто встречал людей из своего двора. Старых и молодых, старшаков и моих ровесников, которые учились в других школах или в шараге неподалеку.

Чуть поодаль от школы, через дорогу от моего двора, среди густых кустов и мусора, располагался Колодец – бетонная коробка под землей, где на горячих трубах любили собираться зимой наши старшаки и пацаны со двора. Они курили, дышали клеем, бухали дешевой бормотухой, которую гнала моя соседка и продавала за скромную цену всем, кто не мог позволить дорогой алкоголь.

В детстве я любил зависать в Колодце. Казалось крутым, что ты толкаешься со старшаками, лишь со временем стало понятно, что мы были для них чем-то вроде клоунов. Казалось смешным напоить пиздюка, а потом смотреть, как тот блюет и пытается не ебнуться в обморок. Мне повезло избавиться от Колодца в моей жизни, но были и те, для кого Колодец стал вторым домом.

– Э, Ворона! Эт ты? – пьяный и знакомый голос остановил меня, когда я медленно брел домой по хрустящему снегу и наслаждался морозным воздухом. Повернувшись, я увидел торчащую из люка голову и немигающие погасшие глаза Мафона, одного из наших старшаков.

– Ага. Здарова, Мафон! – крикнул я, делая шаг вперед. Мафон, однако, замахал руками.

– Погодь, погодь. Сгоняй не в падлу в киоск, а? Сиги кончились, курить, бля, охота, а мы тут вмазаны.

– Не вопрос.

Мафон, оскалившись, бросил мне смятую кучку налика и исчез в дыре. Он никогда не уточнял, какие сигареты брать. Все знали, что ему надо и сколько денег он давал. Закрысить сдачу означало получить пизды, потому что нельзя крысить у своих.

Купив в киоске три пачки красного «Бонда», я возвращался к Колодцу и, дважды стукнув по ржавому листу металла, дожидался, когда оттуда снова вылезет голова Мафона. В тот раз он был в хорошем настроении и пригласил меня внутрь. Отказываться было нельзя. Если Мафон приглашал, приглашение принимали, поэтому я, скрипнув зубами, полез вниз.

Там, в теплом сумраке, сидело шестеро человек. Четверых я знал, а двое других, видимо, были залетными. Причем по их округлившимся глазам я понял, что пацанов разводят на бабло. Мафон мог запросто дать пизды и отобрать все, но порой просто любил поиграться. Такое с ним случалось, когда он надышался клея и опрокинул внутрь пару-тройку стаканов бухла, рождающих в нем тягу к приключениям.

– Хуль ты Ворону-то позвал? – недовольно протянул сонный, воловатый Дрон. Он любил до меня доебываться, несмотря на то, что был моим соседом и жил во втором подъезде. – Он ж вообще нулевой.

– А ты сам, блядь, за сигами пошел бы? – недовольно ответил ему Мафон. – Позвал, значит, надо. Нормальный он пацан. А то, что не трется с нами, так похуй. Чо, Ворона, как учеба?

– Идет, – коротко ответил я, вертя в руках гнутую кружку с жижей, от которой разило спиртом.

– Чо, после девятого в шарагу? – спросил невысокий, но крепкий Мизинец. Ему как-то на одном махаче мизинец отрезали ножом, с тех пор иначе как Мизинцем и не кликали. Мизинца я знал хорошо. Он жил в моем подъезде, на пятом этаже, и в детстве мы вместе гоняли в войнушку, «сифу» и футбол. Потом Мизинец прибился к Мафону, забил хуй на школу и стал одним из уродов, которых я ненавижу.

– Не, родители настаивают, чтобы одиннадцать классов закончил, – покачал я головой, заставив Мизинца заржать. Он тоже был вмазанный и сейчас растекся на трубах, как сопля.

– Нахуй эта школа нужна?! – буркнул Мафон, закуривая сигарету. – Я вот хуй забил после девятого и нормально живу. Со старшими на металле работаю, деньги имею, баб ебу.

– Бля, дайте поспать, а? Заебали пиздеть! – протянул из темного угла Ебало, которого я увидел только сейчас. Ебалом его звали за то, что у него было страшное ебало. Мафоновские пацаны на вычурные клички время не тратили. Однако он заткнулся, когда Мафон шикнул на него.

– Слышь, Ворона, а ты бабу-то пер хоть раз?

– Ага. В мечтах, блядь, – фыркнул Дрон, заставив всех заржать. Но Мафон махнул рукой и смех умолк.

– Сиф? Сиф, блядь! Проснись, нахуй! – рявкнул он, заставив подпрыгнуть четвертого. Противного, плешивого типа с погонялом Сифилис. Тот недовольно посмотрел на старшего и скривил рожу. Сифилис был самым мерзким среди мафоновских. Бледнокожий, с желтыми кругами под глазами, он всегда шлялся по району или вмазанный, или бухой. А на его роже постоянно алели свежие синяки. Мафон дождался, когда Сифилис сфокусируется на нем, и спросил: – Где там твои шмары?

– Ща придут, отъебись, – лениво махнул рукой Сифилис. – Ворона, у вас когда уроки закончились?

– Шестого не было. У остальных идут еще.

– Ну вот и заебись, – пробормотал Сифилис, снова устраиваясь поудобнее на трубах. – Ща закончат и придут.

– Чо, Ворона, останешься с нами? – хихикнул Дрон. – Бабу поебем, бухнем, дунем.

– Не, мне домой надо. Папка помочь просил. Плита наебнулась, – я идеально сыграл огорчение, чтобы пацаны повелись. Но они и так были вмазаны, поэтому мой отказ их не особо-то и обидел.

– Ладно, дуй отседа, пока твои не хватились, – усмехнулся Мафон, ехидно посмотрев на притихших залетных. – А мы тут с гостями пока потрещим.

– Пока, парни, – буркнул я и резво полез наверх. От вони, перегара и запаха клея начало мутить. Я не понимал, как они умудряются сидеть в Колодце весь день и не сходить с ума. Впрочем, на них мне было похуй. Как и на залетных. То, что их сейчас отпиздят и оберут, я не сомневался. Мафон никого так просто не отпускал.

Отойдя от Колодца на пару шагов, я столкнулся еще с одним соседом. Толиком Спортсменом. Толик вразвалочку шел от школы, держа в руках спортивную сумку. За школой находилась парковка, где Толик парковал свою гордость – красную «девятку».

Он был старше меня на семь лет и, в отличие от Мафона, был настоящим старшаком. Я знал, что Толик трется с серьезными мужиками, и, помимо машины, у него есть хата в центре. Когда я был мелким, Толик с друзьями, гоняя в футбол, частенько брали меня в команду. Я вихрем проносился между соперников и четким пасом отдавал мяч на ход Толику, который с силой вколачивал круглого в дырявую сетку. Её однажды спиздили пьяные бомжи, чтобы ловить рыбу, да так и не вернули.

– Здарова, Тёмка! – широко улыбнулся он и, поравнявшись, хлопнул меня по спине. Я чуть покряхтел и улыбнулся в ответ. Толика я уважал.

– Привет, – буркнул я. Тот посмотрел на крышку Колодца, потом перевел взгляд на меня и скривился.

– Хули ты с этими ящерами трешься? Мафон же, пиздец, обмудок.

– Да не трусь я с ними. За сигаретами гонял, – поморщился я. Толик, чуть подумав, кивнул.

– И правильно. Вся, блядь, их компашка – ебаные уроды. Ебало тоже там?

– Ага.

– Прячется, сука. Он позавчера в центре одного пацана порезал из местных. Те постановили на сходке выцепить Ебало и пизды ему дать по-взрослому, – хохотнул Толик. – Сдать, что ли, дурака?

Но я знал, что Толик никого сдавать не будет. Одно дело не уважать соседей и другое – сдавать их старшим из других районов. Не по-соседски получается. Я шутку поддержал улыбкой и тут же вжал голову в плечи, когда увидел, что навстречу нам идет Зяба с Котом.

Уроды оценивающе пробежались глазами по крепкой фигуре Толика, льстиво улыбнулись и, потупив глазки, обошли нас. Понятно, что трогать меня в этот момент стал бы лишь самоубийца. Но завтра они точно до меня доебутся. Найдут повод. «Хули не поздоровался. Чо, стесняешься? Чо, не познакомил с другом», и прочая хуйня.

– Как в школе, Тёмка? – по-отечески спросил он, вновь заставив меня улыбнуться. Толик, единственный из старшаков, относился ко мне как-то странно, по-доброму. Никогда не подъебывал и не унижал. Может потому, что в детстве мы были дружны, или не такой уж он и урод, как о нем говорят. А говорили многое…

– Нормально. Школа только началась, – кисло бросил я. – Сейчас девятый, потом десятый, одиннадцатый и на волю.

– Эт правильно. Ирка тоже одиннадцатый заканчивает, а потом в институт, – кивнул он. Ира, его сестра и моя соседка по подъезду, училась в одиннадцатом и ко мне относилась, как и все старшеклассники. Иными словами, не замечала вообще. – Я уже преподов подмазал, чтобы не валили. С этим дефолтом ебаным все как озверели.

– Угу, – поддакнул я.

– Как родаки?

– Держатся, – я тактично умолчал о маминой истерике, сгоревших крохах накоплений и пьяном отце, мрачно смотрящем в стену. Толик все понял и, поджав губы, еще раз похлопал меня по спине.

– Тём, ты это… Если чо надо будет, маякни, – тихо и серьезно бросил он. Я остановился и, посмотрев на него, криво улыбнулся.

– Спасибо. Сам справлюсь.

Не принято у нас жалиться кому-то. Тем более тому, с кем ты не трешься на постоянке.

Толик хороший парень. Один из немногих «людей» в моем дворе. С детства занимался спортом, получил КМС, с серьезными людьми работает и без нужды не залупается ни на кого, в отличие от Мафона и его уродов.

Ирку, свою сестру, он тоже в ежовых рукавицах держит. Да она и сама не против. Учится, гуляет только со своими, с местными вообще никак не трется. Правильно делает.

Но помимо уродов в нашем дворе есть и свои «лохи». Один из них – Катюша. Здоровенный, дебиловатый детина, который откликается не на собственное имя – Денис, а на Катюшу. Его доебывают только пиздюки, пытающиеся выделиться перед сверстниками. То говном измажут, то отпиздят просто так. Старшие Катюшу не трогают и пиздюков гоняют, когда они начинают борзеть.

Я к Катюше хорошо отношусь. Он живет один, мать его умерла года три назад, и лишь жалостливые соседи хоть как-то присматривают за великовозрастным ребенком. То продуктов ему нанесут, то еду приготовят, то одежду новую купят. Я Катюшу как-то от залетных в детстве выручил.

Доебались до него трое с другого района. Двое держали, а третий пиздил по животу кулаками. Катюша даром, что здоровенный, но внутри него испуганный ребенок, который нихуя ничего сделать не может.

Я тогда мелким был, дерзким. Схватил камни и давай швырять. Одному башку разбил, второму в живот попал. Они меня потом долго искали, по району шмонали и пиздюков спрашивали, пока их Мафон не поймал и пизды дал за то, что шляются в гостях, как у себя дома.

Еще один лох, носящий погоняло Пинг-Понг, был известен всему району. Местный аналог Шпилевского и Щенкова, только хуже. Вечно грязный, сопливый и вонючий. Чморили его по делу. Он-то бабок вечерами гоповал; сумки воровал, окна разбивал и гадил по-тихому. То на старших залупался, пока пизды не получал. Он это делал неосознанно. Словно ему нравилось, когда его чморили. Мог остановиться посреди двора и начать кукарекать или по волчьи выть, пока какой-нибудь мужик, проходя мимо, не отвешивал ему леща. В говне собачьем палочкой ковырялся, потом эту палочку нюхал и ржал, как ебанашка.

Как-то раз он на Ебало залупнулся, а Ебало вмазанный был. Он отвел Пинг-Понга в подъезд и заставил себе отсосать. Потом хотел еще выебать, да не смог, слишком обдолбанный был. Избил его в итоге и в подвал столкнул с лестницы. Пацаны говорили, что у Пинг-Понга с головой что-то не то. А я считал, что он просто ебанутый.

Биолог тоже был не от мира сего, но его особо не чморили. Только Мизинец, Ебало и Дрон, когда вмазывались, начинали до него доебываться. Биолог летом частенько по двору лазил, букашек всяких рассматривал, травы собирал. Или в книжку упулится и сидит на лавке. То про микроорганизмы читает, то о причинах Большого взрыва. Невысокий, прыщавый, неконфликтный. Он всегда гулял с бабушкой, а когда та куда-то отлучалась, мигом оказывался в центре внимания старшаков, любивших попиздеть с ним за жизнь.

Галя Два Пальца была на год старше меня и училась тогда в спец интернате для ебанутых, куда мы, будучи мелкими, любили забегать, чтобы подоебывать психов. Закончив девятый класс и получив аттестат, она пустилась во все тяжкие. Её не выебал только ленивый в нашем дворе. Ну и те, кто свой хуй абы куда не суют.

Проблема в том, что у Гали бешенство пизды было. Она хотела ебаться всегда и еблась со всеми без разбору. С местными алкашами, с Ебало на чердаке и с Дроном в Колодце. Мафон трахал её в подъезде зимой и в кустах летом, когда ночи особо теплые. Несколько раз её пускали по кругу в том же Колодце, а уроды потом хвалились, как та извивалась от кайфа. Бедная девчонка, глупостью которой пользовались, ушла навсегда в двадцать пять, когда очередной алкаш, поймав «белочку», пырнул её ножом.

Наш двор небольшой, но интересных людей в нем много. Дядя Саня, например. Однорукий алкаш с волшебным голосом. Когда кто-то из его друзей вытаскивал гитару, послушать дядю Саню собирался весь двор.

Пел он романсы – красивые, тягучие и грустные. Пел хорошо поставленным, сильным голосом, от которого у меня текли слезы и по всему телу бегали мурашки. Вечером дядя Саня пел, а днем валялся в кустах обоссанный и бухой. Говорили, что руку он на заводе потерял, да так и не свыкся с новой жизнью. Жена ушла, а детей не было. Вот и жил дядя Саня в убогой засранной квартирке на первом этаже и вечерами пел песни, собиравшие весь двор.

Бабка с погонялом Слюн. Старая маразматичка, главным развлечением которой было плеваться с балкона на проходящих людей.

– Харк! Птьфу! – плевок летит вниз и смачно растекается на лысине крепкого мужика в белой майке-алкоголичке.

– Пизда старая! Шалава припизднутая! – орет он, грозя кулаком. – Кобыла ебучая!

– Харк! Птьфу! – второй плевок летит следом за первым и плюхается в миллиметре от мужика. Мы с друзьями, будучи мелкими, любили доебывать её, но рот старой дуры не пересыхал никогда, а асфальт под балконом был мокрым, как после дождя.

Максим Чернобылец. Хилый мужик с бледной кожей, мешками под глазами и тонкими ручками. Говорили, что он был в первой волне ликвидаторов чернобыльской аварии, а потом здоровье пошло по пизде. Он частенько плел мелким пацанам рыбок и зайчиков из капельниц, а вечером, нажравшись, выгонял очередного ебаря из своей квартиры, которого туда приводила оголодавшая жена. У меня до сих пор сохранился самодельный ножик, к которому Максим сделал рукоятку из жесткой разноцветной проволоки. Красивый и острый, он частенько привлекал внимание. Дважды его пытался спиздить Ебало, но Максим, поймав как-то урода с моим ножом, дал пацану таких пиздюлей, что Ебало три дня ссал кровью и о ноже моем забыл, как о страшном сне… Люди и звери. Сколько их было во дворе на четыре дома.

Олег Литейщик. Старый кузнец, которого любила вся детвора. Каждому он выливал кастет, надо было только надыбать пару старых аккумуляторов на свалке и притащить ему. Его рогатки разили без промаха, и в соседних дворах не найти было целых окон в подъездах.

Он рассказывал пиздюкам сказки. Страшные и добрые, веселые и грустные. Но всегда грубые. Мы до ночи сидели, слушая его гулкий бас, а разведенный старшаками вдалеке костер казался чем-то сказочным. Там пили дешевое вино и тискали баб, а мы слушали сказки о кузнеце и чертях, о царевне с медной пиздой, о трех волках и старой бабке, которая захотела волчьего хуя. Тысячи сказок… Олег никогда не повторялся, а мы удивлялись, откуда он столько знает. Даже старшаки относились к нему с уважением и называли не иначе, как дядя Олежа. Его старенький «Москвич» был единственной машиной на районе, которую можно было не закрывать на ночь. Все равно никто не тронет, даже залетные.

– Вошел принц в спальню, глядь, а царевна на кровати лежит, – гулкий бас Олега проникает в каждое детское сердце, а темные жесткие глаза с любовью смотрят на бородатого дядьку. – Развел принц ей ноги, глядь, а пизда-то у царевны медная, а волоса у ей серебряные!

– Хахахаха! – смеется малышня. Смеемся и мы с Алёнкой Огурцовой, прижимаясь друг к другу и еще не догадываясь, что школа так сильно нас изменит. Жмемся и кричим, перекрикивая друзей: – Дядь Олежа, а расскажи про зайца, который обосрался!

– Ох, мальки, буде вам. Устал уже, – басит Олег, но улыбается и заводит новую сказку, пока не начинают кричать с окон родители, зазывая детей домой.

*****

– Привет, дядь Олеж, – здороваюсь я с ним. Кузнец постарел еще сильнее, борода белая вся, как снег, а голос все тот же.

– Привет, школяр. Как там? Пятерку получил? – смеется он, сидя на лавочке у подъезда. Кивнув, я улыбаюсь в ответ, потому что смех у дяди Олега заразителен. Даже хмурый Дрон нет-нет, да улыбнется, услышав его.

У второго подъезда бабка Слюн поражает очередную цель, и я слышу привычный мат.

– Шалава ебанная! Шоб тебе, пиздоглазой, муравьи всю пизду выели! – ругается дородная тетка, мамка Пинг-Понга. Он идет рядом с ней, глуповато лыбится, а из носа у него течет перламутровая сопля. Как и всегда.

Поднимаюсь по лестнице на второй этаж, сую ключи в замочную скважину и слышу этажом выше голос Гали Два Пальца, которую кто-то ебет. Галя довольно стонет, а я, ругнувшись сквозь зубы, влетаю в квартиру, из которой вкусно пахнет картофельным супом и отцовскими папиросами.

Я дома, а люди и звери нашего двора продолжают жить, как жили.

Глава четвертая. Испытание Шпилевского.

– Шпилевский, покажи нам хуй!

С этого начались испытания Лёни Шпилевского, которые продолжились до выпускного. В шестом классе, перед уроком физкультуры, когда мы ждали разрешения войти в зал, в голову Коту пришла охуенная, на его взгляд, идея помериться хуями в раздевалке.

Сначала, в шутливой атмосфере, кто хотел, то и демонстрировал собственные кривые хуйцы, а потом пришел черед тех, кто упирался. На несчастье Шпилевского, ему выпало стать первым и последним.

Шпилевский наотрез отказался снимать трусы. Кот, с лица которого исчезла елейная улыбочка, вдруг побагровел, а его глаза налились кровью. Дэн, лениво сидящий по центру скамьи, помалкивал, поэтому Кот осмелел.

– Показывай свой хуй! – прошипел он, на что Шпилевский мотнул головой и попытался встать, чтобы уйти. Он всегда старался уйти от конфликта, но в этот раз ему не удалось. Кот перехватил его за шею и резко ударил в живот кулаком. Лицо Шпилевского сморщилось, а в глазах набухли слезы. – Показывай, а то ебну, нахуй!

– Хуй он чо покажет, – буркнул Зяба, подскакивая к другу. – Сами заценим. Давай, Котяра. Снимай!

Кот, озверевший от упертости Шпилевского, отпихнул Зябу в сторону и прописал еврею «двоечку» по бороде, а когда тот упал, добавил ногой по ребрам. Дэн лениво хмыкнул и отвернулся, но остальные смотрели на избиение, как завороженные. Я тоже и нихуя не горжусь этим.

Осатаневший Кот бил Шпилевского с оттяжкой, широко замахиваясь, и улыбался, когда Шпилевский стонал после ударов.

– Заебал, Кот! – рявкнул Зяба. – Снимай трусы!

– Ща, – отдуваясь, ответил Кот и, приложив Шпилевского еще раз, выбил воздух из впалой груди.

Затем, склонившись над Шпилевским, он сорвал с него бережно заштопанные синие трико и заржал, увидев лужу.

– Обоссался! А-а-а, блядь… – выдохнул он, но останавливаться не стал. Кот схватил Шпилевского за трусы и буквально поднял его в воздух, после чего несколько раз тряхнул, пока Шпилевский не вывалился из них и шлепнулся на мокрый пол.

– В натуре, еврей, – резюмировал Зяба, держа руки Шпилевского и не давая тому прикрыться. – Куцый хуишка, так-то.

То, что у Зябы был такой же хуй, никто не сказал.

– Хуй с ним. Погнали на разминку, – велел Дэн, поднимаясь со скамьи. Он брезгливо посмотрел на скукоженного Шпилевского и, отвернувшись, направился к выходу. Как и остальные. Кот, пнув еще раз лежащего, хлопнул Зябу по ладони и вразвалочку двинулся за всеми. Лишь я, наклонившись, подобрал с пола обоссанное трико и протянул его Шпилевскому. У еврея горели глаза, а лицо было смертельно бледным, однако Лёнька смог подняться, оделся и, как ни в чем ни бывало, поплелся в спортзал.

До восьмого класса Кот и Зяба просто пиздили Шпилевского, который не давал им отпор и покорно сносил все унижения. Глаза, которого заводили чужие муки, его игнорировал, однако Лёньке и так хватало «внимания» от одноклассников. Только перед контрольными он мог вздохнуть спокойно и принести в школу отцовский калькулятор. Дэн строго-настрого запретил трогать полезных лохов перед контрольными. Даже Шпилевского, который все равно бы дал списать.

Поэтому Зяба, алчно смотрящий на калькулятор, продолжал давиться слюнями, но спиздить игрушку так и не решился. Однако все менялось, когда контрольные заканчивались и снова начинались привычные испытания Шпилевского.

В восьмом классе Кот насрал ему в портфель. Старенький, но все еще крепкий, кожаный портфель до одиннадцатого класса подвергался унижениям, как и его хозяин. В тот день Кот пришел в школу с перегаром. В его мутных глазах плескалось не меньше литра винища, но Кукушка этого даже не заметила, что уж говорить о других учителях.

Два урока он отсидел с трудом и постоянно заваливался набок. Если бы Глаза его не поддерживал, точно бы пизданулся на пол. Но после звонка на перемену мутные глаза Кота заблестели. Он увидел прислоненный к парте портфель Шпилевского, и его ебанутую голову посетила еще одна ебанутая идея. Шепнув Зябе, чтобы тот отвлек Шпилевского, Кот подскочил к парте еврея, как огромный жирный пидор, и, схватив портфель подмышку, умчался с ним в неизвестном направлении. Шпилевский лишь обреченно проследил взглядом за удирающим Котом и уселся на свое место. Его лицо не выражало никаких эмоций, но я был уверен, что внутри он кипит, как наш старенький чайник.

Кот вернулся в класс через десять минут, и его довольное еблище светилось от радости. Он плюхнулся на свой стул и подмигнул Зябе, который до сих пор не понял, что сделал его «друг». Никто не понял, если честно. Я, как и каждый, подумал, что Кот просто заныкал портфель где-нибудь в школе и Шпилевскому придется изрядно побегать, чтобы его найти. Но на следующей перемене Кот дал подсказку, где искать, и Шпилевский, сорвавшись с места, бросился в туалет.

Он вернулся перед самым звонком, красный, как рак, от смущения. Наши девчонки, потянув носами, тут же скривились, когда почуяли аромат говна. А Зяба по-шакальи взвыл, когда до него дошел смысл того, что сделал Кот.

– А-а-а! Блядь! Насрал ему в чемодан?! А-а-а, Котяра, ты ебанутый! – заорал Зяба, хлопая Кота по жирной спине. Девки тоже заржали, когда Антрацит, вошедшая в класс и почуявшая, чем воняет, выгнала Шпилевского в коридор, обозвав напоследок «дристалой».

Лёнька пришел в школу на следующий день со всем тем же портфелем. Только теперь чистым. Я не знаю, сколько времени он провел, чтобы отдраить его от говна, но что-то подсказывало, что изрядно. Еще и родителям наверняка не сказал, чтобы лишний раз их не беспокоить. Портфелю потом еще не раз доставалось, как и Лёньке.

Однажды Дэн и Глаза решили покуражиться перед девчонками. Случилось это на уроке физкультуры – самом ненавистном для Шпилевского, как я всегда думал. Лёнька постоянно занимал место у самой двери, чтобы в случае чего быстро сбежать. Но не всегда ему это удавалось. В этот раз Кот предусмотрительно заблокировал своей тушей дверь, отрезав Шпилевскому путь к бегству.

Дэн и Глаза, налетев на Лёньку, сорвали с него старенькую форму, швырнули её в угол, а его, голого и упирающегося, потащили к выходу из раздевалки. Кот услужливо открыл им дверь и сам выскочил в коридор. Затем Глаза распахнул дверь бабской раздевалки и, насладившись увиденным, как и разномастным писком, помог затащить Шпилевского внутрь и закрыл дверь, завалившись на нее спиной. Лёнька долбил и стучал до последнего, пока не пришел Циклоп, наш учитель, и открыл дверь. Шпилевскому пришлось под уничижительный хохот пробираться сначала сквозь толпу первоклашек, выходящих после обеда, а потом нестись на всех парах ко второй двери в раздевалку, где остались его вещи. Циклоп еще и двойку влепил. «За срыв урока», как он важно заметил. Порой учителя были совсем слепыми. Или просто им так было удобно – не видеть или вовсе не замечать творившейся перед носом хуйни.

Девятый класс стал для Шпилевского Адом. После каникул четверка старшаков нашего класса притащила с собой блатные понятия и блатное поведение. Естественно, все лохи сразу же стали подопытными крысами.

Дэн любил на перемене собрать Шпилевского, Щенкова или меня, если кого-то из них не удавалось поймать, а потом десять минут ебал мозги на темы «бабла дать нормальным пацанам, кто ты по жизни, руки чму не пожимаем» и прочая хуйня. Щенков старательно подыгрывал, порой скалился, когда довольный Дэн хлопал его по плечу, выуживая у Щенкова деньги на обед. Шпилевский обычно молчал и вжимал голову в плечи, когда Кот, заебавшись скучать, замахивался на него кулаком. Я отвечал коротко, но, справедливости ради, меня редко дергали. Чаще всего Щенков и Лёнька не успевали съебаться и были вынуждены играть со старшаками.

Глаза где-то надыбал себе уебищные четки и, сидя на корточках перед кабинетом, с умным видом крутил их в руках. Зяба начал разговаривать, как зеки, бухавшие с алкашами из моего двора. Лишь Кот как-то проспал новое увлечение «друзей» и вместо этого с головой погрузился в «опускание». Он каждый раз выдумывал все новые и новые способы чморения лохов. Мне повезло. Увидев меня пару раз с Толиком-спортсменом, Зяба и Кот доложили об этом Дэну, и тот поступил на удивление логично. Меня избивали крайне редко до десятого класса, да и над вещами особо не издевались, предпочитая месить тех, в ком были уверены, что те рта не раскроют. Как раз в девятом классе и случилось событие, заставившее меня люто возненавидеть старшаков. Раньше я даже пытался их оправдывать: насрать учителю в стол, избить кого-то – типичные подростковые заморочки. Но в тот раз уроды хватили лишка.