Внимание… Марш!

Потерянному поколению советских юношей

и девушек (1968-1973 г.р.) посвящается

Предисловие

Может ли кто-нибудь точно назвать минуту, день, год, когда окончилась его юность? Может быть в тот момент, когда свежие булочки перестали пахнуть радостью, а стали просто ванильными, или когда ты понял, почему «Пижамные люди» вместо того, чтобы хулиганить, на гастролях играют в шахматы, читают книжки, знакомятся с достопримечательностями?

А может тогда, когда после произнесения торжественных слов присяги: «…быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров…», ты вдруг осознаешь, что буквосочетание «КВН» в армии означает «Кому Вы Нужны»?..

Юность оканчивается нахлынувшей вдруг пустотой и разочарованием в тех, кого считал близкими людьми, и пониманием того, что и сам оказался не очень-то хорошим другом…

Аромат юности уносится вместе с молочным запахом девичьих губ и чего-то запретного, ускользающего, источаемого нежной загорелой кожей. Когда стрелки, замершие на всех часах земли, вдруг, вздрогнув, как будто проснувшись и одумавшись, начинают свой рациональный и предсказуемый ход, более не отвлекаясь на такие мелочи, как эти ароматы…

А может быть, юность героев романа «Внимание… Марш!» окончилась, когда перестала существовать их страна? Или когда самый слабый и смешной человечек, который ставил всех в тупик своими похождениями, вдруг оказался героем?

Ритка и Стася. Кирилл, Лёнч, Равиль, Женька… Кандидаты в мастера спорта страны, которой больше нет… История легкоатлетической школы московского «Динамо», становясь частью истории некогда могучей империи, под рёв беспилотного «Бурана» и грохот десятибалльной трагедии вплетается в память и судьбы главных героев романа – представителей потерянного поколения…

Светлана Заболоцкая

* * *

А стройотряды уходят дальше.

А строй гитары не терпит фальши.

И наш словесный максимализм

Проверит время, проверит жизнь.

Николай Добронравов, 1976 год

Глава 1. Презумпция наивности

С майором нашим нам повезло. Хоть и вольнонаёмный кадровый офицер, но по натуре такой же вольнолюбивый, как и все спортсмены – неважно, бывшие или настоящие. Первым барским его жестом было отправить нас обратно по домам к маменькам, после того, как вытащил нас из утробы Городского сборного пункта на Угрешской улице. Ибо пилить с нами, новобранцами, своим ходом в часть ему было скучно. А может, майор был суеверен? Так или иначе, забривание в армию с пятницы, тринадцатого мая, откладывалось на сутки.

Тряслись в двадцатом трамвае до «Пролетарской» (ведь ни «Кожуховской», ни, тем более, «Дубровки» тогда ещё и в помине не было)1. Майор, формально распустив нас ещё на остановке, уселся в голове вагона и всю дорогу игнорировал наше присутствие, в то время как мы, четверо молодых оболтусов, оживлённо перебалтывались, болтаясь без дела на задней площадке.

Вернувшись, как ни в чём не бывало, домой, словно из какой-нибудь штатной командировки в ближайшее Подмосковье, я для начала навернул бабулиного борща. Ломоть ароматного круглого «Московского» оттенил своими вкусными корочками раскрасневшуюся от свёклы капусту и разваренную картошку. Бабуля придвинула чашку с компотом, присела на табурет, и теперь подробно рассматривает, как я ем. Дождалась момента, когда я вытер рот рукавом, и принялась расспрашивать меня про армию.

– Армия, это такое дело… – попытался рассказать я, прищёлкивая языком, который всё ещё боролся с налипшими на зубы остатками урюка из компота. – Это такое дело… Ну, в общем, спрятались мы на угрешке в спортзал, как майор нам велел. Чтобы отсидеться, кто бы нас ни вызывал. А он нас типа сам найдёт, когда приедет… Ну, и там на матах заснули… Майор, как выяснилось, четыре часа нас искал, нигде найти не мог. Мы ведь к девяти утра из военкоматов подъехали, а майор, оказывается, уже в начале десятого там был. Ну, пожурил нас, конечно. Вот, домой отпустил…

– И что ж теперь-то? – недоумённо полюбопытствовала бабуля.

– Теперь – завтра утром. Станция метро «Ленино»2. В центре зала.

– Поди ж ты…

Я чмокнул бабулю в щёку, поблагодарил за вкусный обед и поплёлся в комнату собираться на тренировку. Раздался телефонный звонок. В трубке – Машка.

– Ты дома?

– Дома.

– Почему? Тебя комиссовали? – стебётся Машка.

– Пока ещё нет, – оправдываюсь я. – Просто отпустили на побывку. А ты откуда знаешь?

– Мамка тебя видела. Ты вверх по эскалатору на «Рижской», она – вниз. Звонит, вся такая, с работы: боец твой, говорит, на квартиру вернулся, напрасно ты его вчера столь задушевно проводила. Ржала мне в трубку.

– Тут она права, – солидаризируюсь с её мамашей. – Действительно, напрасно. Что сподвигло тебя на подвиг… чёрт, коряво выразился… э-э-э, лишиться, так сказать, презумпции невинности?

– Козёл! – обиделась Машка.

– Уж не собираешься ли ты ждать молодого бойца два года?

Машка промолчала.

– Я на тренировку собираюсь.

– Вечером зайду? – кротко постулировала Машка. Знак вопроса можно смело опустить.

– Заходи, – со вздохом, не лишённым вымученного артистизма, сдался я.

Троллейбус запнулся на стрелке, клацнул релейной группой, докатился до остановки и расхлопнул широкие среднюю и заднюю двери. Я убедительно заглянул в глаза водительше, сидящей в метре от меня за стеклом с трафаретными надписями. Та нехотя щёлкнула тумблером и распахнула третью, то есть узенькую переднюю дверь. Я кивнул и выпрыгнул с площадки аккурат к почерневшей бронзовой памятной табличке художника Грабаря Игоря Эммануиловича3, прилаженной к некогда белой стене мосховского дома4. Городской транспорт отвалил, освобождая проезжую часть для перехода. Я перебрался на сторону Петровского парка, проскочив перед недовольным голубым москвичонком. Фыркнув сизым дымком, москвичонок пылит дальше, я же миную ворота и шагаю аллеей.

На ступеньках столкнулся с Ленкой. Та поправляла прическу – только выскочила из манежа, и было видно, что не хватило запаса времени прихорашиваться. Кожаная куртчонка была распахнута. Белую футболку как всегда у Ленки натягивали её особенные крупные сосцы.

– Опа! – удивилась Ленка. – Тебя вроде ж забрали?

– Не дождётесь, – врезал ей фразой из анекдота про старого еврея.

– Смотри, а то патруль сцапает.

– Завтра сам сдамся, – парирую в ответ.

– А что ты сегодня после тренировки делаешь? – прикусив верхнюю губу, с особым своим фирменным прищуром мониторит Ленка.

– Наслаждаюсь послепоследним вечером на воле, – признался я.

– Как это?

– Последний был вчера, – пояснил я и вспомнил, как ласкал Машку.

– А-а…

Она там что-то себе думает, оценивающе рассматривает меня. А я улыбаюсь во всю ширь лица и подбадриваю её движениями век. Наконец Ленка открывает рот, чтобы сформулировать свою идею. Но мне уже смешно. Я хлопаю её по плечу и спрашиваю:

– Ленка, а Ленк! О чём это твоё фамилие такое – Москова? Вроде буква лишняя, а? Нет?

– Дурак, – фыркнула Ленка и брызнула по ступенькам вниз, к метро. Кроссы её белые только и засверкали…

Динамовский манеж гудел, словно шмелиный рой, деловито сновавший беговыми дорожками и секторами для разного рода прыжков и метаний. Щелкали обрушиваемые барьеры, звенел отбрасываемый шест, ухали и пружинили ядра. Плюхались в маты тела спортсменов. Пели тренерские свистки. Под сводами манежа громоздились наставнические окрики, откровения метателей, выдыхающих в голос, и воркование голубей. В огромные (в пол) окна врывалось молодое майское солнце. Розовый тартан5 млел ему навстречу, грелся и вкусно пах родной спортивной резиной. В столбах света вилась вековая пыль. Бегуны резвились на дорожке. Пахли свежим рабочим по́том. В секторе для метания ядра пахло свежевыпущенными газами. Это Серёга Рубцов шёл на неофициальный рекорд СДЮШОР6 «Динамо».

Размявшись, я встал в колодки. Проделал это основательно и неторопливо. На «внимании» поиграл весом тела, распределяя его на четыре опоры. На самом деле – на шесть точек, так как большой палец и остальные четыре пальца создавали надёжную двойную опору для каждой из рук. Выпорхнул из колодок легко и непринуждённо. Частота работы коленей, «дизельная» тяга, положение спины – всё как надо. Н-А-Д-О. Назвался Атлетом – Делай Образцово.

– Вот смотрю я на тебя, – проходит мимо меня конкурирующий тренер Сан Саныч. – Каждый раз думаю – заснёшь ты в этих колодках. Словно в гамаке на ночь устраиваешься. А как выбежишь – прям орёл! И пруха у тебя есть, и техника неплохая! Вот скорости бы тебе добавить!..

– Куда ж быстрее, Сан Саныч? – отшучиваюсь я. – Ваших я и так порву.

– Э-эх, что тебе мои сопляки? Тебе в сборную надо пробиваться.

– А мне и так хорошо, Сан Саныч. Уж поверьте.

– Ну-ну…

Подхожу к Дёмину. Во рту у него свисток. Смотрит в секундомер, даёт короткую пронзительную команду. Стайка младших девчонок скатывается с виража в густую толпу «на прямых». Бегут легко, радостно, задорно. У них это только второй отрезок из четырёх первой серии. А потом ещё серия. Эта будет уже не в радость – начнётся настоящая работа. Дыхалка, сердцебиение, молочная кислота в молоденьких мышцах, упакованных в молоденькую вспотевшую кожицу. А если кто обедал перед тренировкой – ещё и слоников рожать придётся. Вот и посмотрим, как пойдут пешком на последних отрезках. Дёмин вновь засекает время на отдых девчонкам.

– Никафёдч, ну, как бы, здрасти, – смущённо говорю я шефу.

– Привет. Ты откуда тут?

– На троллейбусе приехал. Как обычно.

– Ты должен в учебке быть.

– Майор на завтра перенёс.

– Вечно Порфирий чудит.

– Так точно.

– Вольно. Что ж так рано пришел? Генка и остальные через час только подтянутся.

– Душевный порыв, Никафёдч, не ругайте.

– У меня для тебя плана тренировки на сегодня нет. Пинай балду.

– Сегодня и так целый день балдоворот балды в природе, – киваю я.

– Мордатенков сказал, когда присяга?

– Ничего он не сказал… Впрочем, нет, сказал. Завтра утром, метро «Ленино», в центре зала.

– Всё?

– Всё.

– Клоун. Я сам с ним поговорю. Тебе в Минск, на первенство ЦС «Динамо»7 ехать…

– Так вроде сначала наше внутреннее первенство, Московского городского совета «Динамо».

– Верно, но его можно в экстренном случае и пропустить. А ЦС нельзя.

– Не собираюсь я его пропускать. Открытие сезона.

Никафёдч усмехнулся.

– Сезон вы открывали второго мая. Эстафетой на приз «Вечёрки» по Садовому кольцу.

– Ага, в плюс семь с дождём тупили шипы о каменистый асфальт.

– Не повезло с погодкой в этом году. Бывает.

– Зато повезло, что никто не порвался. Обидно было бы схватить травму на этой ерунде. Ну, я-то хотя бы подхватил в аптеке фанфурик меновазина, растёрся заранее, а как другие – не знаю.

– Не заводись, – отмахнулся Никафёдч. – Раньше в спорткомитете гнали волну по поводу повышенного риска получения травм на этой эстафете. А один раз, в 1959 году, её даже отменили. Но с тех пор эта тема мало кем поднимается.

Ничего себе, удивился я. Отменили эстафету в связи с повышенным риском травмироваться! Подумать только! Я и не знал что такое возможно в нашей системе.

Ежегодная легкоатлетическая эстафета на приз газеты «Вечерняя Москва» традиционно проходит на Садовом кольце второго мая каждого года. Полный круг 17,6 километров делится на двадцать мужских и десять женских этапов, длиной от 200 метров на Таганке до 1150 метров на Краснохолмском мосту, где традиционно разыгрывается дополнительный приз имени братьев Знаменских. Все московские клубы выставляют сборные команды бегунов, от спринтеров до стайеров. Старт/финиш на площади Маяковского. Я традиционно бежал самый короткий, двухсотметровый этап в горку на Таганке. Ну а выиграли, как водится, Профсоюзы. Куда было «Спартаку» тягаться с ЦСКА и «Динамо», но теперь, когда все профсоюзные клубы слились в одну мощную команду – наоборот, странно было бы проиграть.

Без Женьки, которого призвали в армию на пару недель раньше, тренироваться было скучно. Когда все пинки для балды были израсходованы, отправился восвояси. Заняв своё коронное (у узкой передней двери) мягкое место, так, чтобы был великолепный обзор по ходу движения, вставляю в Walkman кассету с группой Tuxedomoon. Троллейбус шелестит рогами по толстым проводам. Водительша (та же самая) уверенно педалирует вагон о четырёх колёсах. Клацают контакты. Гудит электротягло. Пассажиры клацают компостерами – пробивают талончики.

Таким образом, семантика не работает.

Эту жизнь мы проживаем, только делая дело,

А органами чувств, возможно, придётся пожертвовать.

Таким образом, я просто хочу сказать,

Что так же, как и вы, я должен найти способ,

Чтобы рассказать вам всё, так ничего и не сказав.

(Господи!) Дай мне слова,

Но ничего не говори мне при этом.

Ох, (Господи!), дай же слова,

Которые скажут мне обо всём.8

В Марьиной Роще подсаживаются две контролёрши. Одну, в косынке, я помню, вторая – в больших черепаховых очках, новенькая. Суетится. Жестикулирует. Губы шевелятся. Слов не слышу – в ушах, как вы уже догадались, песня «Таким образом». Пришлось снимать наушники…

– …В каком институте учитесь?

– А разница какая?

– У вас студенческий проездной. Без предъявления студенческого билета – недействителен.

– Как-то не вожу с собой студенческий. Ни разу не спрашивал никто.

Жду реакции.

– А завтра вообще в армию ухожу, – зачем-то добавляю спустя секунды.

Дама смутилась.

– Мой на Дальнем Востоке служит, – поделилась она со мной сокровенным. – Полгода ещё.

– Ну и нормально. Не в Афгане же он.

– Отпуск ему не дали. Обещали, но там у них склад с валенками сгорел. А он в ту ночь на посту стоял. Вот собак на него и спустили, – вздохнула женщина.

– А зачем в армии валенки? – не понял я.

– Там морозы до минус сорока бывают…

– Кирзачи, как целлулоид, лопаются? – не выдержал я и засмеялся.

– Ладно, сынок, езжай…

– А буду солдатом – без билета буду ездить? Или штрафанёте?

– Если командировочное удостоверение на руках – едешь бесплатно, – вмешалась опытная контролёрша. – Если нет, не только оштрафуем, но и патруль вызовем.

– И военный билет не забывай, – поддакнула новенькая, – без него никак. Это студенческий нам… ну мы его сквозь пальцы проверяем… Армейские порядки иные…

– Спасибо за совет, – искренне благодарю я.

– А тех, кто в военной форме едет, мы вообще ни о чём не спрашиваем, – добавила бывалая.

Тем временем, вымороженные долгоиграющими светофорами перед Гиляровского и проспектом Мира, мы перевалили площадь Рижского вокзала. Конечная. Водительша зевнула с потягушками и отправилась в диспетчерскую отмечать путевой лист. Контроль побрёл на переход через Сущёвский вал окучивать следующий попутный (или в данном случае поперечный) городской транспорт. Я нырнул во двор серой кооперативной шестнадцатиэтажки, первой из трёх, что расположились между проспектом Мира и Большой Переяславкой. Машка жила в третьей. Мы с ней одноклассники. Загораживая школьную доску, Машкин затылок промаячил перед моим носом десять лет. Сначала с тяжёлой косой. Потом с короткими косичками по бокам. Затем вновь с копной волос. Копна сменилась каре. Ну и так далее, всех метаморфоз не упомнить.

Минуя двор, беру правее, к ларьку с квасом. В очереди трое. Из них двое с бидонами. Третий – Вася Васильков. В проёме основательных сталинских жилых домов снуют по проспекту такси с зелёными огоньками. Громыхают разбитые грузовики. Тарахтят «Запорожцы» и мотоциклы с яйцевидным придатком – коляской. Шелестят «Жигули». С сиреной пронесся «рафик» скорой помощи. В «Склиф» торопится (левая стрелка на Астраханский после кольцевого метро). По тротуару семенят два абсолютно одинаковых ребёнка и держат за руки одну и ту же маму.

– Привет! – трогаю Васю за плечо.

– Привет! – оборачивается он.

– Ты как здесь?

– Брожу. Смотри, что нашёл! – Вася роется в кармане и извлекает горсть цветных обрывков.

Я присматриваюсь. Батюшки! Это ж сторублёвки!

– Кто же их порвал?

– А мне почём знать? Иду по тротуару. Смотрю – что-то яркое коричневеет. Присмотрелся – не понял. Нагнулся – а там мазня какая-то и серия гознаковского шрифта. Ну, я сначала решил, что лотерейный билет какой. Не выигравший. А потом думаю, дай-ка изучу поближе. Только подобрал, заметил рядом ещё один кусочек. Потом ещё, а в трёх метрах ещё один. Ну, я собрал их. Разложил на ладони. И понимаю, что это наши советские целковые. В максимальном их, так сказать, воплощении. Сторублёвки! Стою, озираюсь вокруг. В стороне вижу ещё несколько обрывков, потом ещё… Наконец замечаю, что вдоль тротуара течёт ручей, а в воде бегут такие же бумажечки. Ну, я и мокрые все пособирал, что нашёл. Жаль, вода убежала в подмосковные тартарары…

– В ливнёвку, что ли? – не понял я.

– Самую, что ни на есть, – кивнул Вася. – Последний обрывок прямо с решётки снял. Чудом не смыло. Вот так! Ща кваса напьюсь, пойду на лавочку во дворик какой – раскладывать буду. Это ж богатство!

– Это обрывки, Вася! – аккуратно напоминаю ему я.

– И что с того? Их же обменять можно в Госбанке на Настасьинском. Дом четыре. На целые.

– Откуда ты знаешь?

– Да все знают, – пожал плечами Вася, – не тайна.

Ох, и вкусен этот квас! Особенно после тренировки. Даже если пинал балду. А та пиналась в ответ. Основательно, кстати, напинался. Двенадцать отрезков с низкого старта. Виражи, а потом ещё приседы со штангой, чередующиеся с прыжками с места. Во всеоружии ухожу в армию. Завтра спина и задние поверхности бёдер отваливаться будут. Трентальчика надо бы за подкладку зашить, подумал я, и пнул пустую консервную банку. Та улетела в подворотню с гулким грохотом.

– Хулиган! – взвизгнула бабуся в сером плаще.

– Ещё какой! – отозвался я и скорчил гнусную рожу. Бабка отшатнулась.

– Вырастили окаянных… – бабуся перекрестилась и засеменила прочь.

Мы с Васей немного поржали, кивнули друг другу, и разбежались по своим делам.

Я зашёл в комиссионку. Ту, что в бывших Спорттоварах открыли. Янтарный кулон, что привёз из Клайпеды прошлым летом, по-прежнему не продан, лежит на витрине, запылился уже. Кабы знал, что такая засада. И кольцо, и серёжки, и даже аляповатый перстень (все из балтийской янтарной коллекции) давно улетели. Деньги за вычетом комиссии в обмен на предъяву паспорта получены. А кулон оказался никому не нужен. Я и сам уже почти забыл. Стою, смотрю на него и понимаю, что надо забирать. Нечего ему тут делать. Без перспектив.

В ладони он оказался тёплым. Забагровел, залучился в предзакатном солнце. Так и шагал к дому. На лице улыбка. В кулаке – кусочек янтаря.

Мама пришла с работы минут пятнадцать назад. Успела переодеться в халат, уже начистила картошки, сейчас подметает коридор. Мне только и осталось, что подхватить ведро и вынести мусор.

Ввалился в свою комнату. Рухнул на тахту. Руки за голову. Взгляд на трещину в потолке. Вскочил. Надавил клавишу «пуск» на заслуженной «Электронике-311». Кассета запустилась с того самого места, на котором всё закончилось в прошлый раз. А именно: Фрэнк Заппа «Пижамные люди»9. Песня о музыкантах-паиньках, которые, вместо того, чтобы хулиганить на гастролях, играют в шахматы, читают книжки, знакомятся с достопримечательностями. По мнению Фрэнка, как можно по-настоящему отрываться и развлекать массы, если ты трезв и не под кайфом? Но самое неприятное, что все они на ночь одевают пижаму!

С этими всё понятно. Нажимаю «стоп». Переворачиваю кассету. Там обнаруживается то, что потрафит моменту. Один из самых глупых Запповских номеров, длиннющая «Маленькая зелёненькая розеточка». Бестолковая навязчивая песня из двух строк, однако, с приятным развлекательным уклоном, что поднимает настроение. В коде Заппа поёт нижеследующие строчки (делаю погромче):

Теперь вы видите, в некоторых странах третьего мира

Может оказаться сложно танцевать под эту песню,

Потому что проигрыватель на керосине –

Не самое эффективное устройство.

Часто жижа заканчивается прямо на середине припева.

Однако мы продолжаем, несмотря на то,

Что топлива может быть мало в вашем проигрывателе.

Эту песню мы предлагаем также четвёртому миру,

Там, где действительно тяжело.

Ведь ребята поддерживают работу проигрывателя,

Потирая две палочки друг об друга.

Если ничего не помогает, ну тогда просто выбросьте пластинку.10

Минуты через три раздаётся отчётливый стук молотком по стояку центрального отопления. И почему моих соседей не расслабляет эта музыка? Вырубил кассетник. Поплёлся на кухню.

Поужинали. Напились чаю. По телеку – «Служебный роман»11. Чтобы найти кого-то… Весь мир готов я обойти… Никуда идти не пришлось. Машка сама пришла. На её совсем не игрушечных телесах – чёрное воздушное платье с пышным воланом юбок. Впрочем, коротковатых. Большие Машкины колени не прикрыты. Машка берет мою ладонь и кладёт себе на бедро, куда-то выше ватерлинии. Я невольно нащупываю кружева чулка.

– Ты в чулках?

– Представь себе! Впервые в жизни. Они на липучках. Новая мода… Папка из Праги привёз.

Папаша у неё – учёное светило. Постоянно по симпозиумам мотается.

– Всё когда-то бывает в первый раз, – задумчиво говорю я. – И первая рюмка водки натощак тоже.

Машка меня не слышит. Оказывается, она только из консерватории. Моя музыкантша больших форм была на концерте. Владимир Спиваков и «Виртуозы Москвы»12. В программе – Чайковский, Свиридов, Прокофьев. Теперь перевозбуждена. Повалила меня на тахту, накрыла юбками… Лезет целоваться. Нашла коса на камень. Я ж разбит после тренировки. Мне не до либидо. Устал по самый си-бемоль. Но Машке однофигственно. Наступает всеми флангами сразу. Сверху и вокруг.

– Машк, как же ты дожила без секса до вчерашнего вечера?

– Сама не знаю, – отвечает и смеётся. – А главное, не понимаю, зачем?

– Воспитание, наверно, – подсказываю я.

Забалтываю девушку, чтобы защитить свою стремительно ущемляющуюся свободу и оттянуть момент капитуляции.

– Наверно. Маме вчера вечером рассказала, а она удивилась. Говорит: я думала, ты давно уже… Вот так!

– Вот как так?

– Вот как так что?

– Что-то вот как-то так, да…

– Да ну тебя.

– И поделом мне.

– Завтра опять в армию?

– Снова, Машк, сно-ва!

– Ну, давай уже… Надевай его на себя…

– Их нет. Ты забыла? Вчера ж и закончились.

– Как??? И ты не купил?

– Да как-то забыл…

– Ты идиот?

– Не исключено.

– Ты думаешь, девочка должна идти в аптеку?

– Вариант.

– Хрен тебе!

– Ну, тогда…

– Что тогда? – не терпится Машке.

– Вся жизнь впереди… Разденься и жди… – негромко пропел я.

Ну вот. Приложила меня по щеке. Не сильно. Но душевно. С хлёстким щелчком.

– Входи так, болван. Только не вздумай пичкать меня своими сливками.

– Уж тогда скорее фаршировать, Машк. Пичкают обычно в рот.

– Ещё чего! – вспыхнула Машка. – А впрочем… Это же моя главная эротическая фантазия пубертатного периода. Давай как-нибудь попробуем!

– Маша, ты – монстр! Тебе не восемнадцать, а все…

– Девятнадцать. Да, через двадцать шесть дней. Не забудь!

– А чего откладывать? Мне завтра в армию идти. Давай я тебе сейчас подарок подарю, – завёлся я.

Вскочил с тахты и схватил с письменного стола янтарный кулончик.

– Вот!

– Ах, какая прелесть! – зашелестела Машка. Всё в ней зашелестело. Губы. Юбки. Волосы. Ресницы. Она посмотрела на меня с крайней степенью плотоядства.

Я понял – пора сдаваться. Поцелуя не избежать. Ну и последующего тоже.

Тикали часы. Бормотал за стенкой телевизор. Скрипели паркетом соседи сверху. По карнизу стучал преднощный майский дождь. Расслабленная Машка утвердила свою голову на моём плече. Разбросала волосы. Лежит за моим ухом, сереет глазами. Ресницы хлопают, как крылья дракона. Раскрасневшиеся губы, в конце концов, упокоились…

– А у тебя другие девочки были? – копнула она с ходу на штык лопаты.

Несмотря на такой беспардонный наглёж, врать не хотелось.

– Была. Одна… Ещё в десятом классе. Могло быть и больше, – вспоминаю Ленкины сосцы под футболкой.

– Ну и почему?

– Да тюфяк я. Мечтате́лый мужчина.

– Какой же ты тюфяк? Повалил меня вчера. За сиську схватил.

– Вообще-то я так не умею, – оправдывался я. – Это когда ты в комнате, кругом твои буфера.