Родня: Жизнь, любовь, искусство и смерть неандертальцев

Чем больше мы узнаем о неандертальцах, тем разнообразнее и сложнее возникающая перед нами картина. За всем не уследишь: раскопаны тысячи археологических памятников. Поэтому мы будем держаться ориентиров – ключевых объектов, отражающих знаковые моменты истории неандертальцев, – и одновременно смотреть шире, учитывая необъятность темы. Некоторые из памятников – например, грот Абрик Романи в Испании или Денисова пещера в Сибири – рассказывают о невероятных открытиях нашего века. Другие, подобно гроту Ле Мустье в самом сердце региона Перигор на юго-западе Франции, иллюстрируют хроники жизни неандертальцев, переплетенные с историей самой археологии как науки. В этом гроте обнаружены чрезвычайно важные находки – два скелета, о которых мы еще поговорим позже, – а также каменные артефакты[2], позволившие отнести объект к характерным памятникам неандертальской культуры. Грот Ле Мустье был свидетелем исследований, длившихся более века, принимал в своих стенах целый ряд ученых, а незадолго до Первой мировой войны даже стал источником значительных геополитических проблем. Однако история с неандертальцами начинается не в Ле Мустье и не во Франции 1914 г. Нам нужно отступить еще на пять десятилетий назад, в 1850-е гг.

Все любят истории из серии «А как вы познакомились?». Замысловатый рассказ о наших отношениях с неандертальцами состоит из озарений и недоразумений: он рожден промышленной революцией, опален войнами, сияет блеском потерянных и найденных драгоценностей. Начиная с забытых ныне встреч десятки тысячелетий назад, когда мы увидели друг в друге людей, и до сравнительно недавнего открытия этих древних родственников наша страсть не ослабевает. Будь у нас машина времени, мы бы устремились обратно в плейстоцен[3], чтобы пройтись по инею и услышать дыхание мамонта. Но, чтобы ясно увидеть и начало, и конец этой грандиозной и запутанной истории, начинать нужно с середины.

Давайте перенесемся всего на пять-шесть поколений назад и посмотрим, как зарождалась наука, изучающая эволюцию человека. Будучи изначально нарциссической (как-никак дитя викторианского мировоззрения), она всегда касалась вопросов о том, кто мы такие и в чем наше предназначение. В условиях величайших, до той поры невиданных социально-экономических потрясений ученые XIX в. размышляли над диковинными костями, обнаруженными в европейских пещерах. С самого начала было ясно одно: неандертальцы породили нескончаемые споры о том, что значит быть человеком. На свете не так много фундаментальных, выходящих за рамки простого любопытства вопросов, ответы на которые имеют столь большое значение. Выяснив, каким образом первые исследователи доисторического периода решали проблему классификации этих неоднозначных существ, мы сможем понять противоречивость сведений о неандертальцах и объяснить, с чем связаны сохраняющиеся по сей день предрассудки.

Эта история началась в конце лета 1856 г. Карьеры, в которых активно велась добыча мрамора и известняка, постепенно добрались до глубокого ущелья, расположенного в красивейшем месте к юго-западу от Дюссельдорфа. Ближе к вершине скалы находилась пещера, известная как грот Фельдхофер. Она была заполнена тяжелыми, плотными отложениями, для удаления которых требовалось проведение взрывных работ. Внимание одного из владельцев карьера привлекли крупные кости, извлеченные рабочими из грота. Будучи членом местного общества естественной истории, он предположил, что кости могут принадлежать вымершим животным и представлять научный интерес, поэтому решил не выбрасывать этот разношерстный набор, включающий – что особенно важно – черепную крышку. Место находки посетил Иоганн Карл Фульрот, основатель общества, определивший, что кости принадлежат человеку. Он отметил и то, что кости успели окаменеть, а значит, были очень древними[4].

Судя по всему, находка из Фельдхофера поразила воображение местной общественности, а после сообщений в прессе загадочными костями заинтересовались ученые, занимающие более высокие ступени в интеллектуальной иерархии. В начале 1857 г. гипсовый слепок черепной крышки выслали в Бонн анатому Герману Шафхаузену, который, к счастью, не исключал того, что кость может принадлежать человеку. Сами окаменелости в конце концов также были упакованы в деревянный ящик и в сопровождении Фульрота отправились в Бонн по железной дороге, построенной всего десять лет назад. Окинув кости опытным взглядом, Шафхаузен сразу отметил их массивность – особенно это касалось черепа. В то же время другие признаки, к примеру покатый лоб, напомнили ему об обезьянах. Учитывая их явно древний возраст и пещерное происхождение, он склонялся к тому, что это останки примитивного человека. Тем летом они с Фульротом представили свои находки на заседании Общества естественной истории провинций Рейнланд и Вестфалия. Всего через несколько лет после этого неофициального дебюта в обществе еще более счастливая случайность позволила спасенным костям первыми среди ископаемых человеческих останков обрести научное название – Homo neanderthalensis.

Сегодня слово «неандерталец» знакомо всем, меж тем его история полна необычайных совпадений. Долина Неандерталь (букв. «долина Неандера»), где изначально покоились кости, была названа в честь Йоахима Неандера, педагога, поэта и композитора, жившего во второй половине XVII в. Будучи кальвинистом, он, бывало, черпал религиозное вдохновение в природе, в том числе во время прогулок в глубокой долине реки Дюссель. Живописные пейзажи этого места – утесы, пещеры, скальные арки – так полюбились художникам и романтически настроенным путешественникам, что вокруг него выросла целая туристическая индустрия. Йоахим Неандер умер в 1680 г., но оставил достойное наследство – его знаменитые гимны даже были исполнены три столетия спустя во время празднования бриллиантового юбилея правления королевы Елизаветы II. К началу XIX в. в его честь назвали одно из ущелий – Неандерхёле, – а еще через несколько десятилетий сам Йоахим уже не узнал бы этих мест. В результате активной разработки карьеров узкие теснины исчезли, а образовавшаяся долина стала именоваться Неандерталь. Вот что удивительно: изначально семья Йоахима носила фамилию Нойман, но, следуя моде на классические имена, его дед изменил ее на греческий лад – Неандер. Оба слова – «Нойман» и «Неандер» – в буквальном переводе означают «новый человек». Разве можно было подобрать более подходящее название для места, где впервые обнаружили новый вид человека?

Даже если с точки зрения анатомии все было очевидным, все-таки требовалось доказательство того, что кости действительно очень древние. Фульрот и Шафхаузен вернулись в карьер и побеседовали с рабочими, которые подтвердили, что останки лежали на глубине около 0,5 м (2 фута) в ненарушенном слое глины. В гибридной библейско-геологической трактовке Фульрота это указывало на времена до Великого потопа, то есть на чрезвычайно древний возраст скелета. Это придало первооткрывателям уверенности, и они опубликовали резонансное заявление о том, что до Homo sapiens существовал некий впоследствии исчезнувший человеческий вид. Кстати, еще одно совпадение: в том же 1859 г. научное сообщество испытало подобное потрясение от теорий естественного отбора Дарвина и Уоллеса. Но по-настоящему оглушительный успех находку из Фельдхофера настиг лишь два года спустя, когда замечательный биолог Джордж Баск перевел с немецкого оригинальную статью.

Сегодня о нем мало кто знает, но в XIX в. Баск был одним из ярких представителей научной элиты и интересовался столь разнообразными областями знания, что сейчас это кажется невозможным, а тогда такая универсальность была присуща многим ученым. Будучи членом Геологического общества, президентом Этнографического общества, а к 1858 г. – секретарем секции зоологии Линнеевского общества (передового научного общества по изучению биологии), в 1861 г. Баск перевел и прокомментировал статью о находке из грота Фельдхофер. Он отметил, что принадлежность человеческих останков к периоду глубокой древности была убедительно доказана артефактами, обнаруженными в разных местах рядом с вымершими животными, и особое внимание обратил на сравнение обнаруженного черепа с шимпанзе. Кроме того, он указал на насущную потребность в продолжении поисков подобного материала.

На самом деле такие находки ранее уже встречались, однако не были правильно распознаны. Человечество тысячелетиями не вспоминало о своих давно утраченных родственниках, а затем, в первой половине XIX в., – как автобусы на остановку – один за другим явились сразу трое кузенов. Череп первого из них в 1829 г. попал в руки Филиппа-Шарля Шмерлинга – одного из растущего числа любителей «окаменелостей», имевшего притом медицинское образование. В пещере Анжи (Бельгия) он обнаружил человеческие кости. Вместе с останками других животных и каменными орудиями они лежали под полутораметровым слоем сцементированных обломков породы[5].

Несмотря на свою необычную продолговатую форму, череп из Анжи[6] большого внимания не привлек, потому что принадлежал ребенку: как и мы, юные неандертальцы должны были «дорасти» до взрослого состояния. Череп взрослого индивида из грота Фельдхофер выглядел массивнее, к тому же вместе с ним обнаружились и другие части тела[7]. Ребенку из Анжи пришлось ожидать идентификации до начала XX в., однако, к счастью для Баска, на территории, контролируемой Великобританией, нашли другого неандертальца – на этот раз взрослого.

В 1848 г. в Гибралтаре в руки офицера с поразительно соответствующей случаю фамилией – Флинт[8] – попал череп. Дело снова было в добыче известняка (на этот раз для укрепления британских фортификационных сооружений), однако благодаря служебному положению лейтенанта Эдмунда Флинта и его увлечению естественной историей находку не выбросили[9].

Гибралтарская скала вздымается ввысь, как гигантский зуб гиены. Ее флора и фауна привлекали внимание увлеченных любителей природы из числа сослуживцев Флинта, а он сам был секретарем их научного общества. В протоколе заседания от 3 марта 1848 г. зафиксировано его выступление с демонстрацией «человеческого черепа», найденного в карьере Форбса, выше места размещения артиллерийской батареи XVIII в. Без сомнений, офицеры передавали находку из рук в руки, вглядывались в огромные глазницы, но, помимо того что череп (в отличие от фельдхоферского) был практически цел, ничего выдающегося, судя по всему, в нем не увидели. Возможно, детали скрывались под слоем отложений, но неспособность «увидеть» его экзотическую форму следует отметить особо.

Череп из карьера Форбса оставался неприметным экспонатом в коллекции офицерского научного общества, пока в декабре 1863 г. его среди других предметов не увидел Томас Ходжкин[10], врач и любитель этнографии, посетивший Гибралтар. По всей видимости, он читал выполненный его другом Баском перевод сообщения о находке из грота Фельдхофер, поэтому и заприметил нечто особенное в черепе, который к этому времени, вероятно, находился на попечении капитана Джозефа Фредерика Броума, уважаемого гибралтарского антиквара и начальника военной тюрьмы. Увлекавшийся геологией и палеонтологией Броум в течение нескольких лет посылал Баску собственные находки, а потому череп из Форбса также отправился в Британию и в июле 1864 г. был доставлен по адресу.

Должно быть, Баск сразу заметил, что большой нос и выдающаяся вперед лицевая часть на удивление схожи с чертами, на которые намекал фельдхоферский череп, включавший лишь черепную крышку с частью края глазницы. Он также понял, что эти исчезнувшие люди, скорее всего, жили на территории «от Рейна до Геркулесовых столбов». Буквально через два месяца череп из Форбса был впервые продемонстрирован ученым, хотя кое-кто удостоился специального предварительного показа. Благодаря замечательной привычке викторианских джентльменов вести переписку нам известно, что череп из карьера Форбса с большой долей вероятности побывал в руках Чарльза Дарвина. Доставил его коллега Баска, палеонтолог Хью Фальконер, поскольку состояние здоровья не позволяло Дарвину самому совершить поездку на торжественную церемонию. Дарвин счел находку «удивительной», однако поскольку он всегда был немногословен, когда дело касалось происхождения человека, то никаких сведений о его реакции на неандертальцев не осталось.

Чтобы установить геологический контекст, в котором находился череп, Баск и Фальконер вернулись в Гибралтар в том же году. Увиденное позволило им уверенно заявить, что это второе из известных чрезвычайно древних «дочеловеческих» существ. Впрочем, предложенное ими название вида Homo calpicus[11] не стало общепринятым. Уильям Кинг, бывший директор музея Хэнкока в Ньюкасле и глава кафедры геологии и минералогии в университете Голуэй, занимался изучением слепков останков из грота Фельдхофер, и предложенное им название было опубликовано, пока найденный в Гибралтаре череп плыл в Великобританию. По действующему в науке правилу первенства мы до сих пор используем название Homo neanderthalensis.

Однако наиболее жаркие споры разразились вовсе не по поводу присвоения имени этим необычным ископаемым останкам. Сильный общественный резонанс, вышедший за рамки научного сообщества, был вызван закреплением за ними звания вымерших членов нашего рода, Homo. Эта идея, резко противоречившая представлениям западного мира XIX в., натолкнулась на яростное сопротивление[12]. С резкой критикой незамедлительно выступил Август Франц Йозеф Карл Майер, вышедший в отставку коллега Шафхаузена, специалист в области анатомии и креационист.

Майер утверждал, что это были останки больного и травмированного – но в остальных отношениях обычного – человека. Чуть позже, в 1872 г., знаменитый биолог Рудольф Вирхов осмотрел кости из грота Фельдхофер и согласился, что анатомические особенности можно объяснить тем, что останки принадлежат страдающему артритом, рахитичному русскому казаку со сломанной ногой и искривленным из-за долгой верховой езды скелетом. Якобы он укрылся в пещере и там умер. Сегодня это звучит до смешного неправдоподобно – и, как ни странно, как раз подчеркивает схожесть костей с человеческими, – но Вирхов пользовался всеобщим уважением в медицинских кругах как основоположник теории клеточной патологии и разработчик первых методик патологоанатомического вскрытия. Наверное, неудивительно, что он связывал анатомию фельдхоферских костей с болезнью и ранением, предположив даже, что тяжелые надбровья сформировались потому, что человек, испытывая хроническую боль, постоянно хмурился[13].

Между тем Баск тоже был медиком. За десятилетия службы хирургом в военно-морском флоте он сталкивался с различными травмами, заболеваниями и инфекциями и, несомненно, в той же мере подвергался искушению рассматривать неандертальцев сквозь призму патологий, однако от этого его уберегли знания в области зоологии и опыт в классификации видов[14]. Баск был уверен, что строение увиденных им костей невозможно объяснить ни болезнью, ни физической травмой, и с удовлетворением заметил: те, кто отказывается принимать фельдхоферскую находку, должны признать, что хилый казак вряд ли дошел бы до Гибралтара, чтобы там умереть. Эти дебаты продолжились и в XX в., но так или иначе неандертальцы не возникли из тьмы, подобно горящим стрелам неприятеля. В западных интеллектуальных сообществах все чаще высказывались сомнения в том, что мир в точности воспроизводит библейские предания.

Разнообразные естественно-научные открытия, сделанные со времен Средневековья, – от неизвестных континентов до астрономических тел, которые раньше были невидимыми, – привели к перестройке системы знаний и философии. И хотя окаменелости попадались людям на глаза на протяжении тысячелетий, лишь к XVIII в. биологи начали относиться к ним как к некогда жившим существам, которых можно изучать. Ученые обращали все больше внимания на земные глубины: например, уже в 1771 г. была изучена огромная пещера Гайленройт в Германии. Возникло представление о «затерянных мирах», населенных исчезнувшими животными. Богословские теории о цикличности стихийных бедствий ничуть не утратили своего влияния, однако к началу XVIII в. стало очевидно, что представления о допотопной Земле не соответствуют действительности. Выяснилось, что арктические животные – например, северные олени – когда-то обитали на многие тысячи километров южнее. Было верно и противоположное: кости гиппопотамов были обнаружены в не имеющем никакого отношения к тропикам Йоркшире. В эволюцию живых организмов верили еще не все. Некоторые естествоиспытатели – в том числе приверженцы религиозных учений, как, например, Вирхов, – даже видели в таких теориях угрозу нравственности, опасаясь, что это приведет к социальному дарвинизму.

Между тем по мере обнаружения новых ископаемых останков появлялось все больше аргументов в пользу существования другой разновидности человека. Всего через год после того, как неандертальцам официально присвоили предложенное Кингом название, было выдвинуто предположение, что нижняя челюсть без подбородка, найденная в Бельгии вместе с мамонтом, северным оленем и носорогом, принадлежит тому же виду. Однако прошло еще два десятилетия, прежде чем были найдены почти целые скелеты. В 1886 г. в той же Бельгии, в пещере Бек-о-Рош близ селения Спи, были обнаружены останки двух взрослых особей, и стало ясно, что известные ранее уплощенные, продолговатые черепа со скошенными подбородками и мощные конечности принадлежали примерно таким же существам. Это убедило ученых в том, что неандертальцы являются исчезнувшей популяцией с характерной анатомией. Но, разумеется, ископаемые останки – это еще не вся история.

Перед первыми исследователями доисторического периода стояла фундаментальная проблема – время. Не располагая методами точного определения возраста, они опирались на относительную хронологию: окаменелости или артефакты, найденные вместе с останками вымерших животных, очевидно, были старше современного мира. Британский геолог Чарльз Лайель понимал, что древнее прошлое Земли простирается далеко за пределы нескольких библейских тысячелетий, и в своем великом труде «Основные начала геологии» доказал: если времени достаточно, то мир может быть «сотворен» в ходе простых, наблюдаемых геологических процессов. Всю историю планеты можно расшифровать с помощью метода стратиграфии: поскольку с течением времени осадочные породы накладываются друг на друга, то более древний возраст имеют пласты, залегающие на большей глубине. Лайеля очень заинтересовал грот Фельдхофер, и в 1860 г., не дожидаясь перевода Баска, он отправился туда с целью изучения сохранившихся отложений. Фульрот показал ему череп и подарил слепок: образец совместного использования данных в Викторианскую эпоху. К тому времени сама пещера уже была на грани разрушения, и экспертное мнение Лайеля сыграло решающую роль для признания ее древнего возраста в научной среде.

Более того, стратиграфический принцип Лайеля лег в основу археологии как научной дисциплины. Он давал возможность структурировать процессы, происходившие в далеком прошлом, установить относительный геологический возраст рельефа и проиллюстрировать, как формировались отложения в границах археологических памятников. Выявленные во время раскопок вариации цвета или текстуры грунта, а также содержимое каждого слоя – артефакты и кости животных – указывают на то, как с течением времени изменялись условия. В течение многих десятилетий доводы в пользу того, что неандертальцы были до неприличия древними, как многие и подозревали, опирались исключительно на такие рассуждения. Потребовалось почти столетие, чтобы ученые наконец разработали методы прямого датирования находок. Начиная с 1950-х гг., когда был изобретен радиоуглеродный метод определения возраста[15], появилось бесчисленное множество других способов, применимых практически ко всему: к костям, сталагмитам и даже отдельным песчинкам.

Некоторые категории каменных артефактов даже могут быть датированы напрямую, хотя ни одна из ранних находок ископаемых останков неандертальцев не сопровождалась, как думали тогда, рукотворными предметами. Сейчас-то мы знаем, что и в Фельдхофере было много орудий, но первооткрыватели не так хорошо разбирались в древних технологиях, чтобы отличить естественным образом расколовшийся камень от обтесанного преднамеренно.

Как и в случае с окаменелостями, люди интересовались древними артефактами задолго до того, как были обнаружены первые неандертальцы. В обществах эпохи металла случайные находки каменных массивных ручных рубил или изящных стрел требовали объяснения. Люди искали как естественные, так и сверхъестественные причины их появления, называли их «громовыми» камнями, верили в их способность притянуть к себе удар молнии[16] или сочиняли сказки про крохотных эльфов, использовавших такое оружие. Историки же, с другой стороны, связывали эти вещи с известной им хронологией. Одно из первых задокументированных описаний доисторического каменного орудия относится к 1673 г., когда в Лондоне на Грейс-Инн-Лейн рядом с костями якобы «слона» был обнаружен предмет треугольной формы. Хотя в то время уже начинало формироваться представление о геологическом возрасте, было все же решено, что найденные кости принадлежат слону римлян, атакованному кельтским воином. Самой мысли о том, что с момента изготовления этого изделия и до основания Рима прошло время жизни тысяч поколений, ни у кого не могло и возникнуть. Тем не менее спустя примерно столетие общество уже было готово к тому, что глубоко погребенные кости относились к «воистину весьма отдаленным временам, даже более ранним, чем сам наш мир»[17]. Однако истинное значение каменных изделий для понимания ранней истории человечества еще предстояло открыть.

Первым, кто целенаправленно, хотя и по незнанию, извлек из земли неандертальские артефакты, был француз Франсуа де Жуанне. В период между 1812 и 1816 гг. он проводил раскопки в гротах Пеш-де-лʼАзе I и Комб-Греналь на юго-западе Франции и обнаружил обожженные кости животных и остатки производства кремневых орудий. Принципиально важным было его замечание о том, что они залегали в древней брекчии, но поскольку даже до обнаружения черепа в Анжи еще должно было пройти больше десяти лет, то он понятия не имел о неандертальцах и о вымерших гомининах вообще. Де Жуанне не придумал ничего лучше, чем соотнести свои находки с «очень древними галлами», что на удивление похоже на стопятидесятилетней давности интерпретацию орудия с Грейс-Инн-Лейн[18].

После де Жуанне появлялось все больше свидетельств в пользу того, что такие находки невозможно втиснуть ни в исторические, ни в библейские временные рамки. На юго-востоке Франции в пещерах Бизе антикварий[19] Поль Турнал обнаружил кости пещерного медведя и северного оленя рядом с явно рукотворными предметами и в 1833 г. выдвинул предположение об эпохе anté-historique (доисторической). Примерно в то же время французский археолог Жак Буше де Перт обнаружил обработанные кремни, погребенные глубоко под галькой в долине реки Сомма на севере Франции. Трудно было себе представить, что они появились там в недалеком прошлом, хотя даже окаменелые останки слонов и носорогов не имели тогда достаточного научного признания. Что-то стало меняться лишь примерно в те же годы, когда распространились новости о находке из грота Фельдхофер.

Здесь мы вновь встречаемся с Хью Фальконером, доставившим найденный в карьере Форбса череп Дарвину. Как и Баск, Фальконер сегодня не очень известен, однако он стоял у истоков науки об эволюции человека. После многолетних палеонтологических изысканий в колониальной Индии он провел в 1858 г. раскопки в пещере Бриксхэм (графство Девон, Англия), где под сталагмитовой коркой на дне пещеры обнаружил каменные орудия и исчезнувшую фауну. В том же году Фальконер посетил галечники Буше де Перта и, убедившись в их почтенном возрасте, посоветовал съездить туда геологу Джозефу Прествичу. По стечению обстоятельств Прествич встретил там Джона Эванса, известного знатока каменных орудий, и Чарльза Лайеля, приехавшего к Буше де Перту по своей инициативе. В 1859 г. все они авторитетно заявили, что и каменные артефакты, и останки вымерших животных действительно относились к одному и тому же периоду глубочайшего прошлого. Итак, «scientificos»[20] свое мнение высказали, однако скептики не унимались: а может, все-таки те, чьими руками были изготовлены орудия, жили после того, как мамонты и им подобные уже вымерли?

Абсолютно неоспоримые – и интереснейшие – свидетельства, доказывающие, что люди действительно видели вымерших животных во всем их шерстистом великолепии, были найдены совсем скоро. Более чем в 560 км к югу от залежей гальки на Сомме в месте слияния рек Бон и Везёр находится деревня Лез-Эзи-де-Тайак. В январе там царит тишина, которую нарушают только сапсаны над высокими скалами, но летом по узким, разогретым солнцем дорожкам ходят толпы туристов: эта деревня, окруженная сотнями пещер и скальных навесов среди живописных известняковых ущелий и плато, является столицей первобытной страны чудес. Отведав омлет с трюфелями в Café de La Mairie, посетители идут в Национальный музей доисторической эпохи, построенный вокруг развалин замка под скальным навесом. Здесь сохранились сложной конструкции очаги, перекликающиеся с многослойными зольниками каменного века, уходящими на несколько метров вглубь земли. С древнего бастиона невозмутимо и пристально смотрит вдаль огромная скульптура неандертальца в стиле ардеко: как его сокровенные мысли, скрыты в этой земле ее многочисленные тайны.