Завтра вновь и вновь

– Что произошло?

– Ничего… Ничего не произошло. Я был в Колумбусе и не сумел добраться домой. Я доехал до блокпостов в Западной Вирджинии, и все. Меня отправили во временный лагерь для беженцев. Кто-то сказал, что я должен вернуться в Колумбус, там у меня хотя бы забронирован номер в отеле, но я решил, что сумею прорваться в Питтсбург. У меня просто не умещалось в голове, что его больше нет. Всю ночь я названивал Терезе. И до сих пор оставляю ей голосовые сообщения…

– Экстази – это метамфетамин, – говорит руководитель группы. – Доминик, это тебя убивает.

– Но делает ее такой реальной…

– Понимаю, но тебя убивает.

– Кому какая разница, если я умру?

– Ты же не хочешь умереть, – говорит он, словно объясняя таблицу умножения. – Ты хочешь снова увидеть жену, заново прожить прекрасные годы рядом с ней, хочешь как-то компенсировать все те годы, которые не мог с ней провести. Ты здесь потому, что хочешь помнить жену через здоровое погружение. Хочешь жить и состариться вместе с воспоминаниями о жене. Чтобы она жила через тебя. Ты не хочешь умереть.

– Вы не понимаете.

Но я знаю, что он понимает, все они понимают.

Пятнадцатиминутный перерыв для курильщиков. Мы собираемся на Тринадцатой улице, перед баптистской церковью памяти Уолкера, и купаемся в свете от ее видеопанели: «В «Фейсбуке» химера, тебе нужна вера». На красном светофоре остановилась фаланга бронированных полицейских грузовиков, копы в бронезащите смотрят в нашу сторону, их глаза скрыты под темными щитками шлемов. Что они о нас думают? Мы все снабжены тегами, а потому копы наверняка знают – мы не стоим их внимания, они уже просмотрели записи о том, что мы проходим реабилитацию. Загорается зеленый, и бронированные грузовики пыхтят дальше.

В сумерках зажигаются огни в магазинах, аптека на перекрестке выглядит так, будто там вечеринка у бассейна. Звякает Начинка. Улица наполняется женщинами в бикини, они плещутся в воде и загорают, и стоит мне бросить взгляд в ту сторону, как появляются новые лица, другие фигуры и купальники новых фасонов – легкие вариации в поисках моего идеала, чтобы доставить мне удовольствие. Что они продают?

Ананасовая фанта! Кокосовая кола! Веселись с нами! Всего за пять пятьдесят.

Нет-нет, я не хочу колу. Не сейчас. Я не хочу покупать колу.

Я пожираю глазами купальники и золотистую кожу, пока реклама колы не ставит на мне крест, и вот уже я вижу только аптеку, тротуар и машины перед светофором, все это постепенно проступает в мозгу, но он еще звенит от неудачной попытки что-то мне втюхать.

Десять часов. Руководитель группы призывает нас сложить руки в молитве. «Отец наш небесный, иже еси на небесах», – бормочем мы. Руководитель напоминает, что мы должны ответить на вопросник, и раздает пластмассовые стаканчики для анализа.

– Сегодня всем придется наполнить стаканчик. Без исключений.

Мы выстраиваемся в очередь перед туалетом. Упорядоченно и тихо. Послушно заполняем все графы вопросника, оцениваем друг друга. Молимся. Наполняем стаканчики. Не разговариваем друг с другом, только по очереди мочимся, и в это время где-то вдалеке еще звучат слова Господа. Мы возвращаемся в комнату для встреч. Руководитель группы натягивает резиновые перчатки и собирает анализы в холодильник. Все отдают ему пластиковые стаканчики, расписываются, забирают пальто и расходятся. Когда я протягиваю свой стаканчик, руководитель группы говорит:

– Задержись на минутку.

Я доедаю последний пончик с сахарной глазурью и наливаю еще одну чашку кофе. Как только все уходят, руководитель группы захлопывает холодильник.

– Неприятная часть моей работы, – говорит он. – Собирать анализы. Но амбулаторная терапия лучше, чем процедура детоксикации в больничной палате. Уж лучше сдавать анализы, чем оказаться там.

– Я уже проходил программу детоксикации.

– И неоднократно, как я понимаю, – говорит он. – Ты же не хочешь снова через это пройти?

– Анализы мочи сдают после каждой встречи группы?

– Боюсь, что да. Это часть сделки. Ты не отбудешь наказание, пока анализы не покажут, что ты чист больше года, хотя условный срок продлится еще несколько месяцев, если анализы по-прежнему ничего не будут показывать. Кстати, вне групповых занятий я не доктор Рейнольдс. Просто Тимоти.

– Я не слишком разговорчив, да? Надеюсь, я не помешал остальным своей историей. Не хотел вот так расплакаться.

– Нет-нет, – говорит Тимоти. – Я не поэтому хотел, чтобы ты остался. Вообще-то все прошло отлично. Сегодня ты вел себя мужественно. Иногда новички не хотят делиться, приходится из них клещами вытаскивать слова. На самом деле я хотел поговорить о твоей работе, если ты не против. Ты ведь работал в Архиве, да? В твоем деле значится, что ты работаешь в Архиве Города.

– Не совсем. Архивом владеет Библиотека Конгресса. А я работал помощником архивариуса в исследовательской фирме «Куценич групп», так что пользуюсь Архивом. Споры по страховке, генеалогические изыскания…

– Как думаешь, ты сможешь получить работу обратно после окончания терапии?

– Не уверен. Скорее всего, нет. Теперь уже нет.

– Ты больше не заинтересован в этой работе?

– Дело не в этом. Я бы пошел обратно, – говорю я. – Мне нравилась моя работа, но я облажался. Мистер Куценич терпел меня несколько лет, но доверил мне важное дело, а я его завалил.

Тимоти собирает бумаги в кожаную папку.

– А над чем ты работал? – спрашивает он чуть погодя. – Если не возражаешь против этого воп-роса.

От этого вопроса я подскакиваю. Мертвая девушка в реке, забрызганные грязью белоснежные ступни. Ее тело вспыхивает в моей голове с такой же ясностью, как любое воспоминание.

– Я расследую смерти в Архиве, – объясняю я.

– Нелегкая работа. В эмоциональном плане. И чью смерть ты расследовал? Кого-то близкого?

– Я не могу… Мне не хочется об этом рассказывать, – отвечаю я, но когда тишина становится оглушительной, спрашиваю: – И это все, что вам нужно?

Тимоти пару секунд размышляет.

– Дело не в том, что мне нужно от тебя, Доминик, скорее о том, что нужно тебе. Думаю, я могу тебе помочь, если ты этого хочешь. Но чтобы больше никакого «Я хочу умереть». Тебе нужно научиться по-новому относиться к жизни и к своему выздоровлению. Я могу ускорить этот процесс, если ты готов работать над собой. А восстановление твоего физического и эмоционального благополучия – это работа, именно так. Но, изучив твое дело, я не думаю, что ты оптимальный кандидат для групповой терапии.

– Не понимаю, – говорю я. – Доктор Симка определенно высказывался…

– Мы с доктором Симкой расходимся во мнении относительно твоего лечения. Пожалуйста, не пойми превратно, я уверен, что Симка – хороший врач. У него блестящая репутация.

– Он хорошо ко мне относился.

– Теперь тобой занимаюсь я, – говорит Тимоти. – Я просмотрел твое дело… Доктор Симка умеет сострадать, но ему не хватает воображения. Он автоматически прописал золофт и подписку на фармацевтические приложения. Опубликовано множество свидетельств в пользу быстрой эффективности фармацевтических приложений. Я сам видел, что они помогают. Видел, как героиновые наркоманы в последней стадии бросали наркотики через час после нужной загрузки, но видел и людей, которые через несколько недель или даже дней снова начинают употреблять, потому что глубинные причины их пагубной привычки так и не излечены, и этого спецы по приложениям не понимают. Они думают, будто достаточно поменять провода в голове, – и все, прямо-таки чудесное исцеление. Перемены возможны, Доминик, но это должны быть полноценные перемены, и тела, и души. Пробуждение. К примеру, взять твой случай. Сейчас ты чист, но ничто не помешает тебе снова подсесть на наркотики. Да хоть сегодня же.

– Мне нужна помощь. Но я не понимаю, что ты пытаешься мне сказать.

– Есть хочешь? – спрашивает он. – Я угощаю. Или можем перехватить по чашке кофе, но лично я умираю с голода.

Тимоти вытирает доску и убирает расставленные в кружок стулья обратно к столам. Я ему помогаю. Он похож на школьного учителя – свободные брюки, мятая рубашка с галстуком и вязаная жилетка. Он гасит свет и запирает зал, а ключ кладет в конверт и просовывает его под дверь. Когда мы уходим, начинается снегопад.

– Рекомендации доктора Симки сильно повлияли на решение комиссии коррекционного центра после случившегося в тот вечер, – говорит Тимоти, – но я считаю, что тебя определили в неверную программу лечения. Я так в этом уверен, что лично затребовал твое дело в свою группу. Не знаю, осознаешь ли ты это. Я хочу пересмотреть программу твоего лечения, чтобы не толкнуть тебя в неправильном направлении. Не думаю, что тебе поможет групповая терапия. И золофт мне тоже не кажется решением в долговременной перспективе. Эти методы – как за́мок на песке, лечат симптомы, а не глубинные причины. Как только мы найдем правильное лечение твоей депрессии, твои жизненные приоритеты тоже изменятся, я в этом не сомневаюсь. Ты выздоровеешь. Уверен, можно найти эффективный способ для твоего случая.

– Хорошие новости.

– Сейчас ты пытаешься просто меня задобрить, но через десять лет, когда будешь жить полной и счастливой жизнью, вспомнишь наш разговор. И это хорошие новости, – говорит он с улыбкой, впервые за весь вечер искренней.

Тимоти ездит на темно-синем «Фиате» как минимум двадцатилетнего возраста, машина криво припаркована на тротуаре, со стороны пассажирского сиденья вся исцарапана. Пока я сажусь в машину, он ставит мини-холодильник с анализами в багажник. Для моего роста европейские машины слишком тесные и неудобные. Колени упираются в приборный щиток. Макушка достает до потолка, и если мы попадем в аварию, я останусь калекой, лицо врежется в ветровое стекло, а колени переломаются на мелкие кусочки.

Он вливается в поток, лавируя между машинами. Я пытаюсь собраться. Отовсюду на меня устремляются новые видеоканалы с информацией о пробках, на ветровом стекле висит прогноз погоды – на-двигается снеговой фронт с непредсказуемым поведением. И вдруг в разгар зимнего вечера перед ветровым стеклом вспархивает стайка соловьев – похоже, это рингтон Твигги. Ее аватар – это сделанное на веб-камеру селфи, она в очках с черной оправой и толстовке с эмблемой радиопрограммы, волосы похожи на тонкий ореол. Ее лицо зависает передо мной, но я не шевелюсь и позволяю ее соловьям заливаться, пока мы едем по Дюпон-Сёрклу. На каждом фасаде – показ мод, в каждой витрине фотографии Унверт, Тестино и Гаврила – один рай за другим.

Каждая витрина искушает, за стеклом как будто идет вечеринка, в комнатах толпятся модели в облегающих юбках, потягивают мартини и смеются, но там нет никаких вечеринок, это все реклама и маркетинг, иллюзии. Твигги сдается и посылает текстовое сообщение, спрашивая, что я порекомендую из поэзии. Ее профиль гаснет, и соловьи улетают.

– Мы с женой навещали родных в Атланте, – говорит Тимоти, и через антирекламные фильтры прорываются мультяшные Ретт и Скарлетт, предлагая скидки на тур по американскому югу, по местам «Унесенных ветром».

– Вы тоже пережили Питтсбург? – спрашиваю я.

– Я пережил его в том же смысле, что и вы. Мы выехали из Атланты поздно вечером и около полуночи миновали Бирмингем, шоссе сузилось и превратилось в проселочную дорогу с лесом по обочинам. Двухполосное шоссе в чернильной тьме. Я никогда не видел такой темноты – даже в свете фар ничего не разглядеть. Лишь разделительная линия на шоссе – там, где она была – стволы деревьев и унылые придорожные заправки, давным-давно закрытые. Мы решили, что заблудились. Стали искать гостиницу, но так и не нашли. Лидия заснула, а я вел машину, решив дотянуть до утра. Глаза слипались. Мне казалось, будто я растворяюсь. У меня была депрессия, Доминик. Я устал от жизни… Ты наверняка это поймешь. Впереди появились фары, я заметил их издалека и представил, как сворачиваю к ним, в последний момент вывернув руль, но машина промчалась мимо, и когда в зеркале заднего вида пропали габаритные огни, мы снова оказались одни в полной тьме. Я изменял Лидии, моей жене. Не просто изменял. Я был ужасным мужем, очень эгоистичным. Нам стало скучно друг с другом, и я считал, что в этом виноваты мы оба. Я все ехал и ехал – в два часа ночи, в три. После трех дорога изменилась. Шоссе было чем-то покрыто, я не сразу понял, что это кровь. Дорога была залита кровью. Я заметил в свете фар труп оленя, а потом второго и третьего, и вскоре увидел уже десятки оленей. Наверное, я дернулся или издал какой-то звук, потому что Лидия проснулась. Туши были разорваны и раскиданы по асфальту. Я не понимал, что могло случиться. Воображал огромный грузовик, во тьме врезавшийся в пересекающее дорогу стадо, но не представлял, как можно было задавить такое количество. Фары высвечивали головы, рога и мясо, дорога превратилась в мешанину шерсти, мяса и костей. Потребовалась целая минута, чтобы проехать через этот кошмар, целая минута, прежде чем фары снова высветили черноту дороги. А минута – это много. Кажется, я засмеялся, когда мы выбрались, а Лидия спросила, не во сне ли ей привиделось, но тоже засмеялась и поинтересовалась, куда мы забрались. Мы были в Алабаме. Мы остановились в первой же попавшейся приличной гостинице, это было около пяти утра – уже в Тьюпело, в штате Миссисипи. Легли спать. Проснулись мы уже за полдень. И тут услышали новости о Питтсбурге, никто в гостинице не додумался разбудить нас, чтобы сообщить. Наши родные и друзья не знали, где мы, и не могли с нами связаться. Лидия просто включила телевизор, когда я принимал душ, и закричала…

– Мне жаль, – говорю я, не зная, что еще – сказать.

– Мы потеряли всех, – с улыбкой произносит Тимоти, хотя его глаза не улыбаются. – Вот с чем у меня ассоциируется Питтсбург. Когда меня спрашивают, где я был, я вспоминаю тот гостиничный номер и ванную комнату, где я услышал крик жены.

– Я слышу «Питтсбург», и в памяти вспыхивает спортбар в Колумбусе. Футбольный матч.

– Господь наделил нас способностью отставить в сторону страшное горе и жить дальше, – говорит он. – Это включает в себя понимание собственных глубин, понимание того, что если именно мы пережили трагедию, смерть, развод или перемены, то, значит, обязаны разобраться со своими чувствами, чтобы исполнить назначенную нам Богом судьбу.

– Ты в это веришь?

Ужинать мы идем в кафе «Книги Крамера», помимо кафе там есть книжный, это место притягивает студентов и богемную интеллигенцию, молодых профессионалов и писателей. Я бывал здесь несколько раз. Мы сидим среди книг, за столиком в углу. Заказываем пасту – равиоли с орехами, тыквой и пармезаном. Оказывается, я проголодался.

– Наш брак с Лидией оказался непрочным, – говорит Тимоти. – После Питтсбурга я признался ей про Эмили…

– Это та женщина, с которой ты встречался?

– Эмили давала мне то, чего не могла дать жена. Она была красавицей, очень яркой, но имела проблемы с самооценкой, и я воспользовался этим, не соображая, что делаю. Мы познакомились в клинике. Я не горжусь собой. И до сих пор скучаю по ней. Из всех, кого я потерял в тот день, больше всего я думаю об Эмили. Как бы мне хотелось, чтобы все было по-другому. Я рассказываю тебе об этом, потому что понимаю, как ты мучаешься.

– Забыть нелегко, – признаюсь я.

– Да. Это трудно, – соглашается Тимоти. – Мы с Лидией пытались с этим справиться, но безуспешно. Для нас обоих лучше, что мы разошлись. Я переехал сюда, устроился на психологический факультет Джорджтаунского университета. Мне все было безразлично. Я купил полный пакет Начинки, самый дорогой вариант на то время. Возвращался домой из университета, ложился на диван и тонул в видеокаталогах Victoria’s Secret, Agent Provocateur и тому подобном – в рекламе купальников, магазинов женского белья и так далее. Мягкий вариант эротики, вроде сценария, когда две девушки в одном белье разгуливают по загородному особняку. Я смотрел это так часто, что даже сейчас могу закрыть глаза и провести тебя по тому особняку, комната за комнатой, и рассказать обо всем, чем занимались те девушки. Больше я ничего не делал. Не выходил куда-нибудь поесть, не завел друзей, питался готовыми хлопьями или спагетти на ужин и смотрел эти стримы. Целыми днями разглядывал красивые лица в видеороликах, пытаясь найти идеальную модель, идеальный сценарий. От постоянного использования Начинки у меня было обезвоживание и головные боли, покраснели глаза.

Официантка приносит счет, и Тимоти расплачивается за нас обоих.

– Когда-то я был прямо как ты, – говорит он, – принимал наркотики, чтобы лучше погружаться в стрим, мозги были заточены только на порнографию, я тайно фотографировал своих студенток с помощью встроенных глазных камер, девушек на территории университета. Я пал так низко, Доминик, ты даже представить себе не можешь, на что я был способен. Представь себе самого отвратительного человека – вот таким я и был. Я просто хочу, чтобы ты знал – человек способен измениться. Ты веришь в то, что человек может измениться, Доминик?

– Не знаю.

– Человек способен измениться.

– С глаз спадает пелена, да?

– Я тратил по двадцать часов в день на просмотр порно, но опустился еще ниже. Я отрубился в «Кексах Джорджтауна», ни больше ни меньше. Просто рухнул. Очнулся я в отделении неотложной помощи, весь утыканный трубками. Знакомо?

Я киваю – да, мне это знакомо.

– И неоднократно. Но ты излечился?

– Я не излечился, я был спасен.

– Спасен? – спрашиваю я.

– Я познал благодать.

– Слушай, спасибо за интерес к моей персоне, но я нерелигиозен. Я не ищу спасения. Мне это не интересно.

– Я не собираюсь приобщать своих пациентов к религии. Загвоздка в том, чтобы найти утраченный внутренний свет и щелкнуть выключателем, вернув его.

– Техники ответственного погружения, да? Как поладить со стримами?

– Евангелие от Матфея, 18:9. «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя: лучше тебе с одним глазом войти в жизнь, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную».

– Не понимаю…

– Я их вырвал, Доминик. Разрезал череп канцелярским ножом и вытащил провода. Их можно подцепить на черепной коробке и просто выдернуть из мозга. После этого я три месяца поправлялся в больнице, но был спасен. С помощью лазерной хирургии извлекли мои линзы, но я был спасен, даже если бы потерял зрение, саму жизнь, я обрел бы душу. И когда я поправился, он меня ждал.

Я смотрю на него и замечаю, что шрамы под редеющими волосами отличаются от обычных шрамов Начинки, не сетка, как у большинства людей, а плохо сросшаяся путаница белых линий.

– Наверное, ты прикалываешься, если думаешь, что я вырву свою Начинку.

Тимоти смеется.

– Моя история, история моей жизни – это как я познал Христа, своего Спасителя, и вера дала мне силы перебороть зависимость. Я не знаю, какой будет твоя история, Доминик. Надеюсь, что сумею провести тебя через кризис перемен, надеюсь, ты выйдешь из него новым человеком. У меня есть для тебя предложение.

– Я только что прошел через групповую терапию, доктор Рейнольдс. Мне не хочется влезать в то, что вы предлагаете. Без обид, но мне совершенно не улыбается…

– Уэйверли, – говорит Тимоти. – Тот человек, который ждал меня в больнице, его звали Уэйверли. Он сделал мне деловое предложение, предложение о партнерстве. Он нуждался в моем опыте для своей работы, и думаю, ему понадобится и твой опыт. Не каждому выпадает возможность встретиться с человеком вроде него, но ты появился в нужный момент, Доминик. В какой-то степени это слепая удача. Если ты будешь работать на Уэйверли, тебе не придется беспокоиться о правилах коррекционного центра или проходить полный курс терапии, не нужно будет волноваться о своем полицейском досье, об обвинении в тяжком преступлении, о деньгах, о работе. Он способен освободить тебя от всех проблем, чтобы ты заботился только о своем здоровье, изменил свою жизнь и обрел счастье. Уэйверли – влиятельный человек, Доминик. Думаю, он способен тебе помочь.

– Хватит уже болтовни про счастье и перемены. Этот Уэйверли может снять с меня обвинение? – спрашиваю я. – Ты это пытаешься мне сказать? Я избавлюсь от терапии и получу работу?

– Я просто хочу, чтобы ты с ним встретился, – отвечает Тимоти.

Тимоти предложил подбросить меня до дома, но мне нужно побыть в одиночестве. Нужно прояснить мысли, хотя бы погуглить, кто такой Уэйверли. Я сажусь на автобус. В этот час в автобусе пусто, заднее сиденье свободно, и я растягиваюсь на нем – надеюсь, никому не придет в голову сесть рядом. Я сканирую пространство – сигналы автобусной сети и метросети сильнее, чем городской вай-фай, и я переключаюсь, пусть и понадобится это всего на полчаса. Натягиваю капюшон толстовки, чтобы закрыться от уличных огней и мельтешения рекламы. Поиск по «Уэйверли, Вашингтон» выдает Теодора Уэйверли, доктора наук, руководителя какой-то компании «Фокал нетворкс», похоже, это консалтинговая фирма. Маркетинг через Начинку.

В числе его клиентов – международные конгломераты, китайское правительство, Европейский союз, правительство США. Биография повторяется на каждом сайте с упоминанием его имени: пережил Питтсбург, ведет курс по взаимодействию человека и компьютера в университете Карнеги-Меллона, занимается когнитивной психологией и разработками искусственного интеллекта для министерства обороны. Изобрел нечто под названием «докогнитивная обходная коммуникация». Хорошие связи в Вашингтоне – советник республиканской партии, спонсор вашингтонской балетной труппы и симфонического оркестра. Член попечительского совета Центра искусств имени Кеннеди. Не так много личной информации, даже фото его нет.

Тимоти говорил о счастье, он хочет, чтобы я обрел счастье. Я уже и не знаю, что означает быть счастливым. Человеку, живущему словно в свинцовой оболочке, счастье кажется роскошью, этого Тимоти со своей жизнерадостной верой в Христа просто не в состоянии понять. Я не ищу счастья, только немного облегчения, как тонущий глотает пузырьки воздуха. Я подключаюсь к сети Города, и он заслоняет автобус прозрачным слоем, словно оберточной бумагой. Без экстази слой тоньше, но я закрываю глаза и вижу его четче: через холмы бежит полоса шоссе, пока загружается Архив. Счастье – это Тереза. Вокруг меня встает Город, слои архитектуры, линии рек, стальные мосты и изгибы улиц, похожие на щупальца сна.

Я здесь…

Квартира номер двести восемь.

Дом в георгианском стиле.

Тюлевые занавески, турецкий ковер, кремовые стены, приобретшие чайный оттенок от сигаретного дыма предыдущих жильцов. Наша квартира. Я здесь… Прокручиваю лица предыдущих жильцов, пока не добираюсь до наших. Блэкстон, Джон Доминик и Тереза-Мари. Я открываю ключом несуществующий замок. Ощущаю пальцами полированное дерево двери. В прихожей висела картина моей тети, «Белый кролик», когда-то такая обстановка считалась необычной, но теперь вошла в моду, и вот я иду по длинному, вызывающему клаустрофобию коридору, снова погружаясь в то, что потерял.

Тереза. Я вижу свою жену, ее фигура светится по контуру, так она запечатлелась в видеозаписи, когда мои глазные линзы были еще новыми и я не знал, как ими правильно пользоваться и настроить световые фильтры.

Тереза… Тереза, боже мой, Тереза…

Я целую ее, но в то мгновение, когда я к ней прикасаюсь, она перестает быть собой и превращается в образ из виртуальной реальности, не более. Я слишком хорошо помню Терезу, и мой дешевый плеер не справляется. Помню ее пушистые волосы, дыхание, щекотку, когда она целует мои уши. Будь у меня больше денег, дизайнеры сделали бы иллюзию полнее с помощью моих чувственных воспоминаний, но мне пришлось выбирать из каталога готовых изделий, перебирать манекены в их студии, прежде чем я остановился на модели, больше всего похожей на мою жену. Прикасаться к этому телу – почти как прикасаться к жене, но не совсем, скорее, это как фантазировать о жене, обнимая другую женщину, очень похожую. Я делаю шаг назад и смотрю на женщину, которую только что целовал, и Тереза возвращается в зону фокуса. Она стоит в прихожей, в дымке яркого света. Это она, это она…

– Это камера? – спрашивает она, замечая новые линзы в моих глазах.

Но тут сцена меняется. Наше первое Рождество в этой квартире, в гостиной стоит елка, сверкающая гирлянда отражается на полу и отбрасывает на нас тусклый белый свет. Я целую Терезу и чувствую тепло ее тела. Обнимаю и вдыхаю аромат ее волос, точнее, почти ее волос, запатентованный запах шампуня «Авино», и обнимаю почти ее тело. Я сминаю упаковочную бумагу в комок и бросаю в мусорное ведро. Звенят елочные украшения, когда я прикасаюсь к еловой лапе. Деревянный пол скрипит под моими шагами. Тереза открывает мой подарок, виниловую пластинку Нины Симон. Я помню, как она обрадовалась и сказала, что так хотела иметь этот альбом, даже чуть не купила на днях. Она ставит первую песню, и квартира наполняется звуками Lilac Wine.

В разгар зимы мы ужинали в чайной «Спайс айленд». Окленд укрылся одеялом снега, на голых деревьях еще горят праздничные гирлянды. Сумрак ресторана пронзают огни свечей. Нам подают тайский чай со льдом и самосы с овощными роллами на маленьких тарелочках. Тереза в бежевой юбке и кожаных сапогах, поверх футболки с вышитыми каллами – фиолетовый кардиган. Новый слой – воск и пламя. Новый слой – запах карри с базиликом. В глазах Терезы отражаются свечи.