Великий крестовый поход
Увлекшаяся пара, одновременно вскрикнув, замерла. Вскоре они заметили Ванимена. Хайко смутился, Ракси улыбнулась, помахала рукой и освободилась от партнера.
– Почему вы в моей койке? – потребовал ответа Ванимен, перекрикивая вой ветра, треск грома, рев волн и стоны деревянного корпуса.
– Все другие заняты, – ответила Ракси. – Мы ведь не знали, что ты придешь или станешь возражать.
Покраснел Хайко или ему показалось?
– Было бы… глупо… заниматься этим в воде, – пробормотал юноша. – Мы могли бы потерять корабль из виду. И вообще мы все вскоре можем погибнуть.
Ракси села и протянула к Ванимену руки. Каютка оказалась настолько мала, что она его коснулась.
– Будешь следующим? – пригласила она. – Я не откажусь.
– Нет! – рявкнул Ванимен. – Убирайтесь! Оба!
Они обиженно вышли и прикрыли за собой дверь, оставив его в полном одиночестве. Напрягая зрение в зловонном полумраке каюты, он взгляделся в глаза Святой Матери. «Почему я так разгневался? – удивился Ванимен. – Разве эти двое согрешили… у нее на глазах? У них нет душ, и они не могут грешить, как не грешат животные. Или он сам».
– Разве я не прав? – спросил он вслух. Но ответа не получил.
* * *День за днем, ночь за ночью – они уже сбились со счета от усталости – шторм гнал корабль перед собой.
Эти дни почти не оставили следов в памяти. Вспоминались только хаос, борьба и с трудом переносимая боль и утраты. Исчезновение любимой косатки больно отозвалось в сердце Ванимена. Вероятно, напуганная бурей, она уплыла прочь, а потом не смогла отыскать корабль, такая же участь постигла и нескольких его подданных. Больше он ее никогда не видел.
Поразительно, но они смогли удержать корабль на плаву, хотя под конец он протекал настолько сильно, что помпы не останавливались ни на минуту. Они все-таки пережили бурю, даже оказавшись полностью в ее власти… до самого ее конца.
* * *Корабль подходил к Геркулесовым столбам. Ванимен, вспомнив времена своих путешествий на юг, сразу узнал тускло-голубые утесы между Испанией и Африкой. Волнение в море еще не улеглось, но лазурь небес уже гармонировала с чистой зеленью вод, переливающихся искрами на гребешках волн. Пригревало солнце, запах теплой смолы смешивался с солоноватой свежестью бриза. Доски устало поскрипывали, и утомившиеся от грохота шторма уши с наслаждением вслушивались в эту песнь мира и спокойствия.
Ни одно судно пока еще не осмелилось выйти из порта, и любопытные дельфины закружились вокруг их корабля. Оставив на палубе измученных соплеменников, Ванимен бросился в море, глубоко нырнул и вновь поднялся, продолжая дышать воздухом. Его тело, омытое кристально чистой водой, теперь ощущало каждую морщинку на поверхности моря. Он заговорил с дельфинами.
Что могут поведать они ему о Средиземном море? В своих ранних путешествиях он не заплывал далеко за окаймляющие пролив скалы, похожие на каменных львов, – в этих местах христианство уже давным-давно взяло верх над язычеством, и от Волшебного мира почти ничего не осталось. Но сегодня ситуация была иной. Его корабль не сможет пересечь океан, и им очень повезет, если он продержится хотя бы тысячу лиг, да и то при условии, что здешние воды окажутся гостеприимнее оставшихся за кормой. Не знают ли они спокойной гавани для беженцев из Лири?
Дельфины посовещались между собой, и вскоре их гонцы, взметнув на прощание радужные брызги, отправились спросить совета у других собратьев. Тем временем люди отдыхали, охотились, набирались сил. На их счастье, довольно долго продержался мертвый штиль, поэтому ни один корабль с людьми не приблизился к ним выяснить, кто они такие.
Наконец Ванимен кое-что узнал от дельфинов. Большинство мест на побережье Средиземного моря окажется, без сомнения, негостеприимным. Слишком уж много рыбаков забрасывало здесь сети, и даже если не считать церкви, они вряд ли обрадуются появлению голодных беженцев. Африканское побережье подошло бы, пожалуй, больше, но вера обитающих там людей была еще нетерпимей христианства.
Правда, есть одно местечко на восточном побережье узкого моря… Ванимен с трудом понимал дельфинов. Они знали лишь, что существа, похожие на морских людей, там не обитают, но Волшебный мир еще не изгнан оттуда, как, скажем, из Испании. Как раз наоборот – судя по словам дельфинов, они видели там множество существ, совсем не похожих на людей. Неужели люди в тех краях более терпимы? Кто знает?..
В тех местах плавает много кораблей, хватает и рыбаков – но пищи там в лихвой хватит, чтобы прокормить и новых немногочисленных переселенцев. А где-нибудь на изрезанном, заросшем густым лесом побережье, среди многочисленных островков, наверняка отыщется место для Нового Лири.
Сердце Ванимена взволнованно забилось. Заставив себя успокоиться, он спрашивал вновь и вновь. Дельфины более или менее подробно описали внешность живущих там людей, их одежду, священные и магические талисманы. (Многие из них попадали в беду, плавая по морю. Дельфинам иногда удавалось помочь пловцам добраться до берега, а утонувших всегда с интересом рассматривали.) Трудно было понять дельфинов – им никогда не доводилось видеть существ, похожих на племя Ванимена, – и ему о многом приходилось попросту догадываться. Гораздо полезнее для него оказались переданные дельфинами слова людей. Никто не мог сравниться с ними тонкостью слуха и умением в точности воспроизвести услышанное.
Ванимен объединил слова дельфинов с тем, что ему удалось узнать во время своих путешествий или от людей, с которыми ему доводилось общаться. Лишь немногие из них – уже десятилетия или века как обратившиеся в прах – были образованны, стремились как узнать новое, так и поделиться знаниями и были готовы воспринять Ванимена таким, каков он есть, – правда, если слухи об общении с нехристью удавалось замять. Король Свейн Эстридсен, епископ Абсалон…
То побережье, расположенное напротив Италии, называлось Далматией. Ныне оно входило в королевство Хорватия, или, на латыни, – Кроатия. Жители его были дальними родственниками русов, но принадлежали к католической вере. Не знали дельфины и того, обитают ли в тех краях существа, подобные северным русалкам. Большего Ванимену узнать от них не удалось.
Быть может, впереди их ждет гибель от проклятия. А может, и нет. Но есть ли у морского народа выбор?
2
Шторм обрушился на шлюп «Хернинг», когда он возвращался в Данию. Плавание при встречных ветрах и без того оказалось тяжелым. Судно могло ходить галсами, пусть и неуклюже, но для этого приходилось надрываться у парусов и брасов, твердой рукой удерживая руль, иначе корабль начинал рыскать или вовсе терял управление. А при такой погоде этим приходилось заниматься непрерывно, днем и ночью.
Ингеборг могла лишь готовить и поддерживать на корабле чистоту – тяжелой работой это не назовешь. У Эйян хватало сил стоять вахты и помогать со снастями и у руля; она же ловила для всех свежую рыбу. Ей помогали в этом несколько дельфинов, крутящихся поблизости из любопытства. Корабль, на котором отчаянно не хватало моряков, держался на курсе во многом благодаря силе Тауно. Но даже он, уже начавший жалеть о том, что пришлось убить всех моряков прежней команды, пусть даже их пребывание на корабле сейчас было бы опасным, не мог справляться с кораблем в одиночку. В посильной помощи Нильса он нуждался не меньше, чем в его советах.
Никто не назвал бы парня опытным моряком – плавать ему доводилось всего пару раз, и то недолго. Но он быстро учился, не стеснялся спрашивать, мечтал о койке матроса на большом корабле, а может быть, в далеком будущем – если Господь пожелает – и о капитанском мостике. То, что товарищи по матросскому кубрику не могли или не хотели ему объяснить, он узнавал от собеседников в портах – моряки охотно заговаривали с приветливым юнгой. И попав в переделку на «Хернинге», он держал глаза широко раскрытыми, быстро впитывая бесценный практический опыт.
Сам того не заметив из-за множества хлопот, он стал фактически капитаном. Если он и успевал о чем-либо подумать, прежде чем забыться коротким сном, то только об Эйян. Она охотно улыбалась ему. Когда им удавалось сделать что-либо хорошо, она обнимала Нильса и коротко целовала его, и тот был готов от радости воспарить, подобно чайке. Но заниматься любовью им было некогда, да и сердца детей морского царя все еще скорбели об утраченном брате.
Незадолго до бури Нильс решил направить корабль к северу. Неподалеку от Исландии их ждало попутное течение, да и ветры там обычно дули благоприятные. И действительно, до сих пор им удавалось держать неплохую скорость. Радость начала преодолевать усталость.
И тут ударил шторм.
* * *Тьма сгущалась. Ингеборг знала, что сейчас день – если и не здесь, то хотя бы на Небесах, где Господь судит грешников. Корабль окутал почти полный мрак, видимость была не более чем на длину корпуса.
На палубе ей делать нечего. Огонь в глиняной печурке давно угас, и теперь они питались солониной, черствым сыром, вяленой рыбой, заплесневелым хлебом и сухарями, источенными червями. Когда темнота и вонь в трюме стали невыносимыми, Ингеборг не выдержала и поднялась на палубу. Ветер и град загнали ее в закуток под кормовой надстройкой. Там, закрепив румпель, спал свалившийся от усталости Нильс.
Заметив, что погода начала резко портиться, он изготовил и бросил за борт плавучий якорь, а потом спустил парус. Если отдаться на волю шторма, слишком велик риск налететь на риф или один из многочисленных островов, опоясывающих северную оконечность Шотландии. Правда, крупный вал может захлестнуть корабль с кормы и разбить его в щепки, но якорь станет держать корабль поперек волны, и им останется только молиться о том, чтобы бьющие в корму волны пощадили суденышко. Но бездельничать никому не придется. Течи в корпусе заставляли их часами стоять у помпы, приходилось латать такелаж и исправлять нанесенные волнами повреждения, чтобы суденышко хоть как-то могло противостоять ударам стихии.
Тянулось время, бесконечное, словно кошмарный сон.
Чтобы удержаться на подпрыгивающей и раскачивающейся палубе, Ингеборг ухватилась за румпель. Ураганный ветер толкнул ее назад, облепил промокшим платьем тело, повлек за собой, словно разбушевавшаяся река. Она утонула в его реве, грохоте волн, оцепенела от холода, пронзающего успевшее онеметь тело.
Пристально всмотревшись вперед, она увидела, как в полумраке, среди града и шквального ветра, раскачивается мачта. Хотя рей был спущен и закреплен на палубе, как долго древесина и канаты смогут выдерживать напряжение? Огромные валы, похожие на серо-стальные горы с белыми гребнями, грохоча, уносились вперед. Обдавая корму водопадами пены, они били в корабль, заставляя весь корпус вздрагивать. Нередко шлюп не успевал подняться на очередной гребень, и тогда на его палубу обрушивалась клокочущая ярость. Слетели крепления крышек люков, трюмы превратились в болото.
Сквозь пелену брызг и града Ингеборг разглядела на носовой надстройке фигуры Тауно и Эйян. Кажется, они о чем-то говорили. Неужели они слышат друг друга в таком грохоте? Внезапно Ингеборг в ужасе вскрикнула – Тауно бросился за борт.
Но он же сын водяного, тут же выругала она себя за пугливость. В море он как дома. Он ведь рассказывал, какой вечный покой там царит… Храни его Пресвятая Дева…
Эйян направилась к корме. Теперь Ингеборг разглядела, что тело ее обнажено, если не считать повязки на голове и пояса с ножом, но от холода она, кажется, не страдала. Скорее наоборот, ее промокшие насквозь рыжие локоны казались единственным теплым пятном на многие мили вокруг. Раскачивающаяся палуба не мешала ей идти крадущейся походкой пантеры.
– А, Ингеборг, – поприветствовала она женщину и подошла поближе, чтобы разговаривать, не напрягая голоса. – Я заметила, как ты выбралась на палубу. Решила подышать воздухом, пусть даже чересчур свежим, верно? – Эйян приблизилась вплотную и приставила сложенные рупором ладони к уху Ингеборг, потом добавила: – Позволь составить тебе компанию. Сейчас моя вахта, но отсюда я смогу заметить опасность не хуже, чем стоя на носу. Пожалуй, даже лучше – тут меня не хлещет проклятый град.
Ингеборг сняла ладонь с румпеля и тоже заслонила рот от ветра:
– Куда отправился Тауно?
Точеное лицо Эйян нахмурилось.
– Спросить дельфинов, не отыщут ли они кого-нибудь помочь нам.
Ингеборг ахнула:
– Милосердный Господь! Неужели наши дела настолько плохи?
– Где-то неподалеку берег, – кивнула Эйян. – Когда мы недавно плавали в море, то заметили, что оно мелеет. В воде слышится пульс – это эхо прибоя. А буря и не думает стихать.
Ингеборг вгляделась в серые глаза Эйян.
– Если мы разобьемся, хотя бы он останется жив… – прошептала она.
Наверное, Эйян догадалась.
– Ах, бедняжка! – воскликнула она. – Смогу ли я успокоить тебя?
Высокая фигура сестры Тауно заслонила женщину от ветра. Эйян протянула руки. Ингеборг выпустила румпель и неловко шагнула в ее объятия, укрывшись в них от качки и брызг. Ощущая тепло, исходящее от нежной груди Эйян и перекатывающихся под кожей упругих мускулов, она прильнула к ней, словно к полузабытой уже матери.
Говорить им сразу стало легче.
– Не бойся, подруга, – мягко молвила Эйян. – Если корабль разобьется, мы с Тауно поможем тебе и Нильсу доплыть до берега. Мы вынесем вас на безопасное место, а там уже можно надеяться на помощь людей.
– Но тогда мы потеряем золото. – Ингеборг почувствовала, как напряглись руки Эйян. – Тауно ведь не сможет раздобыть новый корабль? Ведь не сможет? И он потеряет все, ради чего столько трудился, ради чего рисковал жизнью. Неужели все напрасно? И он может погибнуть… Эйян, умоляю тебя… не надо… не рискуйте собой ради нас…
Дочь Агнете прижала к себе рыдающую женщину и, негромко напевая, принялась ее успокаивать.
* * *Вернувшись, Тауно поведал, что дельфины отправились на поиски. Они знали существо, способное, если они сумеют его отыскать, помочь путникам. Большего от дельфинов добиться не удалось, потому что они сами толком ничего не знали. К тому же дельфины сомневались, поймет ли их то существо, а если поймет, то захочет ли прийти на помощь.
Добавить к своим словам он ничего не успел, потому что в этот момент у мачты лопнул передний штаг. Обрывок каната, метнувшись назад, просвистел всего в дюйме от шеи Эйян. Ужаснувшись, Тауно принялся ловить болтающийся обрывок, преследуя его, словно взбесившуюся зверюгу. Когда же его усилия увенчались успехом и он собрался закрепить штаг на мачте, то оказалось, что она треснула. Встревоженный Тауно едва не полез на мачту натягивать новый штаг, но Эйян с трудом его отговорила: в такую качку ничего не стоит сорваться и разбиться насмерть или покалечиться, а потом умирать долго и в мучениях. А если ему неймется, добавила сестра, то пусть идет откачивать воду из трюма.
Настала ночь, но вместо недолгих светлых сумерек северного лета их окружил непроницаемый мрак. Казалось, ему не будет конца.
С рассветом вернулся тусклый полумрак. Морские брызги окутывали корабль туманным облаком, нахлебавшееся воды судно низко зарывалось носом в волны. Они по-прежнему вздымались высокими массивными горами, но уже с более острыми вершинами, белыми от пены, которые закручивались, когда волна приближалась к отмели или проносилась над рифом. Несмотря на сброшенный Тауно плавучий якорь, шлюп рыскал по курсу словно человек, получивший удар молотом по голове.
Брат и сестра провели всю ночь на палубе и не ушли оттуда даже с рассветом – по всем признакам, корабль плыл вблизи суши, и они не могли расслабиться ни на минуту. Буйство урагана и постоянное напряжение обессилили их; Тауно и Эйян лежали, тесно прижавшись друг к другу, спасаясь от холода и буйства стихии. Тауно спросил сестру, хватит ли у них сил поддерживать на плаву людей.
– Может, и не хватит, – ответила Эйян, перекрикивая вой ветра и треск корабельной обшивки. – Но если придется спасаться вплавь, ты возьмешь Ингеборг, а я Нильса.
– Почему? – удивился Тауно. – Он тяжелее женщины.
– Ты и сам знаешь, что в воде разницы почти никакой. А если им суждено умереть, то это хотя бы скрасит их последние минуты.
Больше Тауно ни о чем не спрашивал, и вскоре они забыли об этом разговоре.
Сбоку в волнах мелькнул чей-то силуэт. Когда шлюп в очередной раз накренился на борт, они разглядели существо, похожее на большого серого тюленя, и удивились – почему такое животное решило их сопровождать? Потом они вспоминали, что им сразу почудилось в его облике нечто странное, но в тот момент буря настольку утомила все их чувства, что они не придали этому значения.
Неожиданно «Хернинг» едва не лег набок. Поперек палубы прокатилась волна, внутри нее они разглядели тушу тюленя. Шлюп выпрямился, переваливаясь с борта на борт, вода потоком устремилась в шпигаты, но тюлень остался на палубе. Он приподнялся на передних плавниках… но тут по его телу пронеслась волна превращения, и они увидели сидящего на корточках человека.
Он тут же выпрямился и подошел к брату и сестре. Они увидели, что он огромного роста – на голову выше Тауно – и настолько широк и массивен, что казался квадратным. Прямые серебристые волосы и борода покрывали голову, такого же цвета оказалась шерсть на обнаженном теле, под ней просвечивала бледная кожа. От него разило рыбой. Его лицо с низкими нависающими бровями, плоским носом, щелью рта и тяжелой челюстью без подбородка можно было бы назвать безобразным, если бы не глаза, поблескивающие под ресницами, которым позавидовала бы и королева: большие, золотисто-карие и без белков.
Рука Тауно метнулась было к ножу, но он тут же отпустил рукоятку и поднял ладонь в жесте дружбы.
– Добро пожаловать, если ты явился с миром, – сказал он на языке Лири.
– Дельфины донесли мне слова, призвавшие меня к вам, – ответил он низким лающим голосом, но на языке смертных. – Если верить их трескотне, тут есть женщина. А вы не настоящие мужчина и женщина – запах у вас не тот, но и не настоящие морские люди, судя по внешности. Так кто вы такие и зачем звали меня?
Он говорил вполне разборчиво, а язык напоминал датский. Скандинавские поселенцы обосновались на островах вблизи Шотландии еще во времена викингов, большинство этих мест так и осталось под властью норвежской короны, а потомки поселенцев продолжали говорить на западном диалекте языка предков, употребляя его наравне с гэльским[6].
– Мы в беде, – объяснила Эйян. – Ты сможешь нам помочь?
– Смогу, коли захочу, – проревел он в ответ, с легкостью перекрыв грохот бури. – Но что получу я за это? Есть кто еще на борту?
– Да.
Тауно приподнял крышку ближайшего люка и громко крикнул, вызывая дремавших в трюме Нильса и Ингеборг. Перепуганная парочка тут же поднялась на палубу. Увидев неожиданного гостя, они замерли, затаили дыхание и невольно взялись за руки.
Оборотень взглянул на Ингеборг и больше не спускал с нее глаз. Медленно ступая, он двинулся к женщине. Нильс и Ингеборг и так едва держались на ногах из-за качки, а теперь ноги у Ингеборг стали подкашиваться от страха. Юноша напрягся, когда волосатые пальца оборотня с похожими на когти ногтями коснулись побледневшей щеки женщины. Оборотень желал ее…
Но он был нежен и лишь слегка приласкал ее. Глаза его не отрывались от глаз Ингеборг, а губы слегка дрогнули от застенчивости. Оборотень повернулся к водяным:
– Хорошо. Я помогу вам – ради нее. А вы трое благодарите ее. Разве я позволю ей утонуть?
* * *Хоо, как представился человек-тюлень, поведал им, что живет на острове Сула-Сгейр, что к западу от Оркнейских островов. Из его племени почти никого не осталось – возможно, он последний. Так оно, скорее всего, и было, потому что в Лири никто никогда не слышал о соплеменниках Хоо. Люди с глубокой древности возненавидели селкаев – тюленей-оборотней – и нещадно на них охотились. Хоо полагал, что причиной людской ненависти стали набеги селкаев на рыбацкие сети – в этом они походили на обычных тюленей, зато потрошили сети с человеческой ловкостью и при этом безжалостно их портили. Но он не мог утверждать этого наверняка, потому что с раннего детства рос в одиночестве, а о матери у него сохранились лишь смутные воспоминания да мелодии песен, которыми она его убаюкивала. Однажды приплыли люди на лодке, загнали мать в узкий залив и изрубили на куски, ему же удалось спастись. Хоо вспомнил, что эти люди возносили хвалу Одину, и коли так, то произошло это и в самом деле очень давно.
И Хоо, и путники поведали друг другу свои истории урывками, за работой – спасение корабля было куда важнее. Прежде всего предстояло остановить неуправляемый дрейф «Хернинга», слишком уж близко оказался берег. Хлопал оборванный штаг, а треснувшую мачту нужно было срочно укрепить. Из трюма достали два бруса и примотали их к мачте канатами – в таком виде она продержится дольше.
Всех поражала сила Хоо. Подняв на плечи Тауно и Нильса, он держал их, пока они работали на мачте, и без его помощи измученным мужчинам вряд ли оказалось бы по силам вновь поднять тяжелую рею с намокшим парусом и заново натянуть шкоты. А если бы могучий Хоо не сменил их потом у помпы, трюм наверняка заполнился бы водой.
Но куда более поразительным оказалась его опытность в морском деле. Сперва он объяснил новым товарищам смысл каждой команды, потом заставил потренироваться в их выполнении и лишь потом, заметив яростный прибой на рифах, встал к штурвалу. И свершилось чудо – истерзанный бурей, протекающий и неповоротливый шлюп ожил в его руках. Рифы были уже совсем близко, но ему удалось миновать эту западню, потом другую, третью. Судно осталось на плаву и даже сумело отойти от берега подальше в море.
И шторм, словно догадавшись, что суденышко ему уже не достанется, унесся прочь.
3
– Да, дело пошло на лад, – пробасил Хоо. – Вы хорошо поработали, но теперь надо залатать это старое корыто, или оно на полпути потонет.
В трюме отыскался запас пакли. Вообще-то, корабли для такой операции кренгуют – кладут на мелководье на борт, – но уж больно малочисленный был у Тауно экипаж, к тому же они не осмеливались подходить к берегу. Там их могли попытаться убить – и не столько из-за чужой внешности морских людей, сколько из-за золота. Брат с сестрой спрыгнули вместе с селкаем в море и принялись забивать паклей многочисленные трещины ниже ватерлинии. Конечно, их следовало бы потом просмолить снаружи, но, поскольку в море это было сделать невозможно, Ингеборг затопила печь и стала подносить Нильсу котелки с горячей смолой, которой тот смолил щели изнутри. На этот труд ушло два дня, зато теперь, хотя корпус «Хернинга» все еще протекал, ослабев после бури, требовалось лишь время от времени откачивать из трюма немного воды, и Хоо решил, что корабль выдержит оставшийся путь.
Когда его спутники впервые за несколько дней насладились долгим сном и отдохнули, он собрал их на палубе. Занимался тихий день, вода стояла неподвижная как зеркало. По голубому небу плыло несколько белоснежных, словно крылья кружащихся в нем чаек, облачков. Воздух быстро теплел. Справа по борту, у самого горизонта, полоской суши виднелась Ирландия.
Тауно и Эйян растянулись на теплых досках палубы, подставив солнцу свои прекрасные обнаженные тела. Ингеборг тоже сбросила с себя всю грязную одежду, повесив ее сушиться. Нильс тоже сушил одежду, но, в отличие от Ингеборг, кутался в плащ и не садился. Когда его взгляд касался женских тел, на щеках парня вспыхивал румянец.
Хоо расположился перед ними. При дневном свете его неуклюжее тело казалось гротескно громоздким.
– По-моему, – начал он хриплым кашляющим голосом, – не стоит возвращаться, огибая Шотландию, а потом через Северное море. Корабль приходится непрерывно латать. Лучше, если мы спустимся в Ирландское море, проплывем через Английский пролив, а потом направимся мимо Фризских островов к Дании. Путь удлинится ненамного, но станет безопаснее. Берег все время будет неподалеку, и коли случится худшее, мы сумеем помочь людям добраться живыми до суши.
– Сможешь ли ты отыскать дорогу? – спросил Тауно. – Никто из нас эти воды не знает.
– Да, смогу. И еще подскажу, от каких кораблей следует удирать во весь дух, едва завидев верхушки их мачт. У короля Англии есть капитаны похуже пиратов.
Эйян подняла голову и пристально посмотрела на Хоо.
– Ты спас наш корабль от крушения, – негромко произнесла она, – и согласился доставить нас домой. Какую награду за это ты просишь?
Хоо набрал воздуха в огромную грудь, замер, словно был не в силах произнести ни слова, потом проревел:
– Ингеборг!
– Что? – воскликнула женщина. Согнув ноги, она прикрыла коленями грудь, крепко обхватила их левой рукой, а дрожащей правой сотворила в воздухе крест.
Селкай протянул к ней руки. Все его тело вздрагивало.
– Только пока мы плывем… – пробормотал он, запинаясь. – Только пока мы в море. Я буду нежен с тобой, обещаю. О, как долго я был одинок…