Великий крестовый поход

Ингеборг перевела взгляд на Тауно. Тот стоял, нахмурившись.

– Ты очень много сделала для нас, Ингеборг, – сказал он. – Мы не можем тебя принуждать.

Женщина не отрывала глаз от Тауно. Все молчали. Наконец Хоо стряхнул с себя оцепенение, его плечи поникли.

– Да, конечно же, я урод, – пробормотал он. – Я остался бы с вами, но видеть ее каждый день и… Прощайте. Думаю, вы доберетесь до дома и без меня. Удачи вам.

Он шагнул к борту. Ингеборг вскочила.

– Нет, подожди, – воскликнула она, подбегая к Хоо. Тот остановился и ахнул, когда женщина взяла его огромную когтистую лапу. – Прости, – сказала Ингеборг. Голос ее дрогнул, в глазах выступили слезы. – Я просто испугалась, понимаешь? Конечно же, я…

Селкай расхохотался лающим смехом и стиснул ее в медвежьих объятиях. Женщина взвыла от боли, он тут же выпустил ее.

– Прости меня, – взмолился Хоо. – Я забыл. Я буду нежен, обещаю.

Побледневший Нильс шагнул вперед.

– Нет, Ингеборг, не надо. Наши души и так отягощены грехом, а ты…

Ингеборг громко рассмеялась.

– Ты же знаешь, кто я такая, – резко возразила она. – Для меня такое не в новинку… верно?

Эйян поднялась и, положив ладонь на плечо Нильса, что-то прошептала в светлые локоны над ухом парня. Тот ахнул.

Тауно тоже встал и пристально вгляделся в глаза Хоо.

– Ты будешь с ней нежен, – произнес он, поглаживая рукоятку ножа.

* * *

Лето перевалило за половину, ночи становились все длиннее и темнее, но эта ночь оказалась ясной, а бесчисленные звезды давали достаточно света для глаз Тауно и Эйян. Шлюп плыл, подгоняемый бризом, который морщил воды пролива мелкими волнами, с шорохом ложившимися под нос корабля. Время от времени похлопывал край паруса, поскрипывал блок или доска – негромкие звуки, почти не нарушавшие тишины… пока ее не разорвал восторженный рев Хоо.

Позднее он вышел и встал на носу рядом с Ингеборг. Тауно правил у штурвала, Эйян дежурила в «вороньем гнезде», но никто из них не проявлял к парочке на носу открытого интереса.

– Спасибо тебе, милая, – застенчиво произнес селкай.

– Ты свое уже получил, – ответила женщина, кивнув на темноту под носовой надстройкой.

– Могу я пойти с тобой снова?

– Незачем. Уговор есть уговор.

Взгляд Хоо не отрывался от воды, пальцы стиснули доски борта.

– Я тебе совсем не нравлюсь?

– Я вовсе не это хотела сказать, – возразила она. Ее пальцы медленно скользнули вдоль борта и легли на руку Хоо. – Ты наш спаситель, и… обращался со мной куда лучше многих из тех, кого я помню. Но мы из племени смертных и живем недолго. Какая между нами может быть близость?

– Но я видел, как ты увивалась вокруг Тауно.

– А почему бы тебе не попытать счастья с Эйян? – торопливо отозвалась Ингеборг. – Она прекрасна по сравнению с моей невзрачностью, к тому же близка к вашему миру и, по-моему, насладится гораздо больше, чем… но не думай, что я сожалею, Хоо.

– Ты привыкнешь к моему запаху, – с горечью пообещал он.

– Но почему ты выбрал именно меня?

Хоо долго молчал, потом повернулся к ней, сжав кулаки, и ответил:

– Потому что ты настоящая женщина, а не наполовину дочь моря.

Она подняла на него глаза, ее напрягшееся было тело начало расслабляться.

– Мой народ убивал твой народ.

– То было сотни лет назад. На земле о нас давным-давно позабыли. Я живу мирно возле Сула-Сгейра, и говорят со мной только ветер, волны и чайки, а соседи мои – медузы да ракушки. Мой покой нарушают только бури да акулы, а зима сменяет зиму, и иногда становится так тоскливо, понимаешь?

– Голое море, голые скалы, и просто небо – без надежды на Спасение… Ах, Хоо!

Ингеборг прижалась щекой к его груди. Хоо погладил ее с неуклюжей нежностью.

– Но почему ты не искал себе кого-нибудь? – спросила она, прислушиваясь к медленным утроенным ударам его сердца.

– Искал. Когда был молод. Я многое повидал. Но никому не оказался нужен. Люди моря видели во мне лишь урода, и никто не пожелал заглянуть мне в сердце. То, что под шкурой, их не интересует.

– Нет, это не так, – подняла голову Ингеборг. – Не все они такие. Тауно… Тауно и Эйян…

– Да, вроде бы так. Хорошо, что они так заботятся о сестре. И все же… в людях, таких как ты, есть нечто большее. Не могу назвать, что именно… Вы теплее, вы любите по-другому. Наверное, зная о смерти, вы тянетесь друг к другу – ведь ваша жизнь так коротка. Или же причина в той искорке вечности… душе? Не знаю. Я ничего не знаю о душе, но я ощущал ее в некоторых мужчинах, но больше в женщинах… она похожа на огонек холодной ночью… И в тебе есть этот огонек, Ингеборг, яркий и сильный. Он согревает меня. И считай себя счастливой, пусть даже тебя охватывает печаль, потому что именно из-за души ты способна любить так сильно.

– Я? – изумилась женщина. – Шлюха? Нет, ты ошибаешься. Что можешь ты знать о людях?

– Больше, чем тебе кажется, – хмуро ответил Хоо. – Потому что время от времени я выходил в ваш мир, и не всегда меня гнали прочь. Пусть я уродлив и плохо пахну, но я сильный и надежный работник. Как иначе я мог выучить ваш язык или ремесло моряка? У меня были друзья среди людей, женщины приглашали меня к своим очагам, а некоторые – поверишь ли? – правда, очень немногие, даже дарили мне любовь.

– Теперь я понимаю почему, – прошептала Ингеборг.

Лицо Хоо исказилось, словно от боли.

– Но не любовь законной жены. Разве мог я, морское чудище, войти в церковь? Все это длилось недолго. Но с мужчинами, ставшими моими товарищами, мы не расставались подолгу и плавали в одно путешествие за другим. Но, конечно же, мне и с ними приходилось расставаться, ведь они вскоре старели, а я – нет. И прошли уже десятки лет с той поры, как я последний раз осмелился встретиться со смертными. А женщина не целовала меня еще дольше.

– Так неужели и мне надо причинять тебе боль? – Ингеборг приподнялась и обняла Хоо за шею, привлекая к себе. Их губы встретились.

– Боль разлуки горька, но останутся воспоминания, – ответил Хоо. – Какие сны я буду видеть! Какие песни пропоет о тебе ветер! И каждой ясной звездной ночью я стану вспоминать тебя и эту ночь, пока не наступит день моей смерти.

– Но ты будешь таким одиноким.

– Это лишь к лучшему, – попытался он ее успокоить. – Потому что причиной моей смерти станет женщина.

– Что? – отшатнулась она.

– Так, ничего. – Он указал на небо. – Видишь, как сияет Большая Медведица?

– Нет, Хоо, – взмолилась Ингеборг, задрожав, хотя набросила плащ перед тем, как выйти на палубу. – Расскажи мне все, прошу тебя. – Она смолкла. Селкай тоже молчал, закусив губу. – Мы станем… мужем и женой… до конца плавания. А за последнее время я насмотрелась столько колдовства, что мне на всю жизнь хватит. И раз эта тайна может коснуться меня…

Хоо вздохнул, покачал головой и ответил:

– Нет, Ингеборг, не бойся. Я… я столько скитался по морям в одиночестве, что приобрел как бы… второе зрение. И догадался, какой станет моя судьба.

– Какой же?

– Настанет день, когда смертная женщина родит мне сына, и мне придется забрать его с собой, дабы люди не сожгли его, назвав демонским отродьем. А женщина выйдет замуж, и ее муж убьет нас обоих.

– Нет, нет!

Селкай скрестил на груди руки.

– Я не боюсь за себя. Но сына мне жаль. Правда, к тому времени, когда это произойдет, Волшебный мир превратится в слабый, угасающий огонек и вскоре угаснет навсегда. Так что, пожалуй, такая судьба станет милосердием для него. Да и для меня тоже.

Ингеборг тихонько заплакала. Хоо не осмеливался ее коснуться.

– Я бесплодна, – призналась она, всхлипнув.

– Знаю, – кивнул он. – Не ты обречешь меня на смерть, а другая женщина… – Хоо стиснул зубы, но тут же добавил: – Ты так устала – ведь тебе столько пришлось вытерпеть. Позволь, я отнесу тебя и уложу спать.

* * *

Было еще темно, когда по песочным часам наступило время смены вахты. Близился рассвет. Экипаж шлюпа договорился о том, что на ночных вахтах всегда будут двое из морского народа, и сегодня Хоо стоял у штурвала, а Тауно забрался в «воронье гнездо» на верхушке мачты.

Эйян, сменившись с вахты, ловко скользнула через люк в кубрик, под который отгородили часть трюма. Звездный свет, льющийся через отверстие люка, был достаточно ярок для ее глаз, и даже при закрытом люке она отыскала бы путь в темноте на ощупь, по запаху или пользуясь присущим всем морским людям чувством направления и места. На соседних койках лежали Нильс и Ингеборг. Парень по-детски сжался в комочек, рука женщины прикрывала глаза. Присев на корточки рядом с Нильсом, Эйян погладила его волосы и прошептала в ухо:

– Вставай, лежебока. Настало наше время.

– А? Что?.. – пробормотал внезапно проснувшийся Нильс, но не успел более произнести ни слова – губы Эйян прижались к его губам.

– Осторожно, – предупредила она. – Не потревожь несчастную женщину. Иди за мной.

Она взяла его за руку, и восторженный Нильс последовал вслед за ней вверх по лесенке и на палубу.

На западе сверкали звезды, но на востоке поднялся рогатый месяц, залив небо серебристым сиянием. Еще ярче неба мерцало море. Силуэт Эйян темнел на фоне неба, словно ее освещал небесный фонарь. Ветер посвежел, посвистывал в вантах, раздувал паруса. Нос шлюпа приподнялся, потом окунулся в зашипевшую волну.

Нильс замер.

– Эйян, – воскликнул он, – ты слишком прекрасна, твоя красота обжигает меня!

– Тише, тише, – пробормотала Эйян, бросив торопливый взгляд на верхушку мачты. – Пойдем к носовой надстройке.

И она танцующей походкой устремилась вперед, Нильс заторопился следом.

Под носовой палубой более не таился мрак: в лунном сиянии Нильс ясно видел Эйян – до той секунды, когда она тесно прильнула к нему, и его голова закружилась от вихря ее поцелуев. Внутри него все зазвенело, загрохотало, взорвалось пламенем.

– Сбрось с себя эти дурацкие тряпки, – велела она вскоре и протянула руки, помогая Нильсу.

…Потом они лежали рядом, отдыхая и приходя в себя.

– Я люблю тебя, – прошептал он, вдохнув аромат ее волос. – Люблю всей своей душой.

– Молчи, – предупредила Эйян. – Ты человек… мужчина… хоть еще и молод… и крещен.

– Ну и пусть!

– Нет, не пусть! Ты обязан про это помнить. – Приподнявшись на локте, Эйян всмотрелась в выражение его лица. Ее свободная рука нежно коснулась его груди. – У тебя есть бессмертная душа, и никто, кроме тебя самого, не сможет ее сберечь. Судьба свела нас вместе, но я не стану той, кто погубит твою душу, милый мой дружок.

Ослепленный внезапным отчаянием, Нильс прильнул к ее груди.

– Я не смогу расстаться с тобой, – выдохнул он. – Никогда не смогу. А ты… ты не бросишь меня, правда? Скажи, что не бросишь!

Она принялась успокаивать его поцелуями и объятиями и, когда он смог снова слушать ее, ответила:

– Давай не будем терзать себя мыслями о будущем, Нильс. Толку от них никакого, лишь одни огорчения. Нам ведь хорошо вдвоем, правда? И довольно говорить о любви, – усмехнулась она. – Куда лучше добрая старая страсть. Тебе кто-нибудь говорил, что твой вид возбуждает?

– Ты очень… дорога мне.

– А ты мне. И у нас много общего – работа, разговоры, песни, мы вместе любуемся морем и небом… как близкие товарищи… – Она снова тихо рассмеялась. – А тихой ночной порой у нас есть и другое общее занятие, и я чувствую, что ты… о, радость моя!

…Сидя в «вороньем гнезде», Тауно вслушивался в доносящиеся с носовой палубы звуки. Его губы плотно сжались, стиснутый кулак ударил по ладони. Потом еще раз и еще.

* * *

Погода держалась по большей части ясная, и «Хернинг» плыл на юг даже быстрее, чем все ожидали от столь побитой посудины. Если к ним приближалось другое судно из тех, что курсировали между Англией и Пале, то Хоо, облаченный в человеческие одежды, выкрикивал очередную байку об их корабле, которую они с Нильсом тут же выдумывали в зависимости от ситуации. Поскольку вид у них был явно не воинственный и на пиратов они вовсе не походили, этого обычно хватало, и лишь однажды им пришлось спустить паруса и затаиться до темноты, чтобы прокрасться мимо королевского судна – Хоо предварительно осмотрел его, приняв тюлений облик, – потому что их могли задержать, приняв за шпионов или контрабандистов.

Пасмурным вечером Тауно вернулся к шлюпу, сжимая в руках отличного крупного лосося. Взобравшись по спущенной на корме веревочной лестнице, он бросил добычу на палубу.

– Хо-хо! – пробасил из-за штурвала селкай. – Ты мне отрежешь кусочек?

Тауно кивнул и протянул Хоо солидный кусок лосося. В тусклом свете фонаря, освещавшего плавающую стрелку компаса, его огромное тело походило на человеческое куда меньше, чем днем. Хоо впился зубами в сырую рыбину и жадно оторвал кусок. Брат с сестрой тоже не заботились о том, чтобы как-либо приготовить рыбу, и Ингеборг занималась стряпней лишь для себя и Нильса, но все же от подобного зрелища по лицу Тауно скользнула тень отвращения. Хоо заметил это.

– Тебя тревожит что? – спросил он.

– Ничего, – пожал плечами Тауно.

– Не-е, что-то есть. Насчет меня, сдается мне. Так скажи, как есть. Нам нельзя злобу копить.

– С чего ты взял? Я не держу на тебя зла, – все еще угрюмо ответил Тауно. – Но если хочешь знать, то мы в Лири ели более прилично.

Хоо немного помолчал, пристально вглядываясь в Тауно, потом произнес, тщательно подбирая слова:

– Не держи в себе, расскажи мне лучше. Иначе покоя нет. Что случилось, парень?

– Я же сказал – ничего! – рявкнул Тауно, отворачиваясь, чтобы уйти.

– Постой!

Тауно остановился.

– Не в том ли дело, что бабы нет у тебя, а у меня и Нильса есть? – предположил Хоо. – Сдается мне, Ингеборг рада тебе будет и в удовольствии не откажет тебе.

– По-твоему, она кто?..

Тауно резко смолк. На этот раз он ушел.

Сумерки быстро густели. По вантам скользнул вниз темный силуэт, спрыгнул на палубу. Тауно приблизился. Нильс напряженно вглядывался в темноту, но Тауно без труда разглядел смущенное лицо парня.

– Что ты там делал? – резко спросил он.

– Ну… ты же знаешь, Эйян дежурит на мачте, – ответил Нильс. Голос его едва заметно дрогнул. – Мы разговаривали, потом она велела мне спускаться, пока я еще в силах что-то разглядеть вокруг себя.

– Верно, – кивнул Тауно, – ты не упускаешь ни единой возможности побыть с ней наедине. Так ведь?

Тауно уставился в темноту. Нильс отыскал его руку.

– Тауно… господин… умоляю вас, выслушайте меня, – взмолился юноша.

Долгую минуту принц Лири молчал, потом молвил:

– Говори.

Нильс сглотнул.

– Вы стали мрачны. Холодны со мной… со всеми, кажется, тоже, но со мной больше всего. Почему? Неужели я чем-то обидел вас? Я не стал бы этого делать ни за какие блага на свете, Тауно.

– С чего ты взял, что способен причинить мне хоть какой-то вред, сухопутный топтун?

– Ну, ваша сестра… ваша сестра и я…

– Ха! Она свободная личность. И я не настолько глуп, чтобы судить ее поступки.

– Я… я люблю ее.

– Как же ты можешь? Неужели ты забыл, что у нее и у меня нет душ?

– Я в это не верю! Она… она изумительная, восхитительная. Я хочу жениться на ней… и если не перед людьми, то перед Богом… хранить ей верность и заботиться до самой своей смерти. Я буду ей хорошим мужем, Тауно. Я хорошо обеспечу и ее, и детей. Я знаю, как выгодно вложить свою долю золота… Вы поговорите с ней, Тауно? Она не позволяет мне вести подобные речи, но если об этом скажете вы… Ради меня… и ради нее? Ведь она может быть спасена, даже…

Бормотание Нильса внезапно захлебнулось – Тауно схватил его за плечи и встряхнул столь яростно, что у парня клацнули зубы.

– Заткнись! – взревел Тауно. – Еще одно слово, и я размажу тебя по палубе! Развлекайся с ней и дальше, пока твое время не кончилось. И вбей себе в голову – ты для нее лишь развлечение, очередное после десятков прежних. И не более того. Радуйся, что она обратила на тебя немного внимания, и больше не раздражай нас своими сопливыми воплями. Ты меня понял?

– Да, простите меня, простите, – всхлипнул Нильс. Тауно разжал руки, парень осел на палубу.

Тауно постоял немного рядом, но взгляд его был устремлен на верхушку мачты. Он не заметил ни малейшего движения, лишь ветер трепал длинную прядь волос. Тауно уже открыл было рот, собираясь заговорить на языке морских людей, но передумал. К нему медленно вернулось спокойствие.

– Оставайся на палубе, Нильс, пока я не разрешу тебе спуститься, – приказал он, потом быстро отыскал люк в трюм. Спустившись, он не потрудился прикрыть за собой крышку, чтобы приглушить звуки, а сразу подошел к койке Ингеборг и разбудил ее.

* * *

Приползшие со стороны Ирландии тучи пролились моросящим дождем, сизой дымкой затянувшим небосвод. Капли с шелестом падали на волны, и их шепот совсем заглушил посвистывание бриза. Каждый вдох влажного и прохладного воздуха наполнял легкие ароматом зеленых полей.

В такую погоду торчать на верхушке мачты было бесполезно, и Тауно с Эйян поплыли перед кораблем, разведывая путь. Силуэт шлюпа вскоре растаял в дождевой мороси, и они впервые за долгое время остались наедине. «Хернинг» едва тащился по волнам, брат с сестрой легко его обгоняли и потому могли разговаривать, не останавливаясь.

– Ты был жесток с Нильсом, – сказала Эйян.

Тауно рубанул ладонью по воде.

– Ты слышала наш разговор?

– Конечно.

– И что ты ему потом сказала?

– Что ты был в плохом настроении и ему не следует принимать твои слова близко к сердцу. Он очень страдал. Будь добр к нему, Тауно. Он преклоняется перед тобой.

– А в тебя по уши влюблен. Юный болван!

– Знаешь, а ведь я у него первая женщина, самая первая. – Эйян улыбнулась. – И он быстро учится. Так пусть он осчастливит в своей жизни еще многих – когда мы расстанемся.

Тауно нахмурился.

– Надеюсь, он не ошалеет от любви к тебе до такой степени, что растеряет остатки своего умишка. У нас есть только он да Ингеборг – на кого еще из людей мы можем положиться, спасая Ирию? Ведь мы с тобой вряд ли сумеем сойти за жителей суши, тем более за датчан.

– Да, мы с ним об этом говорили, – подтвердила Эйян, встревоженная не меньше брата. – Он по крайней мере знает, что должен действовать осторожно, ведь он простой моряк и в людских законах столь же невежественен, как и мы. Но я верю в него, потому что он умен и быстро добирается до сути. Правда, – печально добавила она, – именно поэтому он может и не позабыть меня, когда придет время расставаться. Впрочем, он всегда сумеет опереться на совет Ингеборг, а уж она, полагаю, за свою жизнь имела дело с самыми разными людьми.

– Да, она сильная женщина, – вяло согласился Тауно.

Эйян отплыла чуть в сторону и повернулась, чтобы лучше видеть его лицо.

– А я полагала, что твои чувства к ней заслуживают иных слов.

– Верно, она мне нравится, – кивнул Тауно.

– А ты для нее… Сидя в «вороньем гнезде», я слышала, какую радость ты пробудил в ней, спустившись в трюм. Она сдерживалась, но я все равно услышала. – Лицо Эйян исказилось, она помолчала, потом продолжила: – На следующий день мы с ней поговорили наедине. Так, обменялись женскими сплетнями. И она спросила, зная, что мы все равно не согласимся, не хотим ли мы поселиться где-нибудь неподалеку от нее – ведь за золото она может купить дом на берегу – и не уплывать далеко в поисках нашего народа. Когда я ответила, что это невозможно, она отвернулась. Потом повернулась обратно и принялась весело болтать. Но я наблюдала за ее плечами и руками. – Эйян вздохнула. – Воистину, общение с нами не приносит смертным счастья.

– И нам с ними – тоже, – процедил Тауно.

– Верно. Бедная Ингеборг! И все же, как дальше жить нам – двум последним морским людям в Дании? Ведь если не суждено нам отыскать отца, то придется искать прибежища в другом племени. А как тяжело искать родных по всему свету!

– Да… тяжело, – отозвался Тауно. Они пристально посмотрели в глаза друг другу. Тауно побледнел, сестра покраснела. Брат резко нырнул и не показывался целый час.

* * *

«Хернинг» обогнул Уэльс, миновал белые холмы Англии и поплыл домой мимо равнин Ютландии.

4

Корабль с беженцами из Лири преодолел уже более половины пути до побережья Далматии, когда его заметили работорговцы.

Поначалу никто из них, даже Ванимен, не почуял зла. За долгий путь от Геркулесовых Столбов они переговаривались с командами многих судов: кораблей в этих водах плавало немало. Ванимен старался держаться подальше от берегов, поэтому на них никто не нападал. Он также велел всем находящимся на палубе облачаться днем в одежду, которая отыскалась в сундучках матросов, а пловцам в море не всплывать до наступления темноты. Корабль северной постройки, явно потрепанный штормом, возбуждал любопытство, а иногда – как полагал Ванимен – желание предложить помощь. Тем, кто подплывал ближе, он давал понять жестами, чтобы они плыли дальше, добавляя на ломаной латыни, что они ни в чем не нуждаются и направляются в ближайший порт. До сих пор такой прием срабатывал, правда, Ванимен все гадал почему – то ли произносимые им слова были достаточно понятны местным жителям, то ли капитаны встречных судов начинали с подозрением приглядываться к его странной на вид команде, облаченной в лохмотья. Как бы то ни было, присутствие на палубе женщин и детей ясно доказывало, что они не пираты, и поэтому ни один военный корабль ими не заинтересовался.

Случись такое, они тут же покинули бы судно. Ванимену очень не хотелось с ним расставаться. Несмотря на жалкое состояние, медлительность, неуклюжесть и нескончаемый труд у помп, оно оставалось их прибежищем – и маскировкой в узком море, разделяющем христиан и мусульман, где уже не осталось никого из жителей волшебного мира. День за днем, ночь за ночью жалкое корыто ползло вперед. Когда наступал штиль, а солнце садилось или поблизости не было людей, царь посылал своих людей в море – ухватившись за канаты, они тянули его дальше. Так им удавалось выжимать из своего корабля такую скорость, какой никогда не добился бы людской экипаж, и все же прошло несколько томительных недель, прежде чем они добрались до Адриатики. Не будь рядом волн, где беглецы находили пищу, покой и отдых, они давно погибли бы от отчаяния.

Теперь путешествие стало еще более медленным, требуя еще большей осторожности, – им пришлось плыть вдоль восточного побережья, постоянно высылая разведчиков к берегу. Путники постоянно рисковали нарваться на морской патруль любого из местных правителей, но, несмотря на риск, сердца их забились легче, а песни зазвучали чаще, потому что места эти оказались красивыми и приятными, их скалистые берега поросли густыми лесами, а прибрежные воды обильны рыбой. Ванимен намеревался не спускать парусов, пока корабль в состоянии плыть дальше – сперва требовалось отыскать подходящее место. Впрочем, если и придется покинуть судно, то теперь катастрофы не случится.

Так он полагал.

И в самом деле волшебный мир все еще сохранился у этих берегов и в возвышающихся в отдалении горах. Подплывая ближе, выходя на берег, Ванимен ощущал магию, и после прежней пустоты по его телу пробегал холодок восторга. Он замечал и существ не из обычной плоти – робких или злобных. Они казались ему странными, и если не убегали прочь, словно охваченные ужасом, то сами начинали угрожать. Тогда уходил он. Но все же они были его родственниками в том смысле, в каком Агнете, как она под конец поняла, никогда не смогла бы стать.

Кое-какие места оказались оскверненными экзорцизмом. Призвав на помощь доступную ему вопросительную магию, Ванимен узнал, что большинство из них стало такими не так уж давно. Кажется, среди людей появилась новая вера – скорее новая секта, потому что проклятие повсюду было наложено Крестом, – сменившая терпимость раннего христианства. Но гораздо чаще он замечал слишком обширные участки возделанной земли или городок, который самим своим присутствием сделал бы существование новой колонии невозможным. Что ж, дельфины советовали ему плыть подальше на север.

Следуя их советам, он все чаще стал встречать многочисленные острова, о которых они тоже упоминали, причем свободные от наложенных священниками проклятий. Это вероучение, столь активно ненавидящее всех, кто наслаждается радостью жизни – а именно этому, как догадался Ванимен, невольно учили людей дружелюбные к ним жители волшебного мира, навлекая опасность на людские души, но все же принося им радость, – это вероучение, должно быть, еще не проникло в эти края. И он лелеял надежду, что где-нибудь здесь отыщется то, о чем он мечтал.

И чем скорее, тем лучше, с тревогой подумал он. Корабль уже буквально разваливается, помпы не успевают откачивать воду. Все глубже оседающий с каждым днем, скрипучий, все более медленный при любом ветре, корабль вскоре станет совершенно бесполезным. И тогда им придется плыть дальше без него…

Так обстояли дела, когда на них наткнулись работорговцы.