Три повести

И от этого всего мне ужасно не по себе, и я живу в состоянии какого-то тотального дискомфорта. Как будто от меня всё время кто-то чего-то ждёт, а я раз за разом обманываю ожидания людей, которые теперь непременно разочаруются во мне. А может даже это уже произошло. И хотя я изо всех сил стараюсь не зацикливаться на таких вещах, но часто, даже слишком часто мне становится по-настоящему страшно.

И ещё: главный триггер заключается даже не в том, что я не знаю чего хочу, а в том, что не имею никакого представления о том, как изменить существующее положение. Ведь я также не уверена, что мне известно, чего от меня хотят. На первый взгляд, всё просто, учись хорошо, чего тут сложного и уже какая-то часть проблем отпадёт. Но, во-первых, сказать это гораздо легче, чем сделать, во-вторых, никакой гарантии нет, что вопрос моего несоответствия заключается только в учёбе, ну а в-третьих, как быть тогда с чувством собственного достоинства, которое тоже вот так вот запросто за пояс не заткнёшь?

А оно постоянно напоминает мне о том, что с какой это стати желания, пусть даже и весьма значимых, близких людей, я должна ценить выше своих собственных и всегда иметь в виду их первостепенное значение? Ну и как тогда быть с тем, чего хочу я? Хотя я ведь и сама призналась, что не знаю, чего хочу. Вот видите? Это как раз то, о чём я говорила.

И это только малая зарисовка того, что происходит во мне каждую минуту каждого дня. Мне почти никогда не бывает спокойно и хорошо. Вернее, я уже забыла, что это такое.

А как можно успокоиться и радоваться жизни, если ты выглядишь в тринадцать лет, как чёртов тяжеловес? Ну, или как тётенька, имеющая не меньше двух детей. Особенно если смотреть сзади или издалека. Так что можете себе представить, как мне «нравится», когда кто-нибудь начинает расспрашивать меня, почему я так привязана к неяркой и бесформенной одежде, по какой причине никогда не ношу платьев и не убираю, лезущие в глаза волосы. И происходит это почти всегда громогласно и прилюдно. Особенно, если иметь в виду моих родственников.

У тёти Раи, например, одно из самых любимых занятий – это обсуждать мою одежду и в особенности причёску (так высокопарно я иногда называю мои ниспадающие вниз тёмные пряди, закрывающие пол-лица), как будто ей больше не о чем говорить. Тётя Рая, искренне полагающая, что самое удачное место для разговора о моём внешнем облике – это праздничное семейное застолье, даёт тем самым отмашку всем остальным. Я даже знаю, когда именно это начнётся. Когда санкционированные и безопасные, а потому ужасно скучные темы начинают заметно иссякать, папина сестра начинает, время от времени, поглядывать на меня, как на человека, который остро нуждается в сочувствии. Она вздыхает, покачивает головой и наконец, спрашивает в очередной раз, почему я не закалываю волосы… И чтобы сгладить резкость перехода с мирной проверенной зоны на обсуждение моей внешности, она добавляет что-нибудь про то, как за этой непомерной чёлкой совсем не видно моего хорошенького личика (ха-ха-ха). И это воспринимается, как сигнал, как звук стартового пистолета. Эстафета немедленно подхватывается бабушкой Аней, «ты же себе зрение испортишь, Сашенька!», папой, который как обычно шутит на счёт того, что если бы не фотографии, то они бы и не знали, как я выгляжу и что как будто бы однажды зимой, когда он увидел меня в шапке со спрятанными в ней волосами, то даже не узнал собственной дочери. Честно говоря, так себе юморок. Все вежливо улыбаются, но тут наступает очередь моей сестрицы Дашки, которая предлагает оставить меня в покое и высказывается в том смысле, что за этими космами я пытаюсь скрыть свои комплексы. Я смотрю на неё пристально и пытаюсь передать на расстоянии, что мне хорошо известны её мотивы. Дело в том, что моя сестра терпеть не может, если о ком-то, кроме неё говорят более пяти минут.

В крайнем случае, она может примириться, если это будет, ладно уж, она и Павел, но никак ни я или кто-то другой.

Я смотрю в просветы между волосами, я гипнотизирую Дашку и очень надеюсь, что мой взгляд достаточно красноречиво передаёт, что я вижу её насквозь.

– Всё знаю про тебя, милочка, – как бы говорит он, – для тебя нож острый, если кто-то вдруг оказывается в центре внимания даже нежелательного, даже сомнительного… И ты будешь, не ты, если не попытаешься перетянуть одеяло на себя, да забирай его целиком, мне не жалко…

В последнее время даже мама принимает «эстафету», хотя обычно не имеет привычки выступать против меня в публичных собраниях. Говорит она примерно следующее:

– Бесполезно повторять про эту чёлку, мне кажется, она уже косоглазие себе заработала.

М-да-а, что сказать… Спасибо тебе, мама, конечно… Но всё же я прощаю ей такие выпады, потому что знаю, отчего они происходят. Просто у мамы с бабушкой Аней и сестрой папы на самом деле очень мало чего-то общего и объединяющего. Да и слишком велико противостояние между ними. И его почти не уменьшил мамин семнадцатилетний брак с их сыном и братом, а также трое их детей. И поэтому мама, когда у неё появляется возможность ощутить хотя бы слабый намёк на единство с семьёй своего мужа, напомнить, что она одна из них, возможность эту не упускает. Даже если для этого нужно вместе со всеми слегка проехаться по своей доченьке.

Но, как я уже говорила, маме я ещё могу простить, хотя бы потому, что знаю – ей не всё равно. Но не только поэтому, я ощущаю в этом какое-то духовное родство. Я тоже сплошь и рядом чувствую себя почти везде если и не совсем чужой, то как минимум, слегка приёмной. Даже в собственной семье. Хотя, конечно, приятного мало, когда мама так делает. Но слышать что-то подобное от других, ещё хуже.

Однажды даже муж тёти Раи, дядя Петя, уж казалось бы ему-то какое дело до того, как я выгляжу, решил поучаствовать в общем хоре голосов:

– Действительно… – произнёс он своим высоким, как у женщины голосом, изображая глубокомысленность, которой не было и в помине, – Зачем тебе такая длинная чёлка? Ведь неудобно же?

Я, помнится, довольно резковато поинтересовалась у него, кому, мол, неудобно? И дядя Петя обиженно замолчал. Наверное, он опять решил, что его игнорируют. Дело в том, что муж папиной сестры, мужчина во всех отношениях положительный, но чрезвычайно обидчивый и, как бы это выразиться помягче, не слишком умный. Самое интересное, что абсолютно все это понимают, но всю жизнь делают вид, что это не так. С ним советуются, на него ссылаются, особенно в тех случаях, когда не хватает аргументов или голосов, мол, вот и Пётр так считает, но при этом не воспринимают всерьёз совершенно.

В жизнедеятельности нашей семьи дядя Петя фигурирует как бы чисто формально. Мне опять же непонятно это родственное двуличие. Вернее, понятно, но мотивы его я объяснить не могу. Это типа ещё одна игра такая, при которой почему-то дурака дураком ни в коем случае открыто назвать нельзя. Зато можно запросто и сколько угодно давать это понять другими способами. Причём не только ему, но и всем остальным. Частенько это бывает столь неприкрыто, что заметно и самому дяде Пете. И тогда он очень обижается и говорит тёте Рае, что его игнорируют. И тётя Рая, в зависимости от ситуации, или заступается за мужа, или уверяет, что ему показалось, но в любом случае обязательно успокаивает его, как ребёнка, что в общем-то неудивительно, ведь своих детей у них нет. Видимо поэтому моя тётя всю нерастраченную пылкость своего сердца направляет на своего мужа и их добрую, но немного страхолюдную таксу по имени Гита. Хотя не уверена, что именно в таком порядке. Возможно, меланхоличная, криволапая Гита, похожая на толстую, ушастую сардельку с длинным носом, стоит как раз на первом месте.

В окружении, в котором вращаются тётя Рая и дядя Петя, чуть ли не официально считается, что у них – счастливый брак. И что им несказанно повезло друг с другом. И вот этого я тоже не понимаю. Сейчас постараюсь объяснить. Тётя Рая, женщина умная, очень практичная и деловая. Она главный бухгалтер в крупной фирме. Ну а дядя Петя… Но за него я, кажется, уже всё сказала. Нет, у него благообразная внешность, как у сельского священника, кроткий взгляд и покладистый характер. А также никогда не было и нет никаких вредных привычек. Я, кстати, давно заметила, что это качество занимает одно из ведущих мест при оценке качества брака. И ещё в трудовой книжке у дяди всего одна-единственная запись. Вот уже примерно последних лет сто он трудится в своей типографии. Как устроился в ранней молодости, так и работает там всю жизнь. По-моему, у него даже должность не менялась. Он переплётчик или кто-то в этом роде. Тётя Рая много раз говорила, но это настолько скучно, что я не запомнила.

Так же, как и правильный образ жизни, почему-то считается, что работа на одном месте очень хорошо характеризует человека. Не знаю, но мне кажется, что это ужасно. И ещё я думаю, что таким образом человек не просто обкрадывает себя, но и сознательно обедняет свою жизнь. Он со временем тупеет и деградирует. А человек должен расти. Непременно. И в профессиональном плане в том числе, а то получается, будто он остановился. Это моя личная теория, но я в неё верю. Но со взрослыми я её больше не обсуждаю. Как-то заговорила на эту тему с родителями, – они ведь у меня тоже всю жизнь в своём научном центре, хотя папа и пробовал пару раз уйти, то в практическую медицину, то в преподавание, но очень скоро возвращался, – а в ответ услышала про камень, что обрастает на одном месте, про вред легкомыслия и пользу верности выбранному пути. Ну и прочую лабуду, которую обычно говорят взрослые, не слишком заботясь о том, слушает их кто-нибудь или нет. Наверное, потому, что и сами порядком в ней сомневаются.

Хотя у моих родителей их трудовой путь претерпевал всё же некоторые изменения и, что ни говори, но наблюдался какой-никакой профессиональный рост. Папа сейчас руководит отделом, а мама из простого лаборанта стала младшим научным сотрудником и даже собирается в каком-то необозримом будущем защищать диссертацию.

Что же касается дяди Пети… Вот он остановился. Он положительный, но абсолютно законченный. А ещё он очень предсказуемый и от того невообразимо скучный. Потому что всегда знаешь, что скажет дядя Петя в том или ином случае. Одним словом, мой дядя глуп, но это было бы ещё полбеды, он ещё и ужасный зануда. Во время семейных встреч, тётя Рая следит за ним с доброжелательной, но напряжённой улыбкой, как строгая тётушка на званом обеде за своим не слишком воспитанным племянником – не сболтнёт ли её Петя чего-нибудь лишнего. И при этом ещё внимательно наблюдает за остальными, опасаясь заметить на чьём-нибудь лице насмешливую улыбку или на самой середине дяди Петиной речи чей-нибудь плохо скрытый зевок.

Тётя Рая всё прекрасно понимает, я в этом уверена, но по-прежнему считает свой брак идеальным. А может она так упорно, и так долго убеждала в этом остальных, что, в конце концов, поверила сама?

Так вот, я иногда думаю, как можно столько лет жить с человеком, которого не уважаешь?! И ещё: я знаю, что можно уважать человека, но при этом не любить его, а существует ли любовь без уважения? Или это взаимоисключающие понятия? Нет, даже если это возможно, уверена, что меня такой вариант не устроил бы, в принципе. Для меня первостепенно, чтобы человек, которого я полюблю, был если не выше, то хотя бы на одном уровне со мной. Во всех отношениях.

И ещё мне интересно, сколько всего любви в человеке? И хватит ли её запасов на всю жизнь и на всех тех, кто будет рядом? Мне это важно, так как в одной только нашей семье противоречивых примеров сколько угодно.

Вот мама и папа, например. По моим скромным наблюдениям, так им кроме друг друга вообще не больно-то кто и нужен. Когда мама задерживается в своей лаборатории или уезжает проведать отца, дедушку Митю, папа бродит по дому, как потерянный. И по его лицу видно, что если бы не ответственность перед детьми, то есть нами, он помчался бы навстречу своему счастью. Так он называет маму – счастье моё, – и хоть он очень старается придать своей интонации обычную шутливую непринуждённость, всем ясно, что это именно так и есть. Тоже самое случается только, понятно, наоборот, когда из дома уезжает папа. Например, в прошлом году папу благодаря не очень хорошим анализам направили в санаторий в Кисловодск, и это был единственный раз в жизни, не считая командировок, когда он ездил куда-то без мамы. Папа звонил каждый день, и хоть он ни слова ни говорил о том, как скучает, а наоборот, с юмором рассказывал о пытках водой, ваннах, наполненных жуткой смесью, как из фильма ужасов и симпатичной массажистке, а мама, вторя ему, бодро рассказывала, как у нас всё замечательно, и в конце советовала не терять даром времени, – было понятно, что всё это они проделывают, чтобы не дать прорваться наружу своей тревоге и тоске, словно в этом было что-то постыдное и непозволительное для серьёзных, учёных людей, обременённых к тому же тремя взрослыми детьми. Я помню, как окончив разговор, мама на какое-то время оставалась в неподвижности, глядя куда-то в пустоту, и если кто-нибудь из нас в этот момент с ней заговаривал, она смотрела вопросительно и грустно, как будто хотела сказать: «Его нет, а вы тогда, что здесь делаете?» И в глазах её печальным эхом отражалась растерянность и тревожное ожидание. И меня это не обижало, наоборот, маму было очень жаль, потому что она напоминала одинокого ребёнка в детском саду, за которым долго никто не приходит. И мне, когда я видела этот её взгляд, хотелось подойти обнять её, и сказать, что всё хорошо; тот, кого она так ждёт будет очень скоро и волноваться не о чем, потому что он тоже любит и скучает, и мечтает о встрече, но конечно, я этого не делала, потому что… не знаю почему, не стала и всё.

Ещё у меня есть бабушка Аня и дедушка Митя, так это вообще особый разговор. Дедушка – отец мамы, а бабушка – соответственно – мама папы и тёти Раи. То есть у меня имеется полный набор старших родственников, только из разной комплектации. Муж бабушки Ани – дед Фёдор умер, когда мне было два года. Понятное дело, что я его не помню. Зато часто слышу абсолютно противоречивые воспоминания своих родственников о нём. Бабушка Аня и тётя Рая в один голос говорят, что это был талантливый журналист (районная газета иногда размещала его фоторепортажи под общим названием «Времена года» и стихи, которые он неизменно писал к более или менее знаменательным праздникам), а также прекрасной души человек. Тётя Рая, которой мама однажды дала прочитать моё сочинение по Михаилу Лермонтову, чуть не расплакалась от счастья. Она решила, что у меня литературный дар, который передался мне, вне всякого сомнения, от деда Фёдора. Мама просто вспыхнула при этих словах, потому что у неё воспоминания об этом человеке были совсем другого рода. Она, правда, особенно не распространялась, просто говорила, что это был деспот и сноб, каких поискать. Но я почти уверена, что видимо то, о чём думают бабушка Аня и тётя Рая или говорят только между собой, когда речь заходит о женитьбе их сына и брата, дедушка Федя объявлял вслух, как говорится без обиняков и не взирая на лица. И диву даёшься, как же меняются представления о человеке со временем. Я точно знаю, что мама не особенно преувеличивала, говоря о характере своего свёкра, это следует из того, как вздыхает тётя Рая и как отмалчивается и совсем даже не шутит папа, когда речь заходит об их отце. И я знаю, что бабушке Ане по его милости не раз доводилось плакать, поскольку при высказывании своей позиции или оценке того, что ему не нравится, выражений он особенно не выбирал.

Но как же лицемерно время и люди вместе с ним! То что раньше вызывало страх и неприязнь, теперь в нашей семье называется уважением. Или то, что при жизни деда звучало, как обыкновенное хамство, теперь именуется бабушкой и тётей, как прямолинейность. Высокомерие и заносчивость с колокольни сегодняшнего дня воспринимаются, как печать избранности и благородства, а махровый эгоизм и предвзятость, прячутся под маской честности и принципиальности.

Причём, с каждым годом, светлый образ дедушки Феди всё больше идеализируется, и я подозреваю, что такими темпами лет через пять-десять его запросто можно будет причислять к лику святых.

К счастью для всех нас, от мнения тёти Раи и моей бабушки данное решение точно не зависит. И слушая, как искренне и с каким подобострастием бабушка Аня делится воспоминаниями о своём муже, рассказывая в сотый раз и с всё новыми подробностями о его прекрасных душевных качествах вообще и замечательных талантах, в частности, я даже не знаю чего тут больше – истинной веры, что так оно и было на самом деле или желания убедить в этом окружающих, и в первую очередь, саму себя. Может это ещё связано с тем, что дед Фёдор был старше бабы Ани на целых двенадцать лет? У него уже был за плечами один неудачный брак. Но его первая жена Тамара однажды встретила своего прежнего ухажёра и не долго думая укатила с ним в Феодосию, бросив бедного дедушку Федю, который, разумеется, тогда вовсе ещё не был ничьим дедушкой, и вообще не был дедушкой, а был весьма представительным, но безутешным мужчиной в шляпе, светлом костюме с искрой и тёмном пальто. В этом виде он почти ежедневно приходил на почту, хотя может она тогда как-то по-другому называлась, и отбивал телеграммы в Феодосию примерно следующего содержания: «Тамара, вернись, я всё прощу!» Одна из молоденьких телеграфисток, с симпатичными рыжими кудряшками, которая принимала эти сочащиеся болью строки, особенно прониклась к грустному, импозантному мужчине сочувствием. Надо ли говорить, что это и была бабушка Аня, только несколько десятков лет назад. И тогда, двадцатилетняя, она поддерживала, утешала и даже объясняла каким образом можно отправить телеграмму даже при отсутствии точного адреса.

«У него был такой трагически-прекрасный образ!» – говорила бабушка Аня, так как имела некоторую слабость к высокому слогу и слегка даже закатывала при этом глаза. Одним словом, неизвестно, как реагировала Тамара на эти телеграммы, как собственно и то, получала ли она их вообще, но дедушку Федю в скором времени это уже не слишком волновало.

Совсем по-другому складывалась совместная история у бабушки Вали и дедушки Мити. Если у бабы Ани и деда Феди, в семье бессменно царила диктатура, с последующим обожанием, то у бабы Вали и деда Мити – имело место хроническое противостояние. Причём с самого начала.

В своё время, дед её долго добивался, бабушка со смехом рассказывала, что целых пять раз сватался, а дед Митя, если слышал это, то немедленно поправлял: всего три. Бабушка была из обеспеченной и интеллигентной семьи, её отец был потомственным хирургом, она и её сестра получили хорошее образование, в том числе и музыкальное. А дед Митя жил с родителями и многочисленными братьями и сёстрами на хуторе, в школу ходил пешком за четыре километра, да и то, только до седьмого класса, а потом поступил в ремесленное училище.

– Митя, дед твой – бродяга, лапоть, – смеясь, говорила мне бабушка Валя шёпотом и смотрела на мужа таким тёплым, таким солнечным взглядом, что хотелось зажмуриться вместо неё, – восьмой ребёнок в семье, ты только вообрази…

Однажды «бродяга» девятнадцати лет от роду увидел смеющуюся девушку, выходящую с подругой из кинематографа. И пошёл за ней, даже не отдавая себе отчёта в том, что делает. Он в тот же день понял, что если и женится когда-то, то только на Валентине.

Дед сам мне об этом рассказывал, просто и буднично, как и всё о чём он говорил, словно речь шла о чём-то само собой разумеющемся. Вот тогда-то и началась эта эпопея со сватовством. Наконец бабушка Валя сдалась. «Измором взял», – шутила она. И добавляла, что нипочём бы не вышла за него, если бы не его упрямство, в котором чувствовался характер, и не перспектива каждый вечер видеть у своего дома печальные, страждущие глаза бедного Мити, как называла его мама бабушки Вали, то есть моя прабабушка. Кстати, глаза были действительно выдающиеся: большие, выразительные с загнутыми кверху густыми ресницами. Наверное, этот немаловажный факт тоже сыграл свою роль. Хотя, как говорила бабушка, у неё были кавалеры, куда перспективнее «бедного Мити». Например, за ней ухаживал и бравый младший лейтенант, и даже парторг одного проектного учреждения, очень серьёзный молодой человек среднего возраста.

Я вообще заметила, что почти у каждой замужней женщины имеется в запасе хотя бы одна, а чаще две-три романтических и в меру пикантных истории, о том, что за ней ухаживали с самыми далекоидущими намерениями некие, как минимум – подающие большие надежды лица, и как максимум выдающиеся. Но, разумеется, какой-нибудь снедаемый любовью и буйством темперамента молодец, вроде моего будущего дедушки, а тогда просто Мити, путём своих хитроумных козней, грубой физической силы или при помощи угрозы её применения, всех их, конечно же, разогнал.

Когда они всё-таки поженились, мало что изменилось. Они всё время спорили, как будто продолжали друг другу что-то доказывать. Если дед соглашался, можно было не сомневаться, что баба Валя окажется против. Если ей что-то нравилось, дед немедленно начинал это высмеивать или категорически отвергать. Если он говорил – чёрное, то баба доказывала, нет, белое. Было такое ощущение, что всю жизнь они соревнуются в каком-то противоборстве, кто кого переупрямит. Мои брат с сестрой нехило так использовали в своё время эту особенность их взаимоотношений в своих целях.

Когда бабушка попала в больницу, она уже, оказывается полгода, как знала о своём диагнозе. И никому не говорила. Когда мама спросила, почему она молчала, та пожала плечами, а зачем? мол, успеете ещё расстроиться. Только дедушке сказала без всякой насмешки, грустно так:

– Как же ты будешь без меня, Митя?

И он заплакал. Это было первый и последний раз, когда я видела своего деда плачущим. А потом он посадил на даче её любимые хризантемы и маргаритки, хотя всю жизнь подсмеивался над её любовью к цветам, злился и говорил, что они только место занимают.

И когда я, восхитилась осенью этим нарядным, коричнево-оранжево-жёлтым ковром, он улыбнулся и сказал, что всю жизнь прожил рядом с Прекрасным. И я точно знаю, что имел он в виду вовсе не цветы.

Так вот я думаю, что любовь всё-таки есть. Обязательно, а иначе какой во всём этом смысл? Просто выражается она по-разному, иногда не сразу даже и поймёшь, что вот и это тоже любовь, да ещё и самая настоящая.

Или взять мою тётю. Основная её привязанность, по крайней мере, внешняя – это её муж и собака Гита. А весь остальной жар своего сердца, примерно в равной пропорции выплёскивается на остальных членов семьи. И остаток этот довольно внушительный, хватает на всех. Но больше всего достаётся, причём в прямом и переносном смысле, конечно мне. И я даже знаю в чём тут дело. Это происходит не только потому, что я в нашей семье самая младшая. Просто помимо того, что тётя Рая моя родная тётя, она ещё и моя крёстная, и вероятно на этом основании, она, что называется, взяла меня под своё крыло. Не знаю, можете ли вы представить это весьма сомнительное удовольствие, когда человек должен нести груз возложенных на него ожиданий не только своими родителями, но и другими членами семьи.

Мама по страшному секрету (хотя об этом знают все в нашей семье, а значит никакой это не секрет) рассказала мне однажды, что, когда я родилась, тётя Рая просила отдать меня им с дядей Петей на воспитание, мол, у вас уже есть дети, а захотите ещё родите себе, вы ведь молодые, но мама, как она говорит, с негодованием отвергла это предложение. Что же касается папы, то мама ничего об этом не рассказывала, но мне почему то представляется, что он и в этой ситуации оставался верен себе и даже отпустил шуточку, типа, была дочка, стала племянница, делов-то, подумаешь…

Но, честно говоря, когда я об этом узнала, то вовсе не была шокирована и как ни старалась, не могла полностью разделить мамино возмущение. Чисто объективно, это было вполне логично. Им с дядей Петей уже в ту пору было около сорока, чего, спрашивается, ждать? Ну и немаловажный факт, не просто какой-то неизвестный младенец, а свой, проверенный, родная кровь опять же. Иногда я представляла себе, как это было бы. Ну, я имею в виду, если бы меня родители всё-таки отдали. Тётя Рая с дядей Петей и бабушкой Аней живут в большом, частном доме. Тётя с дядей в одной половине, а бабушка в другой. Это родительский дом папы и тёти, который нравится мне своей чистотой, немного старомодным уютом и покоем. Там хорошо пахнет влажным деревом и какой-то пряной травой, помню этот аромат с детства. Даже сейчас, едва заговорила о нём, первым делом вспоминается этот запах, а потом уже всё остальное. Мне кажется, я даже знаю, в какой бы я комнате жила. В той небольшой и очень светлой, похожей на веранду из-за большого окна с низким и широким подоконником-лежанкой. Сейчас там гардеробная и гладильня из-за того, что комнат в доме слегка больше, чем людей. Ещё мне очень нравится, что она самая дальняя, хотя это никогда не являлось препятствием для настроенных на активное общение и коллективную деятельность членов нашей семьи. Я размечталась, как слушаю музыку, рисую, смотрю из огромного окна на маленький фруктовый сад и ухоженный цветник поодаль, который радует глаз, благодаря неутомимой заботе бабушки Ани. Я с довольной улыбкой представляю, как трое взрослых людей носятся со мной, как с писаной торбой, не зная, как мне угодить… Приятно, что ни говори… Только бы это не было чересчур навязчиво, – закрадывается мне в голову беспокойная мысль, а то изголодавшиеся по детской непосредственности и милой улыбке ребёнка, они чего доброго и шагу мне ступить не дадут без очередной порции наставлений и сопутствующих инструкций. Я же говорила, время от времени, меня заносит. Вот и сейчас, я уже вовсю рассуждала таким образом, будто моё великовозрастное удочерение и переезд, дело абсолютно решённое.