Пётр – внук Петра. Исторический роман
– Княгинюшка, а я, как всегда, к тебе за помощью, – признался Меншиков, решив, что пора.
– Вот как? – с неопределенной интонацией произнесла она.
«Тьфу ты, неужто поторопился?!» – подосадовал мысленно светлейший, но отступать было некуда, поэтому он продолжал:
– Да, ангел мой, да. Ты и сама ведаешь, что без твоей поддержки, подсказки мне не разобраться бывает… – бормотал светлейший, следя за выражением лица жены.
Она смилостивилась и перебила:
– Полно, Данилыч, говори, что у тебя за пазухой!
– Душа моя, ты мне не объяснила давеча, что за игры глазами ведут Мария с Федором…
– Ах, вот ты про что! – снова не дав закончить фразу, воскликнула Дарья Михайловна.
– Да, не скрою, у меня их «гляделки» не идут из ума, – пожаловался Меншиков.
– Не буду темнить, Данилыч, у меня тоже, – последовал неожиданный ответ.
– Господи, матушка, а я чаял, ты мне все объяснишь, успокоишь, – продолжал подначивать князь.
– Началось у них это давно, дай Бог памяти, кажется, на свадьбе Анны Петровны. Федор тогда едва приехал в Петербург.
– За каким рожном его сюда принесло!!? – вырвалось у Меншикова.
– Надо полагать, дядья его сюда выписали, мало ли Алексей Григорьевич с Василием Лукичом в ту пору стянули сюда своих родственников, да свойственников, дабы иметь подмогу в противостоянии с тобой, когда ты Екатерину на трон ставил… Он сильно припоздал, но прибыл…
– Верно, верно, продолжай про Марию—то, – направлял разговор Меншиков.
– Вот, попервости, я никакого значения не придала, ведь тогда Мария крепко в своего первого жениха Петра Сапегу была влюблена. Ты велел ее от него отводить, так я, грешным делом, и подумала пущай замечает, что и другие молодцы на свете есть, которым она интересна…
– Ну! – поторапливал светлейший.
– Так все, – прозвучал ничего не разъяснивший ответ.
– Как все? – изумился Меншиков.
– Очень просто, больше ничего не происходит. Они лишь глядят друг на друга, когда бывают в одном месте в один час, правда, все упоеннее, иной раз думается, что, кроме друг друга, они никого и не видят.
– Надо понимать люблены? – поставил вопрос ребром светлейший.
– Иначе не истолковать, – раздумчиво проговорила жена.
– Не к стати, не к стати… – бурчал князь.
– Пожалуй… – согласилась Дарья Михайловна.
– Сошлю его! – решил светлейший.
– Как, зачем, за что? – последовали вопросы.
– Не то чтобы сошлю, дам поручение… на Кавказ… – прикидывал Меншиков вслух.
– Как бы хуже не вышло… – обеспокоилась княгиня.
– Надо же как—то прекратить их «гляделки»! Неприлично царевой невесте—то… сама понимаешь… Поди многие подметили? – волновался князь.
– А хоть бы и так, самому—то Петруше безразлично, – княгиня, как и муж, за глаза называла императора «Петрушей» по старой привычке.
– Ладно, с Федором я поразмыслю, и ты подумай, пойду, пожалуй, с твоего позволения, – поднялся князь.
– Ступай, ступай, только не горячись, – уговаривала Меншикова, провожая супруга к дверям.
Меншиков вышел полный решимости и намерения действовать, но не успел он пройти и пяти шагов, как его снова настигла неотступная и привычная уже фраза: «Господи, и зачем мне это все нужно…».
ГЛАВА IX
Не нравился княгине Меншиковой последнее время ее светлейший. Она видела, что он не—то обмяк, не—то рассеялся, не—то обессилел. Дарья Михайловна даже не могла охарактеризовать его настроение и состояние. Это было что—то неведомое ей, не знакомое, таким она «своего Данилыча» никогда раньше не знала. Она ощущала растерянность, потому что не ведала, как к нему и подступиться, чем помочь. Совсем недавно она была уверена, что совладать с Данилычем всегда сумеет, знает все нюансы его души, все черты и черточки его характера, ан, – нет. Она делала неоднократные попытки пробиться к нему, выяснить, что с ним, но каждый раз натыкалась на непроходимую стену. Наконец, она заподозрила, что муж и сам не понимает, что с ним творится, что ее не слишком успокоило.
«Не к болезни ли?» – пугалась она.
И последним разговором она осталась огорчена. Все, что он сказал, вернее, как он сказал, было незнакомо, нетипично, непохоже на светлейшего, которого она знала, страшно подумать, сколько лет!
Помимо непосредственно самого князя, Дарью Михайловну тревожила и обстановка вокруг них. Да, их вечно окружали завистники и недоброжелатели, но были и опоры, да еще какие! Сам Петр Великий! Екатерина! Были и союзники. Теперь, остались одни враги, даже временных единомышленников нет. Обручение Марии с царем не только ни от чего не защищает, а наоборот, плодит противников, пуще разжигает их ненависть. А Данилычу, как шоры на глаза надели! Он явно не строит никакой обороны. Прямо, будто ему хочется на рожон лезть.
«А дети еще маленькие», – подумала княгиня, и они явились тут как тут, пришли довольные и радостно оживленные, особенно, Саша и Саша, сообщать о назначенном на следующий день маскараде.
«Ну вот, а Данилыч мне ничего не сказал, а раньше бы задал целую программу действий, разработал бы стратегию и тактику для семьи в целом и для каждого в отдельности», – опять с холодком в душе подумала княгиня.
Затем она встрепенулась, собралась и стала вслушиваться в то, что говорили дети. Они сыпали вопросами.
– Что же вы молчите, матушка, не хотите посоветовать, как нам наряжаться! – теребила Александра.
– Отчего не хочу? Сейчас, сейчас придумаем. Принцесса Елизавета, говорите, затеяла бал сей? Тогда я полагаю, вам лучше выбрать кого—нибудь из античных богов, сколь я знаю, Елизавета Петровна последнее время много изучает мифы и любит их.
– Но кого нам выбрать из них для себя, – спросил сын.
Дарья Михайловна внимательно посмотрела на него. От предвкушения праздника он разрозовелся, волосы его распушились и пошли легкими кольцами, глаза горели.
– Почему бы тебе не стать Купидоном, Амуром. Елизавета Петровна, наверное, будет Венерой. Ты любишь при ней быть. Амур – сын Венеры, будешь иметь полное право неотступно следовать за ней, – без всякой, впрочем иронии или издевки предложила светлейшая княгиня.
– Ну нет, матушка! – последовал горячий протест, – Не буду отпираться, я люблю с великой княжной побеседовать, но быть ее «сыном» – никогда! Сами посудите, коли на то пошло, я ей больше в мужья гожусь!
«Ах ты, Боже мой! – думала княгиня, улыбаясь сыну. – Знал бы ты, малыш, что твой отец и такой вариант имеет ввиду, правда, последнее время, слава Богу, притих на сей счет.»
Вслух она уважительно произнесла:
– Воля твоя, князь, коли тебе не по душе, разве кто станет тебя неволить, помилуй! Разумеется, придумаем другое.
И все четверо углубились в подготовку костюмов.
Княжна Мария совсем не интересовалась бы предстоящим праздником, если бы у нее не возникла надежда, что каким—нибудь чудом там окажется Федор. Если умом рассуждать, этого не должно было случиться, но Марии хотелось надеяться, они так давно не виделись с Федором. Крошечная возможность встречи окрасила жизнь государевой невесты. И она с таким упоением взялась за подготовку, что даже напугала Дарью Михайловну, которая давненько не видела «свою старшенькую» в счастливом возбуждении.
«С чего бы она столь разошлась? – размышляла княгиня, погладывая на Марию. – Не лихорадка ли у нее начинается? – но сразу себя одернула. – Нет, княгиня, скорее с вами что—то не в порядке. Позволительно ли всего пугаться и все видеть в черном свете?!»
ГЛАВА X
Князья Долгорукие, особенно и в частности, Алексей Григорьевич (второй воспитатель царя) и Василий Лукич, его кузен и член Верховного тайного совета не сидели сложа руки. Они ни на минуту не забывали о своем намерении оттеснить князя Меншикова от юного царя. Особенно горячо, старался Алексей Григорьевич. Внешне покорное поведение Долгоруких и при смене власти, и в первые недели после вступления на трон Петра II, и при подготовке обручения императора с княжной Меншиковой и во время него дало свои плоды. Меншиков сохранил за князем Алексеем должность второго воспитателя царя. Правда, перевел Петра жить к себе и имел пред своими ясными очами все, чтобы не происходило с его венценосным названным зятем, или сыном, как предпочитал выражаться сам светлейший, но иметь право в любой день общаться с Петром было неоценимо для Алексея Григорьевича. Большие надежды он по—прежнему возлагал на своего сына Ивана, любимца и лучшего друга императора, недавно получившего звание камергера. С сыном совладать было не просто, но время от времени от него можно было получить серьезную и надежную помощь, даже без его участия или желания.
Прознав из проговорки Ивана, что во дворце Меншикова планируется маскарад, князь Алексей немедленно приступил к сыну. Как обычно, он начал с того, что стал укорять камергера царя в сыновней неблагодарности и в нерадении за семью. Потом потребовал, чтобы «хоть единожды» Иван постарался для сестер. Не понимая, с чего батюшка во гнев вошел, и что опять от него надо, Иван взмолился:
– Господи, батюшка, да чего вы от меня хотите?
– Того, чтобы ты хоть немного думал о ближних! – продолжал «артподготовку» Алексей Григорьевич.
– Хорошо, поставим вопрос иначе, – с трудом удерживая себя в равновесии, продолжал дознаваться Иван. – Что я должен сделать, чтобы вы, батюшка поверили, что я, как добрый христианин, неизменно думаю о ближних.
– Как же! – атаковал отец. – Если бы ты, сын мой, думал о своих сестрах или хотя бы изредка вспоминал, что они у тебя есть. Ты бы и сам догадался испросить у царя, чтобы они были приглашены на завтрашний маскарад!
– Только и всего? – даже обрадовался Иван, потому что ожидал, что его обяжут делать что—нибудь более сложное или противное его совести. – И что бы вам, батюшка, не сказать попросту! Правда, праздник замышлен, как узко семейный, но я готов ходатайствовать перед императором за своих сестер.
– Вишь, ты какой! – не унимался отец. – Готов просить и все дела! А как откажет?! Другой бы добрый сын и брат сказал: «кровь из носу, а приглашение вымолю!» Ты же «готов просить…» и только!
– Ладно, батюшка, хотите «кровь из носу» будет вам «кровь из носу», – рявкнул Иван и, резко развернувшись, вышел.
– Видали, какие мы горячие! – кивая головой в сторону ушедшего сына, сказал Алексей Григорьевич своей жене, появившейся из внутренних покоев. – Слыхала? Небось опять станешь защищать?
– А то как же, свет мой, всенепременно… – отвечала княгиня, которая не очень—то побаивалась своего мужа. – Потому как ты, батюшка мой, кругом не прав. Скажу более, сам себе и своему делу – враг. Если ты и впредь будешь так с сыном обращаться, ты его совсем от дома отведешь, причем, потеряешь не только сына, но и… да что там, сам знаешь… Только забываешь или помнить не хочешь, что сын твой сейчас, почитай, куда выше тебя стоит.
– Ну, как сказать… – начал вяло протестовать князь Алексей.
– Да и говорить нечего… – прервала княгиня. – Дивлюсь его долготерпению и сыновней любви, другой бы давно тебя отослал в дальние имения, чтобы каждый Божий день не иметь от тебя нотаций и скандалов.
– Эка, завернула! – не зло огрызнулся Алексей Григорьевич, надеясь, закрыть тему.
– Отнюдь, сам понимаешь, что если бы Иван, хоть раз, хоть вскользь на тебя посетовал при императоре, давно бы ты охотился у себя под Москвой. Или ты полагаешь, что светлейший князь Меншиков, станет противиться воле императора, коли тот выразит желание сменить тебя на посту? Однако, что толковать… Пойду велю готовить маскарадные костюмы для дочерей, сколь я понимаю, им скоро от императора приглашения пришлют, а времени на подготовку кот наплакал, – неожиданно закончила княгиня и плавно вышла.
Алексей Григорьевич счел за благо промолчать и не удерживать жену.
ГЛАВА XI
У князя Алексея были крупные и далеко идущие намерения относительно своих чад. Он видел, а ещё больше надеялся, что у императора и Марии Меншиковой до венчания дело не дойдет. Он знал, что кроме светлейшего, никто, даже его собственные домашние, того не желают, а тем паче сама государева невеста, которая, как подозревал Алексей Григорьевич, влюблена в его племянника Федора. План князя был незамысловат и неоригинален. Он положил повторить подвиг Меншикова, а именно Марию Меншикову заменить на свою дочь Екатерину. Тут неоценимую поддержку должен был оказать Иван. И Алексей Григорьевич уже вовсю задействовал его, надеясь, как можно дольше, не посвящать в свои планы. Вслепую Иван помогал хорошо, а вот захочет ли, узнав о намерениях отца, – большой вопрос. Князь Алексей даже был уверен, что нет, ибо с удивлением наблюдал, как, такой холодный и отстраненный в семье, Иван горячо любит императора, причем, совершенно искренне и бескорыстно. Жалеет и бережет его, как собственного меньшого брата, вернее, во много крат больше. Не знала до поры ничего о планах отца и старшая дочь, на которую делалась ставка, сверх того, недавно Алексей Григорьевич убедился, что она отчаянно увлечена секретарем австрийского посольства юным графом Милезимо.
«И что она в нем нашла, – недоумевал князь Алексей, всякий раз, когда видел их рядом. – Она – красивая, статная, высокая, а он хлипкий, жидкий, низкорослый, разве чуток повыше ее будет. Ну, сносно танцует, красиво держится, а так – сверчок сверчком и знал бы свой шесток, так нет, едва ли ни лучшую русскую княжну выбрал, да каких кровей! Одно хорошо такого шугануть будет не сложно, а вот, как ее, своенравную, в нужное русло направить?»
В поисках ответа Алексею Григорьевичу пришлось поставить в известность о своих намерениях жену. Та честно и прямо заявила, что не в восторге от его выдумки, помогать ему не намерена, но и мешать не станет. А закончила свою тираду так:
– А чтобы тебя, душа моя, совсем в досаду не ввести и ради того, чтобы ты обиду на меня не держал, дам тебе ключик к сердцу нашей Екатерины: она, грешным делом, тщеславна, сильно тщеславна, самолюбива и горда. И к Милезимо привязалась, в благодарность за то, что он на нее свой взор обратил в то время, как остальные, почитай, все, кроме нашего Федора Долгорукого, от Елизаветы без ума. Если выставишь так, что она Петра (царь ведь явно слабость к цесаревне питает) у великой княжны отбила, да императрицей станет, – твоя возьмет. Хочешь брать грех на душу, запретить тебе не могу, а сама лучше буду молиться, чтобы Бог помог нашей дочери справиться с ее пороками, иначе они ее до добра не доведут. И ты бы лучше делал то же, чем вводить дочь в искушение.
Князь Алексей ответил жене уклончиво:
– Должен укорить тебя, благоверная моя, что так явственно видишь пороки в собственной дочери, а, стало быть, мало любишь ее.
– Очень люблю, потому они мне глаза и колют, и покоя не дают, – горько проговорила жена, и у нее навернулись слезы.
– Полно, полно, – прервал разговор Алексей Григорьевич. – Уж очи на мокром месте. Не о чем плакать, княгиня, у нас прекрасные дети, которые дарят нам много радости.
Тогда он верил в то, что говорил. Да и теперь он не меньше надеялся, что через Ивана и Екатерину проберется к самым вершинам власти и богатства.
На предстоящий маскарад Алексей Григорьевич возлагал не шуточные надежды. Он, полагал изловчиться через Ивана спровоцировать императора уделить Екатерине, хотя бы один танец, несмотря на присутствие Елизаветы. «Когда—то нужно начинать, а это могло бы стать прекрасным первым шагом», – решил он.
Хотя ещё не прибыл нарочный с приглашением для княжон, по дому уже забегали белошвейки, горничные, остальная прислуга. Несколько лакеев были отряжены в лавки, подготовка шла полным ходом.
Стали появляться и с визитами. Первым приехал Федор Долгорукий. Последние несколько дней он неутомимо мотался по Санкт—Петербургу в надежде найти возможность встречи с любимой или случайно наткнуться где—нибудь на нее. Труды его были тщетны. Мария не появлялась.
«Не прознал ли что Меншиков, не стережет ли Марию,» – постоянно холодила душу Федора жуткая мысль.
Он был недалек от истины. Меншиков не то что запер Марию, он просто незаметно, исподволь изменил режим детей, предлагал им поезди и приличные для траура развлечения, новые и нетипичные, что младших радовало и интересовало, а Марию немного досадовало, но она не подозревала, что так ее удерживают от «гляделок» с Федором, поэтому терпеливо составляла компанию младшим. Они то ехали посмотреть на закладку нового фрегата, то, гуляя в саду, были приглашены наблюдать за строительством нового императорского дворца. Словом, дела и развлечения чередовались и возникали новые и новые, зато в привычные места вырваться не удавалось.
Приехав в дом Алексея Григорьевича и услыхав новость о маскараде, Федор сразу решил, несмотря на то, что праздник будет сугубо для узкого круга, непременно туда прорваться.
«Слава тебе, Господи, что готовят маскарад. Придумаю какую—нибудь мистификацию и ряженым проберусь. Хоть минуту увижу ее, – и то счастье, а если удастся словом перемолвиться! А если не узнанным никем, кроме нее, танец протанцевать!» – от таких надежд у Федора счастливо замирало сердце.
Он решил дождаться официального приглашения для кузин и разузнать детали, сколь будет возможно.
«А этот малохольный, что тут застыл?» – удивился было Алексей Григорьевич, заметив Федора, который был так поглощен сбором информации, что не относящихся к делу лиц, слов и действий напрочь не замечал, включая самого хозяина дома.
Догадаться было не трудно.
«Что ж, это нам на руку, при случае незаметно подмогу тебе, племянничек, пробраться к Меншикову, чем бы твоя затея ни кончилась, – все будет лить воду на мою мельницу, даже если вы просто раз другой переглянетесь с княжой Марией, тоже на пользу,» – решил князь Алексей и положил на ум не упустить из виду завтра Федора.
Когда прибыли нарочные приглашать княжон, в доме Алексея Григорьевича с визитом находилась и Наталья Борисовна Шереметева, дочь знаменитого петровского фельдмаршала. Они с братом были редкими гостями в Петербурге и скоро собирались обратно в Москву, поэтому и брат и сестра много навещали своих знакомых и родственников в Петербурге, стараясь никого не опустить. Наталья любила заглядывать к Долгоруким: дочери Григория Алексеевича были ее примерными ровесницами. В детстве они дружили, потом оказались в разных городах и долго не виделись, однако встретились, будто и не расставались. Когда Елена и Екатерина Долгорукие услышали, что они приглашаются с сопровождающими лицами, они тут же принялись уговаривать Наталью составить им компанию со своим братом. Наталья долго не отказывалась. Во время этой сцены Федор сам себе напоминал рыбу, выброшенную на берег. Его не спешили звать, а он с одной стороны надеялся, что кузины сами схватятся насчет него, с другой боялся упустить момент. Он безмолвно открывал и закрывал рот, и ему делалось все более душно, катастрофически не хватало воздуха. Не известно, чем бы кончились «рыбьи» судороги Федора, если бы не ввернул свое слово Алексей Григорьевич:
– Ну, а братца—то своего двоюродного, от чего не зовете?
Барышни мгновенно обернулись к Федору и так шумно, многословно и напористо стали его приглашать, что он никак не мог дождаться паузы, чтобы вставить свое согласие.
От кузин он вышел окрыленный и озабоченный. Завтра он увидит Марию! Но нужно придумать костюм, в котором его никто не узнает! Времени осталось меньше суток!
ГЛАВА XII
К утру следующего дня великая княжна Елизавета Петровна была полностью готова к придуманному ею торжеству. Совесть ее немного беспокоила, но и оправдания находились. Траур по матери далеко еще не подходил к концу, а она, родная дочь, сама предложила внуку (он—то хоть не родной) устроить маленький бал. Конечно, приглашены только самые близкие, практически семья, но кошки на душе Елизаветы скребли. Она прекрасно помнила, что после смерти отца ей такие мысли в голову не приходили, а сейчас, когда она осталась совсем одна, ей так требовалось общение, люди кругом, что она не могла совладать с собой и воспользовалась доброй вестью от сестры. Последнее время она совсем не могла находиться наедине с собой. При ней все время должен был кто—то быть: фрейлины, камер—фрау, подруги, задействовала она и своего нового камергера Бутурлина. На самом деле он «дежурил» реже, чем остальные ее придворные, а бросался в глаза Петруше – маленькому ревнивцу, потому что – мужчина. Отдыхая после приготовлений, Елизавета присела в кресла и стала снова перечитывать письмо от Мавры Шепелевой. В углу у двери расположился Бутурлин. Елизавете нравилось его умение присутствовать и в то же время совершенно не обременять своим присутствием. Если к нему обращались, он охотно, с готовностью и интересом поддерживал разговор, если о нем забывали, он, как казалось Елизавете, становился практически невидимым, растворялся в воздухе. Перечитав письмо несколько раз, Елизавета почувствовала желание поделиться новостями.
– Получила письмо из Киля, от Мавры Шепелевой, фрейлины моей сестрицы Анны Петровны, – произнесла Елизавета
Тут же «из неоткуда возник» Бутурлин и мягко поинтересовался:
– Что ж она пишет? Как поживает её высочество Анна Петровна, если позволите узнать?
– Пишет, что все здоровы. Балы у них там через день. В Гольштинии же траура нет. У Бассевича плясали до десяти часов утра. Пишет, Бишоф танцует очень дурно, а Август и того хуже. Мы сегодня тоже чуть—чуть потанцуем! У вас готов маскарадный костюм?
Бутурлин не успел ответить, потому что в комнату Елизаветы Петровны стремительно влетел император.
– Здравствуй, Лиза, ты, я смотрю, весела сегодня, – бодро заговорил он.
– Здравствуй, государь, как тебя отпустили в такой час?
Петр подошел и поцеловал тетушку.
– Ты забыла? Со вчерашнего дня Меншиков в моей власти… – полушутливо проговорил он, но тут заметил Бутурлина, смиренно и почтительно вытянувшегося и склонившего голову, и взорвался:
– Бутурлин и ты здесь! От чего ты никогда не занят делом, во всяком случае, я тебя за делом ни разу не видел?!
– Извольте поручить мне дело, Ваше величество, так я и буду занят, —спокойно и с достоинством, но без тени вызова ответил тот.
– Непременно, непременно. А теперь оставь нас, мне нужно поговорить с цесаревной.
Бутурлин с поклоном незамедлительно выполнил команду.
– Лиза, ты опять с ним! – укоризненно произнес царь.
– Петруша, ты опять за старое! – в тон ответила цесаревна.
– Да, за старое, Лиза, выходи за меня замуж, – напористо начал Петр.
– Петруша! – с нажимом проговорила Елизавета.
– Лиза, умоляю! Разве ты не хочешь быть царицей? Ведь вот теперь тебя кто—нибудь может обидеть, а тогда никто не посмеет.., – стал уговаривать император.
Елизавета поймала его на неловком слове:
– Не думала я, государь, что меня можно теперь обижать, я думала, ты никому меня в обиду не дашь.
– Ах, я не то сказал, я не знаю, что говорю! Я так опечален…
– Не печалься, государь, не кручинься, все будет, как нельзя, лучше. Только скажи мне, ты фейерверк велишь жечь до ужина или после? – старательно отводила она племянника от ненужного разговора.
– Как угодно… – нехотя переключался тот.
– Тогда, Петенька, давай, лучше после, – предложила великая княжна.
Но ее уловки не помогли, Петр вернулся к интересующей его теме:
– Лиза, ты не ответила мне.
– Разве, государь, а я думала, что ещё вчера ответила, – вымолвила она не без запинки, ей неприятно было причинять боль племяннику.
– Лиза… – было заговорил он снова.
Елизавета перебила:
– Петруша, пообещай мне выполнить одну мою просьбу, обещаешь?
– Ну, обещаю, – согласился он.
– Я хочу просить тебя.., – начала Елизавета и сделала нарочитую паузу.
– Что, Лиза? – не выдержал Петр.
– Хочу просить тебя, чтобы на бале ты пригласил меня на самый первый танец. Я хочу, чтобы бал открыли мы с тобой. Обещаешь? – выпалила она.
– Лиза, ты могла и не просить, я бы и так… – начал Петр, но был прерван появлением фрейлины.
– Извините, Ваше величество, позвольте доложить, – спросила та.
– Да, – недовольно дал разрешение Петр.
– Ваше высочество, к вам прибыла её высочество Обрученная невеста государя с сестрой, – оповестила фрейлина.
– Проси, проси, – распорядилась Елизавета, не глядя на Петра.
Петр был вне себя и бросал на Елизавету отчаянные, полные упрека взгляды.
Елизавета принялась оправдываться только, когда вышла фрейлина:
– Вашу невесту, государь, я не смею не принимать.
Петр только отмахнулся, потому что почти сразу заслышались приближающиеся шаги, и вошли Мария и Александра Меншиковы. Увидев Петра, они сделали почтительный реверанс государю. Тот поклонился в ответ.
ГЛАВА ХIII
Елизавета была рада появлению дочерей светлейшего, княжон Меншиковых. Если бы не они, ей бы не весть сколько приходилось выдерживать матримониальный натиск племянника.