Пётр – внук Петра. Исторический роман
– Ваше высочество, Ваша светлость, прошу, я счастлива вас видеть в добром здравии и расположении духа, – искренне произнесла она.
– Мы пришли отдать вам ваш вчерашний визит. Как здоровье, цесаревна? – церемонно ответила Мария.
– Здорова, здорова, благодарствуйте, прошу вас располагайтесь, княжны. Александра, я вижу, ты оживлена! Есть приятные новости? – по—прежнему легко и приветливо вела разговор Елизавета.
– Для меня – очень! – не стала таиться Александра.
– Секрет? – спросила цесаревна.
– Нет, впрочем, отец велел пока широко не разглашать. Вы помните принца Ангальт—Дессауского, что давеча гостил при дворе? – с удовольствием рассказывала княжна Саша.
– Разумеется, милый юноша, – подзадоривала Елизавета, догадавшись, к чему клонится речь.
– Так вот. Он сделал мне предложение через послов, и мой отец склонен согласиться, – наконец, договорила Александра.
– Тебе он нравится? – спросила Елизавета.
Александра призналась честно:
– Кажется, да.
– Тогда просите с Марией, чтоб отец ваш непременно дал свое согласие, что может быть лучше, если нравится, – с многоопытным видом заявила Лиза.
– Вот именно. Поздравляю вас, княжна, – вставил Петр, который перестал надеяться, что выдержка позволит ему переждать визит княжон. – Однако, мне пора. Извините, дела!
И Петр быстро раскланялся и вышел. Мария, которая и с самого начала не имела веселого вида, помрачнела пуще. Она была равнодушна к Петру и, наверное, любовь или даже выраженная симпатия к ней с его стороны беспокоила бы ее и огорчала. Она была глубоко убеждена, что они никогда не поженятся и совершенно не стремилась к браку. Но то подчеркнутое пренебрежение, даже отвращение к ней, которые царь демонстрировал явственнее и явственнее с каждым днем, а теперь и часом, задевало и пугало ее.
– Что сурова, государыня? – обратилась Елизавета к Марии, чтобы вовлечь ее в разговор.
– Радоваться нечему, – ответила та.
– Смотри, женихи хмурых невест не любят, – сказала Елизавета и сама собой осталась недовольна. Она прекрасно понимала состояние Марии. Знала, откуда оно проистекает и зачем—то задевала государеву невесту, хотя она ничем не заслужила того.
– Верно говоришь, великая княжна, не любят. Кстати, о женихах. Батюшка велел узнать у тебя, что ты решила, – проговорила Мария столь ровным и равнодушным тоном, что казалось, что она находится в каком—то забытьи.
– Насчет чего? – искренне не поняла Елизавета.
– Насчет предложения, – по—прежнему безразличным голосом продолжала Мария.
– Какого предложения? – начиная догадываться, но не желая подавать вида, удивлялась великая княжна.
– Лиза, нечто ты не помнишь? Батюшка передавал тебе предложение принца Прусского, – не выдержала более эмоциональная Александра Александровна.
– Какое еще предложение? – не сдавалась Елизавета.
– Да ты претворяешься, Лизонька! – догадалась Александра.
– И не думаю, – держалась своей линии цесаревна.
Марии надоели словопрения:
– Ах, Господи, принц прусский предлагал тебе руку и сердце, батюшка говорил тебе при мне, неужели ты запамятовала.
– Помню, только я всерьез не приняла, вот и не сообразила, о чем вы, – вывернулась Елизавета.
– Все совершенно серьезно, цесаревна, – держа за чистую монету происходящее, вставила Александра.
– Ну раз так, дорогие мои, передайте своему батюшке, светлейшему нашему князю Александру Даниловичу, что дело не подходящее, – решительно заявила Елизавета.
– Отчего? Все же принц Прусский.., – без интереса спросила Александра.
– Хотя бы от того, что прусский, не русский. На чужой стороне я с тоски угасну. Я знаю, дорогие мои, что иные люди желали бы спровадить меня отсюда подале и поскорее. Да я—то уезжать не намерена. Так что, мои ясочки, передайте своему батюшке, что благодарна я ему за заботу, но пусть не ищет мне больше женихов. Всё одно теперь замуж не выйду. Был у меня жених, да Бог взял, значит, не судьба, – отчеканила Елизавета.
Действительно, не так давно епископ Любский, по завещанию имперартицы Екатерины назначенный в женихи Елизавете, и выписанный в Россию Меншиковым, на пути в Санкт—Петербург скончался. Елизавета, практически не знавшая суженого, отнеслась к его смерти спокойно, но получила способ отказывать ежедневно (стараниями светлейшего) возникающим искателям ее руки.
– Передадим, Лиза, а теперь нам пора, – ровным тоном начала прощаться Мария.
– Вечером увидимся, – радостно намекнула на ожидаемое вечером событие Александра.
И сестры начали делать прощальные реверансы.
– Идите, идите, княжны, любезные мои! Мария не унывай! Прощайте пока. До вечера, надеюсь, он у нас выдастся приятным, – проговаривала прощальные фразы Елизавета, тоже приседая.
Когда за княжнами Меншиковыми закрылась дверь, Елизавета опустилась в кресло и задумалась. «Неладно, неладно… И что людям не живется спокойно. Марию мучают, Петрушу мучают, меня мучают и ещё многих, многих, многих… и все светлейший, ему и своих—то собственных детей не жалко! Он нам всем обидчик, как ни крути. И что ему неймется? Вроде последнее время чуть потише стал? Хотя быть такого не может! А его тронешь, пострадает и семья. Петруша сердит на Марию, да и я напускаюсь, а ежели на нее чуть внимательнее посмотреть, разве не видно, что несладко ей, ох, как несладко. А могла бы жить, да радоваться, если бы оставили ее в покое, а—то вон, как над ней мудруют! Неладно, неладно» – размышляла княжна.
Ее раздумья перебила Наталья Алексеевна. Она тихо вошла и робко спросила:
– Можно к тебе, Лиза?
– Ещё спрашиваешь, милости прошу, Наташенька.
– Ушли? – уточнила Наталья.
– Ушли. А ты вроде осунулась, устала, поди, в хлопотах к балу. Посиди, – предложила Елизавета, которой и вправду Наташин вид сегодня не понравился.
– Плохо спала я, Лиза, кашель мешал, беспокойство томило, – пожаловалась та.
– Господи! О чем тебе—то тревожиться? Родная и любимая сестра государя! – воскликнула Елизавета и снова подумала: ” Вот уж, действительно, что людям не живется…»
– О том и тревожусь. Перед сном с нашим воспитателем, Андреем Ивановичем, поговорила, он тоже неспокоен.
– Ну его, этого Остермана, вечно скуку наведет, – буркнула тетушка.
Елизавета не любила Остермана, не доверяла ему, подозревала в неискренности, хитрости, интриганстве, двурушничестве, неблагодарности, жестокости, даже в подлости и во многом была права, но мало кто, кроме нее, видел Остермана столь ясно.
– Нет, Лиза, он – хороший, добрый, я ему верю, он искренне любит нас, – возражала ей племянница.
– Вас с Петей – возможно, только не меня, – отрезала Елизавета.
– А я светлейшему не верю, боюсь его… – продолжала Наташа.
– Ну, бояться—то нечего, – ободрила Лиза.
– Тиранит он брата. Навязал в невесты свою дочь… Петруша так этим мучается!.. Отвести бы Меншиковых! – мечтала государева сестра.
– С одной стороны, оно так, но не станет Меншиковых, появятся другие, а будет ли лучше? – умерила энтузиазм Натальи ее собеседница.
– Я уж об этом подумала. Боюсь, без Меншиковых подберутся к Пете Долгорукие, через Ивана, а они тоже надежды не вселяют. Да и сам Иван, я слыхала, беспутную жизнь ведет, даже пить начал, ты что—нибудь слышала?
– Ничего особенного, – не желая повторять многочисленные сплетни про Ивана, уклонилась Елизавета.
Наталья поняла, настаивать не стала и вдруг заговорила с отчаяньем:
– Что делать, что делать? Освободить бы Петю, хоть от невесты постылой! Для него я на все готова и Меншиковых низвергнуть, и Долгоруких отмести. Только бы не мучили его. Только бы жил он в покое и в радости. Никому его не дам в обиду. Но чувствую, не долго мне жить осталось.
– Что за мысли, Наташа, отчего? – недоумевала Елизавета.
Наталья отвечала непрямо:
– Андрей Иванович говорит, большие дела нужно делать осторожно и медленно. А мне нужно поскорее, боюсь не успеть.
– Да ты что, право, заладила, прекрати, – возмутилась Елизавета. (Она с детства привыкла слышать, что Наташа здоровьем некрепка, но та благополучно жила и даже нечасто болела, поэтому опаска за нее понемногу прошла.) – А с Меншиковыми мы разберемся, не горюй!
– Да, надежда есть. Петенька силу наберёт. Позавчера он ребенком был, а вчера стал императором. Теперь он Меншикову не поддастся, – подхватила тетушкин энтузиазм Наталья.
– Дай то Бог, дай то Бог, и довольно про скучные дела. Взбодрись и будь вечером повеселей. Петруша так хочет развлечься. Постарайся, ради него. Поди, приляг, отдохни немного и начинай собираться. Смотри, чтоб на бале всех милее была! – наставляла Елизавета.
– Спасибо тебе, Лиза, на добром слове, ты – хорошая, хотя иногда мне кажется…
Елизавета не стала дослушивать:
– Иногда тебе кажется, потому что ты маленькая, глупенькая и ревнуешь всех к брату понапрасну. Ступай, ступай…
– Прощай пока, – кланялась Наталья в дверях.
– С Богом, с Богом, – повторяла Елизавета, провожая племянницу.
Елизавете хотелось побыть одной. «А—то кто ни придет, всяк со своей хандрой. А мне самой несладко, но никому дела нет. Как после этого не станешь ценить Бутурлина: никогда не жалуется, не ноет, ничего не требует, всегда в спокойном, ровном настроении, а если видит, что меня подбодрить нужно, каждый раз найдется… Знаю, Меншиков мне его специально подсунул, чтоб Петруша ревновал и рассорился со мной, и все идет по его плану, как ни досадно, но Бутурлин тут не при чем, и мне он удобный и приятный компаньон… Однако, к сборам, – остановила свои размышления Лиза и позвала, чтобы помогали переодеваться.
ГЛАВА XIV
Коль скоро вечер у императора был замышлен как небольшой и семейный, то и собирались на него, просто, как домашние в гостиную. Петр и Иван были уже там, когда следом друг за другом появились Мария и Александра Меншиковы и великие княжны Елизавета и Наталья.
– Смотри—ка, Иван, у нас две Минервы, только одна – фальшивая, – отметил император со вчерашнего дня настроенный крайне раздражительно по отношению ко всем Меншиковым, да и сегодня княжны подлили масла в огонь, не вовремя появившись у Елизаветы.
– Ой и правда, глядите—ка, ваша невеста, государь, тоже оделась Миневрой, как Наталья Алексеевна, – подтянул в тон Петру Иван Долгорукий. – Прикажешь открывать вечер, ваше величество?
Петр кивнул. Иван дал сигнал, и зазвучал первый контрданс. Петр незамедлительно направился приглашать Елизавету, Иван – Наталью Алексеевну. Остальные последовали их примеру: Бутурлин ангажировал Екатерину Долгорукую, испанский посланник, герцог де Лириа – Марию Меншикову, Милезимо – Наталью Борисовну Шереметеву. Словом, все с готовностью и удовольствием включились в танец. В момент когда присутствовавшие перемещались наиболее беспорядочно и суетливо, в зал тенью скользнул некто завернутый чуть ли не с носом. Трудно было понять, кого он собою представляет, но было очевидно, что он исполнен намереньем не быть узнанным никем. Более того, казалось, что к тому же он не хочет быть и замеченным, потому что бесшумно войдя, он, мягко ступая, проскользнул в самый дальний и темный угол гостиной и там замер у колоны, как бы стараясь слиться с ней. На первых порах ему это более чем удалось. Все танцевали, были заняты своими партнерами и беседами, и никто, действительно, никто не обратил на его появление ни малейшего внимания, даже бдительно отслеживающие происходящее родители, воспитатели и прочие заинтересованные лица, к танцу не присоединившиеся.
– Позвольте мне поблагодарить вас, государь, первым делом произнесла Елизавета, лишь Петр вывел ее к танцу на середину зала.
– За что, Лиза? – искренне не догадался тот.
– За то, что вспомнили и выполнили свое обещание, – пояснила она.
– Какое, Лиза? – не припомнил государь.
– Открыть праздник со мной, – растолковала, наконец, цесаревна.
– Я тебе сразу сказал, Лиза, что счастлив буду и другого не мыслю, – искренне говорил Петр.
– Мне лестно ваше внимание, государь, – держалась официального тона Елизавета.
– Что ты, Лиза, все государь, да государь! – подосадовал император.
– Ваша твердость с Меншиковым вчера мне так запечатлелась, что я иначе не смею ныне, – вела она свою линию.
– Будет, Лиза, зови меня по—прежнему Петрушей, – попросту попросил племянник.
– Как прикажешь, Петенька. А что, я гляжу, Наташа невесела? – перевела разговор на другую тему тетушка.
– Должно быть, как всегда, ревнует меня к тебе, Лиза.
– Не перестаю удивляться, ты так её любишь! – немного досадливо произнесла Елизавета Петровна.
– Люблю, но тебя много больше, и она чувствует. Я тебе очень, очень люблю, – страстным шепотом закончил он.
– Полно, Петруша, ты молод и не понимаешь, что такое любовь, – попыталась охладить его великая княжна.
– Зря ты, Лиза, меня коришь: молод, да молод. Не ребенок я, и понимаю, понимаю, отчего ты не хочешь быть моей женою.
– Отчего, по—твоему, государь?
– Ты любишь другого, и я подозреваю, кого.
– Ну говори, а сама я не знаю.
– Александра Борисовича Бутурлина. Сегодня я застал его у тебя. Ты была так ласкова, так счастлива.
– Оставь, никого я не люблю! – буркнула Елизавета.
– И то хорошо, – уныло подытожил Петр.
Они оба угрюмо замолкли. Она переживая, что у нее вылетела неудачная фраза, а он то, что услышал. Однако, когда танец подошел к концу они заметно оправились, и Петр спросил:
– Следующий танец со мной, Лиза?
– Как прикажешь, государь, – учтиво ответила та.
– Я не приказываю, а прошу, Лиза, – поправил император.
– С удовольствием, мой дорогой, – искренне проговорила великая княжна.
Елизавета любила танцевать с племянником. Он, несмотря на свой юный возраст, был заметно выше своей тетушки и уже приобрел стать, фигуры знал прекрасно и выполнял их с изяществом, при том всегда с нескрываемым и неподдельным восхищением следил за ее движениями, а она гордилась своим умением и ценила его признание.
В перерыве между танцами император лишь чуть отошел от своей партнерши, но к нему успела подбежать сестра:
– Извини меня, Петруша, на два слова.
– Слушаю тебя, Наташенька, – предельно ласково проговорил Петр.
– Меня отзывал Андрей Иванович и рассказал, что Меншиков выговорил ему за то, что ты – его воспитанник, не соблюдаешь приличий, не проявляешь достаточно внимания своей невесте.
– Что Андрей Иванович ему ответил?
– Сказал, что ты был много занят приготовлениями к вечернему празднику, поэтому сегодня рассеян, и обещал доложить тебе о твоем поведении, да вот меня попросил.
– Разве не довольно Меншикову, что я держу невесту в сердце, внешние знаки излишни. А что касается до женитьбы, я уже говорил, что не намерен жениться ранее двадцати пяти лет. Поди, и пусть Остерман передаст мои слова Меншикову, – договорил скороговоркой император и заспешил к Елизавете, так как зазвучал следующий танец.
Все направились приглашать партнерш. Лишь закутанный с головой странник остался стоять вжавшись в колону. С первыми звуками он было качнулся, чтобы направиться к кому—то, но, видно, опоздал потому что тут же принял прежнее положение.
Иван пригласил Марию Меншикову. Милезимо – Екатерину Долгорукую. Музыка стала громче и энергичнее танец захватывал новые и новые пары. Герцог де Лириа и Наталья Алексеевна присоединились позже всех.
– Ах, Ваше Высочество, великолепна ваша Россия, не медля завел беседу посланник. – Но наша Испания! Я говорю так, не потому что я – испанский посланник. Испания – воистину волшебная страна!
– Разумеется, герцог, разумеется, – поддерживала разговор сестра императора.
– Вам непременно надо побывать в Испании. По секрету должен вам сказать, наш инфант, Дон Карлос, чрезвычайно заинтересован вами заочно. Я писал ему о вас, – не откладывая дела в долгий ящик, продолжал работать де Лириа.
– Неужели? – нескрываемо удивилась Наталья Алексеевна.
– По чести вынужден признаться, что послал ему ваш портрет. И в последнем письме он пишет, что в восторге и восхищении…
– Как же так…
– О, вполне естественно. Ведь вы – небесное создание, и все от вас – без ума!
– Вы сильно преувеличиваете, герцог.
– Ничуть! А наш дон Карлос, такой впечатлительный, такой нежный и в то же время столь порывист и горяч, что я просто не знаю, что может случиться, если вы оставите его без надежды, – ковал железо пока горячо дипломат.
– Но я … – залепетала было великая княжна. Герцог ее перебил, как бы подхватывая ее мысль:
– Да—да, вы даже не видели его. Вот его портрет.
Быстрым, неуловимым движением он вложил что—то в руку вконец растерявшейся Натальи.
– Зачем… – силилась воспротивиться она.
Но у опытного и ловкого посланника все было рассчитано до секунды. Танец закончился. Партнеры начали раскланиваться. Герцог же, не давая Наталии возможности возразить или вернуть портрет, вел свою партию:
– Я так благодарен вам за танец, Ваше Высочество. Вы танцуете божественно.
С тем он подвел ее поближе у обществу, в частности, к Петру, чтобы она оставила попытки вернуть ему портрет, еще раз раскланялся и отошел.
ГЛАВА XV
На несколько минут Наталья замерла в смятении. Во время танца ее потрясло многое. Во—первых, что о ней кто—то, кроме брата и воспитателей, думает и думает серьезно и много. Во—вторых, что, более того, ею интересуются. Она, разумеется, сделала скидки на то, что де Лириа – дипломат, и его слова нельзя принимать впрямую и буквально, и все же… В—третьих, до последнего времени ей даже не приходила мысль в голову, что у нее может быть муж, своя семья, дети. Мир для нее сходился на одном брате, и вдруг… Последнее, пожалуй, потрясло ее больше всего: и радостно волновало и пугало, и приводило в растерянность и в недоумение, и льстило и задевало, а сверх того, она никак не могла понять, правильно ли, достойно ли она вела себя во время разговора, хорошо ли, что взяла, точнее, что у нее в руке осталась миниатюра. Портрет почему—то жег Наталье ладонь, или ей так казалось. Нестерпимо хотелось на него взглянуть, но великая княжна не решалась.
«От чего я так растревожилась, разволновалась, от чего удивилась, – урезонивала сама себя Наталья Алексеевна. – Конечно, мне едва тринадцать, какие женихи, но если взглянуть вокруг: Марию уже дважды обручали, а постарше—то она меня только года на два, на три. Елизавете чуть ни каждый Божий день женихов сватают, а она, даром, что тетушка, а по возрасту скорее в сестры годится, моей ровеснице Саше Меншиковой, слышно, какого—то немецкого принца подыскали… Нет, надо скорее с Петрушей переговорить, а—то не успокоюсь.» – решила Наталья и двинулась к брату.
– Петруша, друг мой, … – только и успела произнести она.
– Ах, Господи, иду, иду приглашать твою Марию! – перебив, ответил тот и направился к Меншиковой, решив, что сестра напоминает о просьбе Остермана протанцевать с невестой.
– Я не о том … – попыталась было договорить Наталья, но бесполезно, тогда, махнув рукой, она отошла в сторону в надежде украдкой взглянуть на портрет.
Снова заиграла музыка и началось приглашение на следующий танец. К Ивану, который нацелил на кого—то свой глаз, стремительно подлетела его младшая сестра, Елена.
– Иван, батюшка гневается, что ты не выполняешь его просьбы, – протарахтела она.
– Какой? – недовольно буркнул Иван.
– Чтобы Государь пригласил Катеньку.
– И на балу от него покоя нет, – посетовал Иван и заспешил к Елизавете.
Елене, видимо, были даны жесткие указания, потому что она не отставала:
– Что прикажешь передать батюшке?
– Скажи, что постараюсь, – буркнул брат и ускорился.
Пригласив свою невесту, Петр танцевал с ней молча, внутренне сильнее и сильнее раздражаясь, что вынужден терять с ней золотое время, которое мог бы провести с Лизой. Наконец, его недовольство выплеснулось:
– Зачем вы выбрали этот костюм? Ужели вы не знали, что у нас было решено моей сестре быть Минервой?
– Не знала, государь, – кротко прозвучал ее ответ.
Но Петру было не остановиться:
– Стало быть вы решили, что вам такой костюм пойдет?
– Мне было безразлично, – сказала она, и Петр почувствовал, что она искренья, но накопившаяся досада выплескивалась сама собой:
– Напрасно. Вы в старухи не записались. Вам нужно быть прекрасной, хоть и наперекор создателю.
Мария была горько обижена, но отвечала просто:
– Зачем вы колете меня, государь?
Петр смутился, он с самого начала понимал, что ведет себя некрасиво, но мало постарался, чтобы сдержать себя. Ему стало стыдно.
– Я не хотел, простите, – только и вымолвил он.
Дальше слова не шли с его языка. Мария не пыталась ни упрекнуть его, ни загладить впечатление, казалось, что она вообще где—то отсутствует. Так в полном молчании они и закончили танец.
Остальные танцевавшие, наоборот, оживленно общались.
Секретарь австрийского посольства юный граф Милезимо который раз приступал с расспросами к своей партнерше и возлюбленной Екатерине Долгорукой, она была сегодня такая странная, закрытая, застывшая, углубившаяся в себя:
– Катюша, милая, что с тобой? Ты сегодня сама на себя не похожа… тревожишься будто, нервничаешь…
Она целый вечер уклонялась от его вопросительных взглядов и фраз, но вдруг ее прорвало:
– Я сейчас тебе скажу ужасную вещь.
– Не пугай меня, Катя.
– Меня родители прочат за царя…, вернее, отец, матушка ни при чем…, я случайно слышала их беседу…
– Шутишь? У него есть невеста, – не поверил граф.
– Считай, уже нет. Их дела совсем плохи.
Милезимо на мгновенье задумался, потом облегченно высказал пришедшее ему соображение:
– Не обижайся, Катя, но, как я замечаю, государь равнодушен к тебе.
– Отец так решил и всё устроит, я его знаю. Думай, что делать!
– Но что я могу? – растерянно вымолвил тот.
– Мужчина и спрашиваешь! Увези меня! – как—то отчаянно вырвалось у нее.
Они оба смолкли. Екатерина действительно подслушала беседу родителей, когда Алексей Долгорукий рассказал о своих планах относительно старшей дочери своей жене. В первый момент ее глубоко потрясли, как слова отца, так и рассуждения матери. Ее больно задела их оценка ее отношений с Милезимо и соображения матушки, почему она привязалась к нему. Ей захотелось доказать им, что они не правы, и самой в это верить, и вроде бы искренне верилось, но в глубине души, совсем, совсем на дне у нее копошилось ощущение крайне, исключительно неприятное, едкое и ядовитое. Всеми силами она старалась задавить его, отвлечься, не слушать, не чувствовать, однако, нет—нет, да в мыслях ворохнется: «А матушка—то права, она меня лучше меня самой, видать, знает…» И снова княжна Екатерина переубеждала себя и снова пыталась запереть накрепко тот уголок сознания, где пробегали подобные мысли. И сейчас все оставшееся время танца она долбила себе: «Нет, нет, нет, никогда, нет, нет, нет, ни на кого, нет, нет, нет ни за что..! – и так без конца.
– Вечер начался роскошно. Что не весел, государь? – спросил Иван, подойдя к Петру в короткий перерыв между танцами.
– С невестой танцевал…
– Бросил бы ты её совсем! Почто себя тиранить? – брякнул камергер,
впрочем отнюдь неспроста.
Петр не обратил внимания на его последнюю фразу, потому что его
мысли были заняты Елизаветой, о чем он и хотел сказать:
– Елизавета Петровна…
Иван бесцеремонно перебил:
– Чудо красавица! Блеск! Пойду снова приглашу. А вам государь—император негоже мрачно глядеть. Чего доброго всё веселье рухнет. Пригласили бы хоть сестру мою Катюшу. Ишь, как на вас зыркает, небось влюблена. Осчастливьте.
– И то… – нехотя согласился Петр, понимая, что не может себе позволить вечер напролет танцевать с Елизаветой.
Приблизившись к княжне Долгорукой, Петр удивленно отметил, что секретарь австрийского посольства вдруг ни с того ни с сего как—то странно дернулся, схватился за голову и выбежал из зала. Однако, его не долго занимало это наблюдение. Он знал, что, если Милезимо потребуется помощь, его без внимания не оставят, а так «вольно ему» – между делом заключил император.
ГЛАВА XVI
Заметив, что к сестре никто не спешит с приглашением, да и подле себя никого не обнаружив, Александра Александровна приблизилась к Марии: страшно хотелось узнать, как прошел ее танец с женихом.
– Что говорил с тобой государь? – без прелюдий спросила Александра.
– Назвал меня уродом, – ответила Мария.
Александра была ошарашена:
– Полно, возможно ли?
– Не этими словами, но смысл был такой, – равнодушно подтвердила та.
– Боюсь я что—то! Ты погляди, на нас никто внимания не обращает. Давно ли проходу не давали.
– Не ладно. Так не ладно! И ждёт нас только погибель! С каждым днём очевиднее, а батюшка не желает замечать, куда и разум его девался. Ему надо властвовать, а обо мне он и не помыслил. Чает на его век хватит! А коли – нет? А как все мы пропадем!!! Полагает император мал, не знает своей силы, а император начинает чувствовать силу—то свою.