Путь

– Не буду врать. Только не говорите Рею, пожалуйста. Боюсь, что он не правильно меня поймет, – я постаралась говорить как можно мягче. Если они заметят, как мне здесь плохо, то поскорее отправят домой.

– Рей не дурак, к вашему сведению. Он и так всё знает и понимает. Но если вы настаиваете, то я ничего ему не скажу. Объясните всё сами, – он помог мне подняться и позволил опереться на его руку, достал из кармана яблоко и вложил его в мою ладонь, – а теперь я отведу вас домой, пока войска не стали возвращаться.

– Спасибо, Франц.

Он едва заметно смутился от моей благодарности, и мы пошли к дому Рея. Я немного прихрамывала, и Франц не торопил меня. Мы молчали, я жевала яблоко. Мне всё ещё было стыдно, но и чувство торжества не оставляло меня. Пусть, пусть они увидят, что их мир сделал со мной! Пусть Рей поймет, какую глупость и отвратительный поступок он совершил, притащив меня сюда. Я решила не тратить время зря, а задать Францу вопросы, которые мучили меня весь день и ночь:

– Скажите, Франц. А почему сегодня форма другого цвета была у войск? Я видела, как они выходили утром из домов.

– Ах, это… У нас есть цветовая градация в войсках. Когда мы только начинаем военные действия, войска одеты в коричневую форму – на ней не так заметна грязь, ведь приходится рыть траншеи и окопы, да и в целом, много трудной, однообразной работы, включая разведку. Когда идут основные боевые действия – форма зеленая, а когда мы начинаем побеждать и переходим в наступление, то надеваем синюю форму. Синяя же и парадная. Если честно, она мне нравится больше всего. Цвет моря и небесной синевы, – Франц задумчиво улыбнулся, и мне подумалось, что он совершенно не похож на военного. Если бы не форма и выправка, он был бы похож на юного мальчишку, только-только окончившего школу. Он красиво и образно говорит, наверняка любит помечтать, пальцы на его руках длинные и изящные – из него вполне мог бы выйти пианист или скульптор. Но волею судьбы он должен воевать.

– Интересно… А если в процессе наступления окажется, что вы всё же проигрываете, что тогда?

– С начала наступления и до окончания боев в этой фазе, чем бы они ни закончились, мы носим синий цвет. Это, кстати, очень помогает настроиться на боевой лад и не отчаиваться, когда над нами висит гильотина поражения.

– И часто вы проигрываете? – интересно, придают ли они какое-нибудь значение происходящим событиям, нравится ли им то, что они делают.

– Теперь нет. Раньше, когда я ещё не родился, проигрывали часто. Соперники были сильнее, да и оружие не такое совершенное. В настоящее время наши войска одни из самых маневренных и обученных на всей планете, у нас отличное оружие и умелые, опытные командующие. Мы смогли сохранить им жизни, и теперь они делятся с нами опытом. А многие наши соперники бросали командиров на амбразуру или казнили за поражения и остались с тем, что есть. То есть ни с чем. Мы же поступили хитрее.

– Франц, неужели вам так нравится воевать? Ничто другое не занимает ваш разум? – я старалась говорить мягко, играя легкое любопытство, даже наивность. Не думаю, что мальчишка настолько опытен, чтобы обнаружить подвох в моих словах. Он задумался, какое-то время мы шли молча. Дорога всё больше уходила вниз, а значит, скоро мы достигнем дома Рея, и разговор может закончиться раньше, чем я узнаю ещё хоть что-то важное.

– Если бы мне не нравилось воевать, я бы не занимался этим. Не правда ли? – он внимательно посмотрел на меня, и я поняла, что хитрость не удалась. Да, дураков здесь нет. Надо принять этот факт и быть осторожнее, – тем более я не воюю в прямом смысле этого слова. Мне никогда не приходилось держать в руках оружие, сидеть в окопах и тому подобное. Я работаю в штабе – тактика, стратегия, локальные маневры – вот это то, чем я занимаюсь каждый день. Здесь больше исследовательской работы, науки, если хотите. И размышлений. Я должен знать и видеть не только свою часть фронта, но и всю картину в целом. Понимать, как действия моих частей могут повлиять на исход битвы. Я должен придумать что-то такое, чего не сможет придумать противник. Удивить его, и тем самым победить.

Должен, должен… Франц постоянно повторял эти слова, будто внушал себе, что это единственно правильное и важное в его жизни. Долг, честь, что там ещё в почете у людей его профессии? Неожиданно мне стало жаль его, ещё несколько лет такой жизни и он совсем забудет себя, станет машиной, вычисляющей лучшие ходы. Хотя Рей, Линкок – они гораздо старше Франца, но не стали машинами. Может быть потому, что действительно опытные, слишком много видевшие?.. А ведь я тоже своего рода машина – что я делаю в обычной жизни? Ничего полезного и значимого, просто выполняю набор определенных функций и всё. Мы одинаковые. Они выросли в военной догматике, а я в догмах «нормальной жизни», где дом-работа-семья это и есть вся жизнь. Я ещё пыталась обвинить этот мир в чём-то ужасном, а сама живу в таком же. Да, мы прикрываемся моралью, этикой, счастьем и пользой. А по сути непонятно чем мы живем, счастливы ли мы? Вот я, например, постоянно бегу. Бегу, чтобы быть собой. А они живут отсутствием себя. Цель у нас одна – спокойно добраться до конца. Но не может быть, чтобы никто не пытался вырваться из этой паутины. Рей же говорил при нашей первой встрече, что приходит на берег реки, чтобы что? Отдохнуть, отвлечься. А почему? Он устал. Кто хочешь устанет от такой бессмысленной жизни, от белого цвета, взрывов, воя орудий.

– Спасибо, Франц. Вы в очередной раз помогаете мне.

– Не стоит. Мне немного жаль вас, если честно. Вы здесь, оторваны от привычной жизни. Наверняка и самочувствие неважное, после перемещений в первое время всегда так – быстро устаешь, голова болит, мысли путаются.

– Да, чувствую я себя действительно ужасно. И домой тоже хотела бы вернуться, – я решила быть честной с ним.

– Вас наверняка ищут?

– Нет, не думаю, – вырвалось у меня. – На работе отпуск, а все остальные знают, что я уехала.

– Может, оно и к лучшему. Не думаю, что вы сможете вернуться в ближайшее время.

– Почему? – мне стало неуютно от этих слов. Они что, собираются держать меня тут силой? Хотя я всё равно не смогу ничего сделать.

– После первого путешествия вам надо восстановиться, иначе могут произойти необратимые изменения в организме, головном мозге и психике. После десятого, иногда двадцатого перемещения человек полностью адаптируется, и тогда можно перемещаться практически без ограничений.

– И сколько времени должно пройти, чтобы я могла вернуться?

– Неделя, может быть две. Всё зависит от вашего состояния, – последние слова Франца донеслись до меня будто издалека.

Неделя… Это много или мало?