Женить чудовище

Глава 7

Не слишком грациозно поднявшись с четверенек, я одергиваю халат. Кузнецов отмирает и наконец встречается со мной взглядом. Я смотрю на него с укоризной. Интересно, есть у него совесть, или забыли выдать при рождении?

Вместо того чтобы устыдиться, Кузнецов хмурится и скрещивает руки на груди.

– Миленькая картина! – говорит он. – Танчик, ты что, наврала в резюме?

– В смысле?

– Мне Серега показывал твое резюме. У тебя написано: в разводе, детей нет. Я поэтому тебя и нанял, посчитал, что именно ты сможешь посвятить моей личной жизни всю себя.

– Это не мои дети, – признаюсь я.

Он усмехается:

– Дай угадаю: тебе их подкинули?

– Вроде того. У подруги случилось чепе, она полчаса назад их привела.

Кузнецов, кажется, не верит. Он с хитрым видом поворачивается к детям и показывает на меня:

– Ребят, а почему не помогаем маме убираться?

– Это не наша мама! – оскорблено вопит Паша. – Наша – добрая, а эта просто ужас какой-то.

Лицо Кузнецова светлеет.

– Я уже закончила уборку, – говорю я, выбросив осколки, убираю совок и щетку в кладовку.

Кузнецов следит за мной с плохо скрываемой подозрительностью. Наверное, считает, что у меня в кладовке есть черных ход, и я могу через него ускользнуть.

– Может, перенесем нашу встречу на завтра? – предлагаю я. – С детьми как-то неудобно обсуждать рабочие вопросы.

– Мне удобно, – возражает он. – Сделай мне только чайку, что-то в горле пересохло.

Он отваливает в сторону, освобождая мне дорогу на кухню. Я покорно делаю пару шагов, но потом меня прорывает:

– А что насчет слова «пожалуйста»?

Кузнецов глядит недоуменно.

– Ты о чем?

– Когда о чем-то просите, хорошо бы говорить «пожалуйста», – напоминаю я. – По этикету вроде так положено.

На его лице отражаются усталость и недовольство.

– Я вроде заплатил за то, чтобы обойтись без всех этих расшаркиваний.

– А вот и нет! – из духа противоречия возражаю я. – В ту сумму, которую мне привезли ваши люди, не входит надбавка за хамство.

– Прямо как знал, слушай! – Он выуживает из кармана потертых джинсов несколько купюр. – Держи!

– Неужели так сложно выдавить из себя «пожалуйста»? – не верю я.

Он молча запихивает деньги мне в карман:

– Танчик, не грузи меня своими тараканами. Чайку сделай. И побыстрей.

Мы вдвоем проходим на кухню. Кузнецов выходит на балкон, с царственным видом озирает окрестности. Я, скрипя зубами, навожу ему чаю, спрашиваю:

– С сахаром?

– Да, одну ложку, – не оборачиваясь, отвечает он.

Я из вредности кладу пять. Понятия не имею, зачем это делаю, но не могу справиться с желанием напакостить.

– Готово, ваше высочество! – кричу я, ставя чашку на стол, и тут же убегаю в комнату, посмотреть как там дети.

Паша и Маша выглядят смирными. Машка, правда, уже красит ногти на ногах моих любимым лаком.

– Осторожней, – прошу я. – Не испачкай обивку дивана.

Машка закатывает глаза.

Пашка, в отличие от нее, ничего не трогает, просто воткнулся в телек.

Я беру со стола блокнот и ручку. Буду, пожалуй, записывать все, что Кузнецов расскажет, дабы потом ничего не напутать.

– Дети, мне надо немного поработать, – предупреждаю я. – Если что-то понадобится, зовите.

– А есть скоро будем? – спрашивает Паша. – У меня уже в животе урчит.

Я задумываюсь. Блин, чем покормить детей? В холодильнике у меня шаром покати: я не обманывала, когда говорила Кузнецову, что мне срочно нужно за продуктами. Впрочем, в шкафчике еще есть геркулес.

– Кашу будете? – предлагаю я. – Овсяную.

– Что? – одновременно переспрашивают Паша и Маша. Вид у них такой, будто я предложила им съесть дохлую мышь.

– С изюмом, – добавляю я, надеясь, что они проникнутся.

– Какая гадость! – морщится Пашка, а потом по лицу его вдруг катятся слезы. – Я хочу к маме. Почему она нас бросила? Почему? – Пашка откидывает голову назад и даже немного подвывает. – Я ненавижу кашу, я ее не бу-у-ду. Я лучше просто умру от голода.

Я подскакиваю к нему:

– Паша, тише. Я не заставляю тебя есть кашу. Не хочешь – не надо.

Его слезы тут же высыхают, на лице появляется деловитое выражение.

– Правда? Что же вы тогда приготовите?

– А чего бы тебе хотелось?

– Картошку фри! – сразу отвечает он. – И наггетсы.

– А я хочу суши, – вторит брату Маша. – Давайте закажем где-нибудь, а?

– Это идея! – соглашаюсь я. Но, когда хватаюсь за телефон, вспоминаю рассказ Сони о том, как Маше однажды стало плохо из-за какой-то рыбы. Ей даже скорую вызывали. У нее, кажется, случился отек Квинке.

Вот мне не хватало только Сониных детей угробить, ага.

– Маш, может, тебе тоже картошки? – робко предлагаю я.

Она дует губы.

– Нет. От картошки толстеют, а я не хочу превратиться в кабаниху.

– Тогда, может, пиццу?

– Фу! – орет Пашка. – Я на нее смотреть уже не могу.

– Я тоже! – подхватывает Маша. – И мама говорит, что там пальмовое масло.

Мое терпение лопается.

– Так, ребят, я не ресторан, – бурчу я. – Не согласны на пиццу, будем есть пельмени. Сейчас я быстро переговорю с гостем, а потом мы пойдем в магазин.

Дети кривятся, но я игнорирую их скорченные мордочки.

Когда я возвращаюсь на кухню, Кузнецов уже сидит за столом, помешивает чай ложкой.

– Василий, давайте к делу! – Я тоже присаживаюсь. – Расскажите, какой информацией о себе вы готовы делиться с потенциальными невестами.

Он делает глоток чая и тут же меняется в лице.

– Это что за гадость? – Василий показывает взглядом на кружку. – Пить невозможно.

Я развожу руками:

– Увы, я плохо готовлю. Извините, что не предупредила.

Он встает, выливает чай в раковину, а потом протягивает кружку мне:

– Попробуй еще раз. Будешь практиковаться до тех пор, пока я не получу что-то нормальное.

Под зорким наблюдением мне приходится сделать ему еще одну чашку чая. Потом я с видом прилежной ученицы раскрываю блокнот.

– Итак, Василий, что мне следует написать на вашей странице в «Контактике»?

Он задумывается, самодовольно щурится.

– Танчик, самое важное, что тебе следует помнить: я не хочу светить богатством. Придумай мне какую-нибудь простую профессию. Я хочу, чтобы девушки клевали на мой богатый внутренний мир, а не на бабло.

Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы не рассмеяться. Не, ну каков фрукт! Сам, значит, с людьми как с ветошью обращается, но мечтает о большой и чистой любви.

– Хорошо, я запомню про богатство, – обещаю я.

В кухню вваливается Паша:

– Теть Тань, у меня в глазах темнеет.

– В смысле?

– От голода темнеет, теть Тань, – Пашка вытягивает перед собой руки и демонстративно хватается за воздух. – Я, кажется, сейчас потеряю сознание.

За Пашкой вплывает Маша.

– Он не обманывает, – с мстительным видом говорит она. – Паша уже однажды падал в обморок от голода – у бабушки в гостях.

Я подскакиваю со стула:

– Значит, варю геркулес!

– Геркулес? Ой, мне нехорошо, – Паша зажимает рот руками, будто его тошнит.

Я кидаюсь к холодильнику, шарю взглядом по полочкам.

– Еще помидор есть. И одна морковка. Будешь морковку? Хотя погоди, вот тут в пакете, кажется, сушки еще завалялись.

Я выхватываю из холодильника и протягиваю ему пакет. Пашка чуть покачивается, а потом, закатив глаза, начинает оседать на пол.

Сегодня явно не мой день. Сначала меня похитили, потом подкинули мне детей, а теперь Пашка нашел самое неудачное место для обморока. Он падает прямо рядом со шкафчиком с мойкой, рискуя приложиться о него головой. К счастью, в ситуацию вмешивается Кузнецов. Он подскакивает со стула и подхватывает Пашку, а потом аккуратно опускает на пол.

– Это вы! – как резаная верещит Маша, тыча в меня пальцем. – Вы довели Пашу до обморока!

Мне нечего возразить. Я с ужасом смотрю то на Пашку, то на Кузнецова, который уже вернулся за стол и снова взял в руки чашку.

– Господи, что делать? – спрашиваю я. – В скорую позвонить?

– Не надо, – меланхолично отзывается Кузнецов. – Пускай лежит. Не мешает вроде.

Я ушам своим не верю:

– В смысле, не мешает? Вы предлагаете оставить его в таком состоянии?

Кузнецов шумно отхлебывает чай, а потом косится на Пашку.

– Ну хочешь, я его немного в сторону отодвину?

Даже Машка роняет челюсть от такого предложения, а уж я и подавно теряю дар речи.

Не дождавшись ответа, Кузнецов делает еще глоток чая, а потом, брякнув чашку на стол, довольно скалится.

– На чем мы там остановились? На легенде, кажется, да? – Он замечает на столе крошки сахара и, лизнув палец, быстро собирает их на него, а после отправляет палец в рот. – Пиши, значит, Танчик, что я из маленького городка. Работаю обычным менеджером, по вечерам хожу в тренажерку. Про жилье не распространяйся.

Я зажмуриваюсь, выжидаю несколько секунд и лишь потом открываю глаза. Ничего не изменилось: Паша по-прежнему в отключке, а Кузнецов сидит за столом с довольным видом.

– Наверное, надо и фотки какие-нибудь у меня на странице выложить, да? – продолжает разглагольствовать он. – Может, у тебя сейчас и нащелкаем? На телефон.

Я опускаюсь на колени рядом с Пашей, зачем-то трогаю его лоб. В голове у меня каша. Не пойму, что делать: звонить врачам или самой гуглить правила первой помощи при обмороках.

Кузнецов наконец отвлекается от своей личной жизни, подходит ко мне.

– Таня, вернись за стол, – раздраженно шипит он. – Я перед кем, вообще, распинаюсь?

Я отшвыриваю в сторону дурацкий пакет с сушками.

– Василий, отстаньте хоть на минуту! Ребенку плохо, а вы все о девках думаете.

Крепкие мужские руки ложатся на мои плечи и до того, как я успеваю что-то понять, оттаскивают меня от Паши.

– Танчик, угомонись. Ничего с ним не будет, – бурчит Кузнецов.

Я брыкаюсь:

– Мы должны привести его в чувства! Мы должны ему помочь!

– На фига? – Кузнецов отпускает меня, разворачивается к Маше, которая застыла у стены как вкопанная. – А ты, девочка, кстати, не хочешь рядом с братом хлопнуться? Ты давай, не стесняйся. Места еще много.

Я смотрю на него с ужасом.

– Вы же говорили, что любите детей.

– Люблю, ага, – подтверждает Кузнецов и грубо треплет Машу за щеку. – Они же такие милые зайчики.

Машка взвизгивает и отшатывается. Кузнецова это ни капли не смущает, он поворачивается ко мне и достает телефон:

– Пойдем сфоткаешь меня. На балконе.

Я пытаюсь возражать, но он все равно выталкивает меня на балкон, захлопывает за нами дверь.

– Василий, пожалуйста, отпустите: мне надо позвонить в скорую, – мямлю я, потрясенная его напором.

Он перестает ухмыляться, смотрит серьезно:

– Танчик, ты совсем, что ли, лохушка?

– Что? Да как вы смеете! – Я задыхаюсь от возмущения. – Я не позволяю общаться со мной в таком тоне.

– Ты не видишь, что тебя разводят?

– Кто разводит? Вы о чем?

Он укоризненно качает головой.

– Прояви уже терпение. Сейчас Паше твоему надоест комедию ломать, он и очухается, – Кузнецов косится в окно. – Вон, кстати, уже шевелится.

Я заглядываю через стекло в комнату. Пашка почесывает нос и чуть ерзает, а потом снова распластывается в прежней позе.

– Упрямый, чертяка! – одобрительно замечает Кузнецов. – Далеко пойдет.

Я даже не знаю, что сказать.

– Ну ты это… Фоткай давай! – Кузнецов передает мне телефон, а потом облокачивается о перила. Немного подумав, он откидывает голову назад и смотрит на меня с легким прищуром. Косит, типа, под мачо.

Я еще раз заглядываю в комнату. Паша опять ерзает – значит, точно притворяется. Наверное, он в Сонькину свекровь пошел, перенял, так сказать, ее штучки.

– Танчик, я жду! – напоминает Василий.

Я со вздохом поворачиваюсь к нему. Как же все не вовремя: и разговор наш, и фотосъемка.

– Фоткай, пока у меня шея не затекла, – поторапливает Кузнецов.

– Ага, сейчас все будет, вы только лицо проще сделайте.

– Оно у меня и так несложное.

Я ловлю его в объектив камеры:

– Ну вы хотя бы улыбнитесь.

Кузнецов возвращает голову в нормальное положение.

– Зачем?

– Чтобы понравиться будущей жене, конечно.

– Я и так понравлюсь.

– Ладно, не хотите – не улыбайтесь. – Я тут же щелкаю камерой телефона.

– Эй, я еще не встал, как надо! – Кузнецов спешно пытается вернуться к позе самодовольного самца.

Для его успокоения снимаю его и в таком виде. А потом происходит странное: Кузнецов начинает расстегивать рубашку. Получается у него очень сексуально. Я на пару секунд засматриваюсь, облизываю губы:

– Василий, вам что, жарко?

– Нет.

– Для чего тогда вы расстегиваетесь?

– Я хочу сделать пару фото с голым торсом, – поясняет он. – Я ведь и правда хожу в тренажерку.

Кузнецов стягивает рубашку, кидает ее на табурет, стоящий в углу балкона. Должна признать, Василию есть чем гордиться. Он мускулист, да и кубики на животе имеются.

На этих самых кубиках я, кажется, задерживаю взгляд дольше, чем допускают приличия. Но мне ведь простительно: я не видела раздетых мужиков с самого развода.

Кузнецов замечает, какой эффект произвели на меня его мускулы, и на лице его опять проступает самодовольство.

– Нравится? – больше утверждает, чем спрашивает он.

– Вы в отличной форме, – признаю я, поспешно отводя взгляд. – Но вряд ли фото с голым торсом добавит вам очков.

– Почему это?

– Это мужчины любят глазами, а мы, женщины, в первую очередь, обращаем внимание на другое.

– И на что, интересно? – ехидно уточняет он. – На кошелек?

– Нет, на поступки.

Кузнецов смотрит на меня снисходительно:

– На свидании я впечатлю поступками. Но до него еще нужно дойти.

– Вот именно! – киваю я. – Полуголое фото прямо кричит, что вы кобель. Серьезные девушки вас забракуют.

– Не говори глупостей! – отмахивается он. – Серьезные девушки тоже любят горячих парней.

Ну и придурок! Зачем он вообще меня нанял, если даже не пытается прислушиваться к моим советам?

– Я бы вас точно забраковала, – цежу я.

Наши взгляды скрещиваются.

– Это не аргумент, Танчик, – с усмешкой возражает Кузнецов. – Может, у тебя просто слабая половая конституция? Я не слишком расстроюсь, если такие ледышки, как ты, будут обходить меня стороной.

– Как специалист, я все-таки рекомендую вам отказаться от обнаженки, – мрачно говорю я.

Он раздражается, скрещивает руки на груди:

– Хорошо, допустим, я откажусь. Но на что тогда мне цеплять девушек?

– Можно заснять, как вы что-то готовите, – предлагаю я. – Или как сажаете дерево. Это как раз будет про поступки.

– Сажаю дерево? – Его голос источает ехидство. – Где ты раньше-то была? Я за свою жизнь тысячи деревьев уже посадил и не знал, что это надо было запечатлеть.

– Зачем вы сажали деревья? – не понимаю я. – Где?

– Танчик, ты от стресса, что ли, подтормаживаешь? – Он пару раз щелкает пальцами у моего лица. – Тебе же Серега говорил, что у меня свой агрокомплекс.

– Разве? У вас же аптеки…

В голове у меня проясняется. Боже, я – идиотка! «Кузнецовфарм» – это от английского слова «ферма», а не от слова «фармацевтика». Кузнецов у нас фермер. Деревенщина!

– Ох, теперь понятно, – вырывается у меня.

Кузнецов напрягается:

– Что именно тебе понятно?

– Все.

Глава 8

Резкий стук в балконную дверь заставляет нас с Кузнецовым вздрогнуть. По стеклу расплющивается лицо Пашки.

– Теть Тань, а может, все же наггетсы закажем? – робко канючит он. – Я Машку уговорю, чтобы не спорила.

Вид у него крайне несчастный. Хотя это и понятно: на пацана столько всего свалилось – сначала у мамки кукушку перемкнуло, а теперь еще и чужая тетка голодом морит.

– Василий, давайте сделаем небольшой перерыв, – умоляю я. – Мне нужно метнуться за продуктами, чтобы было чем покормить детей.

– Ладно, – снисходит он. – Но шопиться пойдем вместе.

– Это еще зачем?

– Чтобы быстрее было. Вы, женщины, в магазинах ведете себя как куры: таращитесь по сторонам, общаетесь с бабульками всякими. А у меня времени в обрез. Я пойду с тобой и проконтролирую, чтобы ты ни на что не отвлекалась.

Я ему крайне признательна за сговорчивость, потому не спорю, даже из благодарности предлагаю:

– Давайте я вас все же сниму вот так – полураздетым. На странице в «Контактике» выкладывать не буду, но, может, для личной переписки и пригодится.

Кузнецов оживляется. Он всячески демонстрирует мне свои мускулы, а я щелкаю камерой.

– Можно еще и на диване пофоткаться, – чуть погодя предлагает он. – Типа я такой горячий, лежу и жду в ночи свою единственную.

– Ну пойдемте.

Мы выгоняем из комнаты Машку, и Кузнецов разваливается на диване.

– Классный? – спрашивает он, закидывая руки за голову.

Я стараюсь не ржать.

– Вообще огонь!

Он светится от удовольствия. Я несколько раз щелкаю камерой, а потом вхожу в раж.

– Больше экспрессии, жеребец! – командую я. – Вдруг и правда будет с кем-то жаркая переписка.

– Если будет, ты мне сразу пиши, я тебе еще каких-нибудь фоток скину.

– Интересно, каких? Мужское достоинство, что ли, сфоткаете?

Он ни капли не смущается.

– Могу и его.

– Вы серьезно? – Я даже замираю на пару секунд. – Вы будете слать мне фотки интимного характера, чтобы я их пересылала девушкам? Да ну на фиг!

– А что такого? – Кузнецов, кажется, не понимает, чем я обескуражена. – Природа меня не обидела, есть чем похвастаться.

– Так, все. – Я отключаю камеру телефона. – Натягивайте рубашку и пойдемте.

– Твою ж мать… – Кузнецов странно дергает рукой. – Что за…

На его запястье выступает кровь.

– Что случилось? – не понимаю я.

Он приподнимает одну из диванных подушек и достает из-под нее огромный кусок стекла. Я сразу опознаю в нем часть своей многострадальной люстры.

– Паша! – реву я.

Сын подруги прибегает к нам со счастливым видом. Я показываю на осколок в руках Кузнецова:

– Твоих рук дело?

Пашка стремительно краснеет, потом бледнеет.

– Я тут ни при чем! – бормочет он. – Меня Машка заставила. Я не хотел брать.

– Пластырь есть? – с невозмутимым видом вмешивается в наши разборки Кузнецов.

– Да, есть, – спохватываюсь я. – Сейчас принесу.

Я бегу в прихожую – к сумочке, выуживаю из нее пачку пластыря. Я его только недавно купила: как чувствовала, что пригодится.

Машка и Пашка жмутся к двери с виноватым видом. Наверное, уже и не надеются на перекус.

Я возвращаюсь в комнату, швыряю пластырь Кузнецову.

Когда он распечатывает коробку, глаза его лезут на лоб. Дело в том, что пластырь у меня веселый – с картинками: с розовыми зайцами и разноцветным мороженым.

– Это что? – рычит Кузнецов.

– Что было в супермаркете по акции, то и взяла, – огрызаюсь я.

Он чертыхается. Я подаю ему салфетку, чтобы вытереть кровь. Порез у него внушительный.

– Ладно, залепляй, – соглашается Кузнецов, видя, что кровь и не думает останавливаться. Я тут же наклеиваю ему на руку несколько цветастых прямоугольников.

– А вам даже идет! – смеюсь я. – Вы сразу такой праздничный стали.

Он внезапно хватает меня за руки и тянет на себя. От неожиданности я теряю равновесие и падаю. Правда, Кузнецов ловит меня в объятья, а потом перекатывает на диван.

– Ай! – пищу я. – Вы чего?

– Это месть! – цедит Кузнецов. – За пластырь.

Он наваливается на меня, наши лица оказываются близко-близко. Мне вдруг становится нестерпимо жарко.

– Нравится издеваться надо мной? – хрипло шепчет Кузнецов. – Удовольствие получаешь?

– Что? У меня и в мыслях не было издеваться.

Он убирает с моего лица прядь волос, прищуривается.

– Лучше не обижай меня, Танчик. Я с детства злопамятный.

– Я… Вы… – Мысли в голове путаются. На меня уже сто лет не наваливались полуголые мужики. Да и, если говорить откровенно, мускулистые парни вообще не наваливались на меня ни разу. За всю жизнь у меня был лишь один мужчина – мой муж. Он с детства довольно худенький, хоть и ел всегда за троих.

Пока я все это обдумываю, Кузнецов встает, подхватывает рубашку.

– Переодевайся давай, – сердито говорит он. – Или ты собираешься идти в халате?

– А вам не все равно, как я пойду?

Он пожимает плечами.

– В принципе, мне без разницы. Я просто хочу быстрей уже сходить в магазин и продолжать работу. У меня вечером еще одна важная встреча, мне надо на нее успеть.

Он выходит из комнаты и прикрывает за собой дверь. Видимо, намекает так, чтобы приступала к сборам.

Я снимаю халат, бросаю его на диван.

Дверь вдруг приоткрывается, в проеме появляется лицо Кузнецова.

– Танчик, мы тебя на улице подождем, – говорит он. – Пусть дети порезвятся немного, пока ты тут марафет наводишь.

Его как будто не смущает, что я стою посреди комнаты в одном белье. А я никак не могу решить: мне лучше прикрыться или сохранять невозмутимость?

– Осколок выбросить не забудь, – напоминает Кузнецов. – Пока еще кто-нибудь не наткнулся.

– Ага, выкину.

Он собирается скрыться за дверью, но спохватывается.

– А телефон мой где?

– На столике в прихожей, рядом с сумочкой. Я оставила его там, когда ходила за пластырем.

– Кстати… – Кузнецов смотрит многозначительно и молчит.

– Что? – не выдерживаю я. – Что, кстати?

Он медленно, с наслаждением очерчивает взглядом мою фигуру.

– Обои у тебя прикольные.

Мне хочется швырнуть в него что-нибудь тяжелое. Утюг, например. Или горшок с фикусом. Но, конечно, я держу себя в руках. В квартире дети, если я нанесу Василию тяжкие телесные повреждения, это может повредить их психику.

– И все же я бы, на твоем месте, лучше покрасил стены, – добавляет Кузнецов. – Обои при горении выделяют опасные вещества.

– Василий, не время обсуждать обои,– скрежещу я, – тем более я их поджигать не собираюсь. Дайте мне уже переодеться!

– Ой, прости, – Его губы трогает улыбка. – Переодевайся, конечно.

Он еще раз оглядывает комнату.

– М-да… У тебя еще и окна пластиковые. Случись чего – надышишься гадости.

Я подхватываю с дивана одну из подушек и запускаю в Кузнецова. Он понимает намек – отваливает наконец и захлопывает дверь.

Кошмар какой-то! Такого чокнутого заказчика у меня еще не было. А может, не стоило доверять ему детей?

А-а-а! Точно не стоило.

Меня охватывает паника. Я бросаюсь к шкафу, выуживаю первые попавшиеся майку и шорты. Сердце бухает где-то в ушах, руки дрожат. Я впопыхах одеваюсь, отключаю телек и выскакиваю в прихожую. Но там уже никого.

***

Наверное, когда я выбегаю во двор, вид у меня немножко чокнутый. Воображение рисует страшные картины киднепинга и жестокого убийства (Соней меня). Но опасения оказываются напрасными. Василий и дети играют на площадке с фрисби. С ними еще какие-то мальчишки и бодрый дядька пенсионного возраста. Все кричат и визжат, то и дело валятся на газон.

Мне неловко прерывать такую задорную игру. Я сажусь на скамейку и терпеливо жду, когда на меня обратят внимание. Происходит это минут через пятнадцать. Меня замечает Пашка, говорит об этом Василию. Василий начинает махать мне, приглашая присоединиться к игре. Вид у него такой взъерошенный и счастливый, что на мгновение получается вообразить, как Василий выглядел, когда был мальчишкой.

Я жестами напоминаю ему, что нам надо в магазин. Василий отмахивается. Я – человек слабохарактерный, потому решаю дать ему и детям еще десять минут.

Выделенное мною время незаметно подходит к концу. И тут ко мне подсаживается незнакомая бабуля в голубом сарафане и босоножках на шерстяной носок.