– Ты будешь делать то, что я тебе говорю, – прорычал муж, рывком сдёрнул с неё сорочку и впился зубами в шею.
Привкус соли на её коже лишь раззадорил его пыл.
В первый день рождения Савушки, который они отмечали в домашнем кругу, мама Аня удивлялась: «И как это могло всё так тянуться, но пролететь так быстро?» Он ещё не ходил, но казался таким смышлёным и взрослым. А потом наступила весна, и месяцы полетели – как дни. Она явно чувствовала, что после года ребёнка, особенно после того, как он наконец пошёл, к лету, почти в полтора года, стало намного легче, и в отношениях с мужем тоже намечалось потепление.
В конце того лета она познакомилась с Викой и со всей компанией, в её жизни появилась отдушина в виде людей, день ото дня становившихся ей всё более близкими и понятными, их объединяли ни интересы, ни взгляды или цели, – казалось бы, просто случай – совпадение детей по возрасту и один район, но дети занимают огромное место в жизни молодых родителей, от этого ей казалось, что их всех объединяет нечто большее, может, не смысл существования, но точно весомое обстоятельство, одна большая проблема и одно большое счастье, и это они радостно делили между собой.
***
За годы отношений Вова и Вика стали одним целым, плоть и кровь, сердца, бьющиеся в унисон. Вика набила на шее татуировку: три латинские буквы V – Владимир, Виктория, Владислава. Она точно знала, что они всегда будут вместе. Она будто не помнила свою жизнь до Вовы, он всегда был где-то рядом, всегда был её центром, а она в свою очередь всегда была его тылом.
Периодами они ссорились, отдалялись, жили как соседи, но были и периоды страсти, периоды нежности. Были периоды раздражения, привычки. Она точно знала, что это нормально, что любовь не может быть статичной, она динамична, как море, – бывают приливы и отливы, штормы и штили. Главное – не терять ориентир, маяк, то неизменное и вечное, на свет которого они всегда шли, чтобы у самого его подножия снова обрести друг друга. Годы доказывали Вике её правоту.
Бывали периоды, когда она смотрела на него и заново влюблялась. После одного дежурства он вернулся с разбитым лицом, весь в запёкшейся крови: рассечение брови и перелом носа. Она вытирала эту кровь с лица, а он улыбался в тридцать два белоснежных зуба и шутил: «Менты, падлы, избили меня как собаку». «А ты не мог дать им знать, что тебя нельзя трогать?» – возмущалась она, понимая, что не мог, конечно.
В ту ночь он спал, обняв подушку, как ребёнок, и улыбался во сне, а она смотрела на него. Луна светила в окна двадцатого этажа – как огромный белый прожектор, освещая его мальчишеское и в то же время мужественное широкое лицо, россыпь густых чёрных кудрей, изгибы мышц (он всегда держал себя в форме). Она думала, что он настоящий герой, и находила в своём сердце ту десятилетнюю Вику, которая впервые почувствовала к своему лучшему другу что-то очень странное в области живота. Ту семнадцатилетнюю Вику, которая отдала ему всю себя. Ту двадцатиоднолетнюю Вику, что сказала «да», когда он дрожащими руками поднял фату. Ту двадцатичетырёхлетнюю Вику, которая изнеможённая и окровавленная смотрела с кушетки, как молодой папа впервые видит свою новорождённую дочку, нежно шепча ей самые важные слова.
Она хорошо знала, будут подъёмы к свету, а будут и падения во тьму недопонимания и обид; самое главное, в момент этих падений, пока ещё не потерял последний отблеск света своей любви, – найти ту Вику, прислушаться к ней, и тогда всё точно наладится.
Вова редко испытывал какие-то сомнения и терзания. Дом был для него убежищем, пещерой, местом, где он был безграничным правителем без надобности утверждать своё право. В его королевстве царила полная демократия. Ему не нужно было доказывать легитимность своей власти, он знал, что она безгранична, а укрепить её может лишь его собственная преданность «народу» – своей жене и ребёнку.
Он настолько хорошо знал Вику, что предугадывал её реакции, с порога распознавал её настроения, знал, что иногда лучше отступить, чтобы потом ещё раз утвердить своё право быть главным в доме. За все годы он ни разу её не оскорбил, не унизил, не поднял руки. С самого детства он привык относиться к ней с восхищением и почтением, считая, что если дома она будет королевой, то в обществе он сможет стать королём. В те редкие ссоры, что у них случались, он всегда замолкал, ожидая, когда буря её эмоций стихнет и можно будет всё спокойно обсудить. Её это всегда раздражало, она требовала продолжения перепалки, но всегда потом искренне благодарила его за мудрость дать им обоим сначала остыть.
– Давай её сюда.
– Подожди, руки помой сначала, с улицы пришёл.
– Да, точно, сейчас, – Вова быстро помыл руки и взял разрывающегося младенца, – иди сюда, моя маленькая.
Девочка тут же притихла.
– И вот как у тебя это получается? Три часа орёт, папка пришёл – сразу молчок.
– Да просто она папина доча, ты не понимаешь, это особенная связь, – Вова нежно коснулся кончиком носа маленького кнопочного носика свой дочурки, уставившейся на него своими огромными, ясными, голубыми глазёнками. – Ты ж моя ма-а-а-а-сенькая, ты моя любимая, привет, это папа с работы пришёл, скучал по тебе, комочек! – Вова подошёл с младенцем к зеркалу в ванной и поглядел, как он смотрится с малышкой на руках.
Когда он брал маленькую Владу, ощущение было такое, словно ему доверили священный Грааль, самый дорогой алмаз во вселенной, восьмое чудо света. Влада родилась летом, и, когда они совершали свои первые прогулки в сквере, как только она просыпалась, он сразу доставал её из коляски на руки и нёс с ощущением, будто каждый смотрит и завидует той чести, которая выпала на его долю. Ему хотелось подойти к каждому и сказать: «Посмотрите, какая у меня дочка, я о такой и мечтать не мог!»
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
