Неполитический либерализм в России
В чем Пушкин отошел от Карамзина?
Годы правления Бориса, по Карамзину, были «лучшим временем России с XV века», Россия управлялась «мудрою твердостию и кротостию необыкновенной… не обагряя земли русской ни каплею крови». Борис был «отцом народа», «один из разумнейших властителей в мире» и т. д. и т. п.[75] И даже в преследовании своих противников Годунов хотя и «злодействовал», но «не безумствовал». Но пушкинский Годунов – иной. Тиран. Типа Ивана Грозного (Хрущов: «Грозен и мрачен он. Ждут казней»[76]; Воротынский: «Нас каждую минуту опала ожидает // Тюрьма, Сибирь, клобук иль кандалы»; пленник: «Кому язык отрежут, а кому // И голову – такая, право, притча! // Что день, то казнь. Тюрьмы битком набиты»).
Отход от Карамзина произошел и в отношении Григория Отрепьева-Лжедмитрия. Карамзин в «Истории государства Российского» не говорит о нем ни одного доброго слова, изображает его как авантюриста, на чьей совести одни преступления: братоубийственная война, смена веры, расправа с детьми Бориса Годунова, позор Ксении. Пушкин же, которого современная ему критика (а позднее и Белинский) упрекала в слепом (sic!) следовании Карамзину, наделяет Григория многими симпатичными чертами: способностью любить, по сравнению с которой трон ничего не стоит, европейским образованием, незаурядными способностями, открытостью, честностью, человеколюбием, беспечностью, доверием к жизни, даже поэтическим даром. Он противоположен подозрительному, сумрачному, захваченному страстью обладания троном лжецу и насильнику Борису.
В письме Н. Раевскому Пушкин говорит «о романтическом и страстном характере» «своего авантюриста», указывает на сходство с Генрихом IV, королем Наваррским, на жизнелюбие и открытость натуры обоих, а также на то, что оба «из политических соображений отрекаются от своей веры». «У Генриха IV не было на совести Ксении, – говорит Пушкин в одном из писем и объясняет: – …правда, это ужасное обвинение не доказано, и я лично считаю своей священной обязанностью ему не верить»[77]. Но ведь не было доказано и то, что Годунов приказал убить царевича Дмитрия. Тем не менее Пушкин в сюжете с Борисом и Дмитрием уходит от оценок типа верить – не верить, а просто кладет легенду, обвиняющую Бориса в преступлении, в основу своей пьесы. Почему? Г. Волков пишет о Пушкине, что искажение в «Борисе Годунове» фактов истории «было… чертой его незрелого еще исторического мышления», а позже Пушкин «усвоил подлинно исторический взгляд на события прошлого и настоящего»[78].
Пушкин в пьесе демонстрирует незрелость исторического мышления? Нет. Но он не заботится об историческом правдоподобии сюжета. И за историзмом не гонится, потому что не летописец он и не историк культуры, а ее аналитик. И не важно ему в пьесе правдоподобие исторических фактов. Ему важнее правдоподобие в отношениях людей, менталитетов, чувств. А для этого Пушкину нужен всего лишь подходящий сюжет. Поэтому если в основе реальных событий Смуты центральный вопрос о власти, то в пушкинской пьесе центральный вопрос – о смысле человеческого.
Но какую социально-нравственную задачу ставил и решал Пушкин в своей пьесе?
Разные авторы по-разному отвечают на этот вопрос.
Г. Волков пишет, что Пушкин через образ Бориса-цареубийцы хотел осудить императора Александра I, который организовал убийство своего отца, царя Павла I, чтобы занять престол. Пушкин видел в Александре тирана. Отсюда, возможно, неслучайно и время написания трагедии – пьеса была закончена накануне декабрьского восстания 1825 года.
А.М. Гуревич интерпретирует образы знаменитых предков Александра Сергеевича бояр Пушкиных, в числе других бояр подписавших грамоту, согласно которой Романовы были избраны на престол. «Род Пушкиных мятежный» в пьесе на стороне Лжедмитрия. Пушкины хотят восстановления родовых прав бояр. Гуревич, выстраивая сложную логику, доказывает, что А.С. Пушкин бросает в пьесе вызов Романовым, которые оказались неблагодарными царями. Они, как и Грозный и Годунов, продолжали преследовать боярскую аристократию, усилиями которой получили престол[79].
Гуревич заметил важное – протест Пушкина против тирании и использование для этого фамилии своих предков. Придуманные им персонажи выступают на стороне Григория Отрепьева против Годунова, против его лжи и тирании.
Я не исключаю, что выводы, которые делают эти авторы, имеют право на существование. Но я ни филологией, ни историей культуры не занимаюсь. И проникновение в тайные мысли Пушкина не мое дело. Может быть, действительно Пушкин думал так, как говорят эти авторы. А может быть, он думал так, как говорят авторы, которые опровергают Волкова и Гуревича. Я делаю иное – изучая текст, пытаюсь проникнуть в способ, которым Пушкин анализировал смысл человека. Мой предмет – логика русской культуры и пушкинская мысль, исследовавшая эту логику. Мой способ анализа – текстология. Моя цель – поиск культурных оснований пушкинской рефлексии – конкурирующих смыслов традиционности и личности, которые, я считаю, определяют и социокультурную динамику России, и все творчество Пушкина.
Не могу я также принять выводы религиозной и народнической критики. Нет другого произведения Пушкина, в восприятии ценностного мира которого религиозная и народническая критика была бы так однозначна и так единодушна. Борис – даровитый властитель, хороший отец и совестливый человек. Но он нарушил Высший порядок, установленный Богом и народной традицией, и за это Бог (судьба) его карает. Поэтому человек должен быть заодно с «божьей правдой» и «народной правдой», а не идти против них. Если не нарушать Высший порядок, то человека поддержат и Бог и народ. Единодушна религиозная и народническая критика и в отношении образа Григория Отрепьева-Лжедмитрия-Самозванца. Это зло, которое маскирует себя под добро. Поэтому надо сорвать маску со зла, посмеяться над ним и с презрением отвергнуть. Этика такого рода черно-белых оценок достигла пика в опере Мусоргского «Борис Годунов», в многочисленных театральных постановках и с тех пор устойчиво держится в массовом сознании.
Но так ли это у Пушкина? Я вижу ценностный мир пушкинских персонажей иначе.
Авторитарный Борис-цареубийца живет в сконструированном им для себя традиционном мифе спасителя России. Соборный народ тоже традиционен, мифологичен: сначала умоляя Бориса стать царем – своим отцом и спасителем, а затем называя его «злодеем» и требуя убийства его детей, народ не ведает, что творит. «Мальчики кровавые в глазах» не только у Бориса, но и у безмолвствующего в последней сцене народа. Проснувшаяся в Борисе совесть показывает ему путь подвига личности. Мучимый совестью, окончательный выбор между необходимостью продолжать лгать либо, изменившись, стать другим человеком он делает на смертном одре. И выбирает ложь. Раскаяться, очиститься от лжи, почувствовать себя личностью – не для него. Он умирает банальным узурпатором власти. Вывод Пушкина: соборно-авторитарное основание исторически сложившейся русской культуры, подавляющее возможность личности в человеке, преступно и нежизнеспособно.
Григорий-Лжедмитрий-Самозванец – иной. Он – раздвоен. Несет в себе как традиционное, так и либеральное начало. Как тенденцию к реставрации сложившейся культуры через борьбу за трон («Я предлог раздоров и войны»), так и тенденцию к самообновлению через любовь («Теперь гляжу я равнодушно // На трон его, на царственную власть»). В нем, влюбленном, происходит переход. Он открывается любимой: он не царевич, а беглый монах – и готов отказаться от борьбы за трон: «Ты заменишь мне царскую корону». Успешно начав борьбу за трон ради безграничной власти («Тень Грозного меня усыновила»), он не способен быть «тенью Грозного», когда сердце потребовало любви.
В пьесе доминирует вопрос: в чем смысл жизни? В служении культурной традиции, чтобы, опираясь на народ, властвовать над ним? Либо в строительстве индивидуальных отношений с другим человеком, чтобы любить и быть любимым? Слиться с исторически сложившимся социальным всеобщим, с духом культуры? Или, опираясь на свое частное, единичное, личное, создавать некое особенное, в формировании которого и искать смысл жизни? По мере постижения пьесы приходит понимание того, что обе философии жизни одновременно владеют сознанием и поведением человека. И русский человек еще не сделал своего выбора. Совершая преступления против человеческого в себе и в ужасе созерцая свою жизнь, он все еще безмолвствует.
Так что, идея выбора между инерцией культуры и модерном личности – это неполитический проект Пушкина для России? Не заложена ли в вызове Самозванца себе традиционному и его внутреннем конфликте социально-нравственная альтернатива для России? Я думаю – да, заложена. Но эта идея подана не как проект, а как намек (сказка – ложь, да в ней намек, добру молодцу – урок). И в XIX, и в XXI веке идея личности как проект для России – это еще слишком рано.
Необычная интерпретация. Изложив ее как схему, которой, как мне кажется, придерживался Пушкин, перехожу к анализу ценностей, образов, сцен, деталей.
Тень трона и «мрак» подданных. Критика авторитарности
Анализ ценностного мира образа Бориса Годунова я начинаю с констатации противоречия. Борис стал царем («Достиг я высшей власти»), но он несчастен («Ни власть, ни жизнь меня не веселят; //…Мне счастья нет»). И еще одно противоречие. Борис, следуя традиции, старается подражать своим великим предшественникам на троне – Ивану III Великому и Ивану IV Грозному. Но народ его не ценит. И он чувствует, что шансов на то, чтобы обессмертить свое имя в памяти народной, у него нет.
Пушкинский текст дает материал и для более широких обобщений. Мир Бориса в период, когда он был на высших ступенях государственной власти, это движение от одной нравственной катастрофы к другой. Не странно ли? Ведь Борис вроде бы все делает, желая людям добра. Но его действия порождают одни несчастья; умирает царь Федор, затем царица – сестра Бориса, и распространяется ложный слух о том, что он причина их смерти. Уже на престоле Борис пытается проводить административные реформы, накормить голодающий народ, дать ему работу, но народ его проклинает. После пожара он строит погорельцам новые дома, но народ видит именно в нем подлинную причину пожара. Готовится выдать дочь замуж, но смерть уносит жениха, и молва обвиняет его в этой смерти. Выдвигает людей на государственную службу «по уму, а не по роду», например неродовитого боярина Басманова, но выдвиженцы его предают. Перед смертью он дает правильные, даже мудрые советы сыну-престолонаследнику. Но эти меры лишь ускоряют гибель царской семьи.
Борис не может заполучить главное для любого диктатора, который хочет видеть себя великим, – «мнение народное», «волю народа», которая глас божий, любовь и память народную, в которой навсегда запечатлелась бы его власть как доказательство его божественности и бессмертия в истории. Трон – привилегия диктатора на пути к бессмертию. Но он не может использовать эту привилегию. Если Лжедмитрий, еще не завоевав трон и ничего не сделав для народа, «силен мнением народным», то Годунов давно сидит на троне и все делает для народа, но до сих пор еще почему-то не земной Бог.
В чем причина неудач? Констатация того, что достижение грандиозной социальной цели, почти слияния со смыслом всеобщего (добра-правды) оказалось бессмысленным с личной точки зрения (с точки зрения нравственного оправдания единичного бытия), требует изучения образа Бориса в понятиях социокультурного анализа.
Пушкин разворачивает критику полюса авторитарности. Этот полюс – средоточие порока. Юродивый Борису: «Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода». Борис, согласно легенде, приказал убить престолонаследника царевича Дмитрия, а израильский царь Ирод, согласно Библии, – перебить всех младенцев в Иудее, так как волхвы ему предсказали, что только что родившийся ребенок будет царем Израиля. Аналогия Бориса с Иродом понадобилась Пушкину для того, чтобы показать, что традиционное русское общество убило Иисуса в себе как способность к синтезу небесного и земного и поэтому нежизнеспособно. Оно – царь Ирод. Лживо, держится на насилии, крови, коррупции, фарисейском предательстве правителей и слуг, крайностях и безумии толпы. Оно всё – империя зла и поэтому гниет и гибнет.
Но авторитарность – это «мрак», который «исходит» не только от высшей власти. Это признак русской власти вообще, существующей в виде властной вертикали. Трон на вершине, покрывающий своей «тенью» подданных, а ниже «мрак» власти подданных – чиновники и народ, предъявляющие спрос на авторитарность и сами являющиеся ее источником. Идея авторитарной вертикали, несущей в себе порок, как господствующий принцип воспроизводства культуры доминирует в менталитете русского человека.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Сартр Ж.-П. Что такое литература? СПб.: Алетейя, 2000. С. 64.
2
Середина, поиск середины, медиация (лат. media – середина). В мышлении оппозициями поиск середины, медиация – это выход субъекта за рамки притяжения исторически сложившихся властных соборно-авторитарных полюсов-тотемов в межполюсное смыслоформирующее пространство и поиск адекватной меры выхода. Медиации противостоит инверсия как слияние с полюсами, мышление крайностями. Медиация – это всегда поиск нового, третьего, альтернативного смысла и переход к тернарному мышлению, в котором третий смысл является новым основанием. Срединная культура – результат медиации. Основанием и медиации, и срединной культуры является личность. Более подробно о понятиях «медиация», «инверсия», «срединная культура» см.: Давыдов А.П. Душа Гоголя. Опыт социокультурного анализа. М.: Новый хронограф, 2008.
3
См.: Иезуитов А. Пушкин и «философия взаимодействия» // Пушкин и современная культура. М.: Наука, 1996. С. 92–106.
4
Пушкин А.С. Послание к Юдину. Т. 1. С. 174. Здесь и далее ссылки на произведения и письма Пушкина даются по изданию: Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: в 10 т. М.; Л.: Изд-во Акад. наук СССР, 1949. В дальнейшем ссылки на это издание будут обозначаться только фамилией автора: Пушкин.
5
Пушкин А.С. Езерский // Пушкин. Т. 4. С. 344–345.
6
Пушкин А.С. Египетские ночи // Там же. Т. 6. С. 380
7
Ахматова А.А. «Каменный гость» Пушкина // Ахматова А. А. Соч.: в 2 т. М.: Цитадель, 1997. Т. 2. С. 113.
8
Пушкин А.С. Евгений Онегин. Ранняя редакция // Пушкин. Т. 5. С. 546.
9
Пушкин А.С. Баратынский // Там же. Т. 7. С. 222.
10
Пушкин А.С. Александр Радищев // Там же. С. 357.
11
Пушкин А.С. К Каверину // Там же. Т. 1. С. 235.
12
Пушкин А.С. Руслан и Людмила // Там же. Т. 4. С. 50.
13
Пушкин А.С. Брожу ли я вдоль улиц шумных… // Там же. Т. 3. С. 133.
14
Пушкин А.С. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… // Пушкин. Т. 3. С. 376.
15
Пушкин А.С. Таврида // Там же. Т. 2. С. 106.
16
Пушкин А.С. Городок (К***) // Там же. Т. 1. С. 99.
17
Пушкин А.С. В альбом Илличевскому // Там же. С. 253.
18
Пушкин А.С. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… // Там же. Т. 3. С. 376.
19
Пушкин А.С. Подражания корану. Посвящено П.А. Осиповой // Пушкин. Т. 2. С. 204.
20
Пушкин А.С. Признание // Там же. С. 339.
21
Пушкин А.С. Герой // Там же. Т. 3. С. 201.
22
Пушкин А.С. Мечтатель // Там же. Т. 1. С 125.
23
Пушкин А.С. К бар. М. А. Дельвиг // Там же. С. 151.
24
Пушкин А.С. Безверие // Там же. С. 240.
25
Пушкин А.С. 1820 (Петербург) // Там же. С. 387.
26
Пушкин А.С. А. П. Керн. 25 июля 1825 г. Михайловское // Там же. Т. 10. С. 157–158.
27
Пушкин А.С. Дар напрасный, дар случайный… // Пушкин. Т. 3. С. 61.
28
Пушкин А.С. К вельможе // Там же. С. 169.
29
Пушкин А.С. Предчувствие // Пушкин. Т. 3. С. 70.
30
Пушкин А.С. Каменный гость // Там же. Т. 5. С. 394.
31
Пушкин А.С. П.А. Плетневу. 31 августа 1830 г. Из Москвы в Петербург // Там же. Т. 10. С. 304.
32
Пушкин А.С. П.А. Осиповой. 5 (?) ноября 1830 г. Из Болдина в Опочку // Пушкин. Т. 10. С. 317 (фр. яз.).
33
Пушкин А.С. В.Ф. Вяземской. Последние числа августа 1830 г. В Москве // Там же. С. 304 (фр. яз.).
34
Пушкин А.С. Как сладостно!.. но, боги, как опасно… // Там же. Т. 1. С. 341.
35
Пушкин А.С. Поэту // Пушкин. Т. 3. С. 175.
36
Пушкин А.С. К*** // Пушкин. Т. 2. С. 265.
37
Пушкин А.С. К*** // Пушкин. Т. 2. С. 265.
38
Пушкин А.С. Пророк // Пушкин. Т. 2. С. 341.
39
Пушкин А.С. Я памятник себе воздвиг нерукотворный… // Там же. Т. 3. С. 376.
40
Ин. 16:33.
41
Пушкин А.С. Каменный гость // Пушкин. Т. 5. С. 408, 393.
42
Песн. П. 8:6.
43
Кор. 1. 15:51–57.
44
Пушкин А.С. Пир во время чумы // Пушкин. Т. 5. С. 419.
45
См.: Водовозов В. Новая русская литература (от Жуковского до Гоголя включительно). СПб., 1866. С. 201–202; Котляревский Н. Литературные направления Александровской эпохи. 2-е изд. 1913. С. 213–214; Сочинения Пушкина / под ред. П. О. Морозова. СПб., 1887. Т. 3. С. 76.
46
Ахматова А.А. «Каменный гость» Пушкина // Ахматова А.А. Указ. соч. С. 131–132.
47
Пушкин А.С. Второй том «Истории русского народа» Полевого // Пушкин. Т. 7. С. 146–147.
48
См.: Пушкин А.С. Кавказский пленник // Пушкин. Т. 4.
49
Пушкин А.С. В.П. Горчакову. Октябрь – ноябрь 1822 г. Из Кишинева в Гура-Гальбин // Там же. Т. 10. С. 49.
50
Пушкин А.С. А.И. Тургеневу. 1 декабря 1823 г. Из Одессы в Петербург. 1 декабря // Там же. С. 75.
51
Пушкин А.С. Н.И. Гнедичу. 13 мая 1823 г. Из Кишинева в Петербург // Там же. С. 60.
52
См.: Томашевский Б.В. Пушкин. Кн. 1 (1815–1824). М., 1956. С. 409.
53
Благой Д. Творческий путь Пушкина (1813–1826). М.; Л., 1950. С. 268.
54
См.: Гуревич А.М. Романтизм Пушкина. М., 1993.
55
См.: Бонди С.М. Поэмы Пушкина: [вступит. ст.] // Пушкин. Т. 3. С. 5–15.
56
Кюхельбекер В.К. О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие // Русская критика XVIII–XIX веков. М., 1978. С. 64–69.
57
Там же. С. 67.
58
См.: Пушкин А.С. Каменный гость // Пушкин. Т. 5.
59
См: Благой Д. Социология творчества Пушкина. М., 1929. С. 226.
60
Ахматова А.А. «Каменный гость» Пушкина // Ахматова А.А. Указ. соч. Т. 2. С. 115.
61
См: Осповат Л.С. «Каменный гость» как опыт диалогизации творческого сознания // Пушкин. Исследования и материалы. СПб., 1995. Т. 15. С. 41.
62
Кулешов В.И. История русской литературы XIX в. М., 1997. С. 162.
63
См.: Пушкин А.С. Пир во время чумы // Пушкин. Т. 5.
64
Непомнящий В.С. Да ведают потомки православных. Пушкин. Россия. Мы. М., 2001. С. 17, 130–131.
65
См.: Цветаева М. Искусство при свете совести // Цветаева М. Собр. соч.: в 7 т. М., 1994. Т. 5. С. 347.
66
Кулешов В. История русской литературы XIX в. М., 1997. С. 162.
67
Семанов А. Триумф и трагедия европейской культуры. Заметки на полях «Пира во время чумы». URL: http://www.krotov.info/history/19/1820/semanov.html
68
Бонди С. Комментарии: А.С. Пушкин. Пир во время Чумы. 30 янв. 2002.
URL: http://www.rvb.ru/pushkin/02comm/0841.htm
69
См.: Благой Д.Д. Мастерство Пушкина. М., 1955. С. 167–169.
70
Лотман Ю. Опыт реконструкции пушкинского сюжета об Иисусе // Лотман Ю. Пушкин. Биография писателя. Статьи и заметки. СПб., 1997. С. 296.
71
Вышеславцев Б.П. Этика преображенного эроса. М.: Республика, 1994. С. 174.
72
См. письмо Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву от 25 сентября 1822 года // Друзья Пушкина. Переписка. Воспоминания. Дневники. М., 1986. Т. 1. С. 536.
73
См.: Пушкин А. С. Борис Годунов // Пушкин. Т. 5.
74
Пушкин А.С. Наброски предисловия к «Борису Годунову» // Пушкин. Т. 7. С. 164.
75
Карамзин Н.М. Предания веков. Сказания, легенды, рассказы из «Истории государства Российского». М., 1988. С. 696, 738.
76
Пушкин А.С. Из ранних редакций. Борис Годунов // Пушкин. Т. 5. С. 565.
77
Цит. по: Гуревич А.М. Романтизм Пушкина. М., 1993. С. 135.
78
Волков Г. Мир Пушкина. Личность. Мировоззрение. Окружение. М., 1989. С. 121.
79
См.: Гуревич А.М. Указ. соч.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
Полная версия книги