Протекционизм

Подобный взгляд на закономерности исторического процесса и характер экономического развития разделяли в то время в России многие представители экономической науки. Так, А. А. Исаев отмечал, что вызвать к жизни таможенными налогами «новую отрасль промышленности – еще не значит создать новое богатство; быть может, капиталы, оставаясь в прежнем положении, действовали бы более успешно, и народное богатство возрастало бы быстрее»[31]. Академик И. И. Янжул, обращая внимание на искусственный и непрочный характер российской индустриализации, сравнивал отечественную промышленность с тепличным растением, выращенным в искусственной, душной атмосфере высокого таможенного покровительства и способным погибнуть от «свежего веяния вольного простора»[32].

Я. А. Новиков был представителем Одесского биржевого комитета в Комиссии для общего пересмотра таможенного тарифа (Тарифной комиссии), работавшей при Министерстве финансов под председательством министра И. А. Вышнеградского в октябре – декабре 1890 г. Новый таможенный тариф, по свидетельству современника, был «любимым детищем» министра и представлял собой «стройное сооружение, [подготовленное] по строго продуманному и смело выполненному плану»[33]. Разработка тарифа велась в 1887–1891 гг. «с необычайной для России старательностью», с привлечением значительного числа ученых и специалистов-практиков.

Как свидетельствуют стенограммы заседаний Тарифной комиссии, ее деятельность была подчеркнуто коллегиальной, характеризовалась детальным обсуждением проектируемых таможенных ставок и принятием соответствующих решений на основе голосования. Работавший в Комиссии Д. И. Менделеев отмечал деловой характер дискуссии и компетентность состава участников «этого крупного дела народной жизни», признавал, что сам «после внимательного изучения должен был во многих случаях переменить свое мнение, узнав много такого, что не имел сперва в виду»[34]. Вместе с тем следует заметить, что протекционистский характер решений комиссии был предопределен ее составом и в конечном счете обусловлен общим направлением экономической политики государства[35]. В высоком собрании Я. А. Новиков был в числе немногих критиков правительственного курса (при обсуждении некоторых ставок его призывы к смягчению уже почти запретительных ставок были хорошо различимыми, но единственными в хоре голосов «протекционистов-государственников»)[36].

В Комиссии Я. А. Новиков выступил за возвращение к беспошлинному ввозу судов дальнего плавания как меры поощрения русской торговли в целом: «Если мы желаем поощрять, с одной стороны, судостроение, а с другой – железоделательные заводы, то, к сожалению, все эти поощрения делаются в ущерб кому-нибудь другому, а этот другой есть вся русская торговля и русская промышленность. Возможно ли противопоставить интересы двух отраслей интересам всех других?»[37]

При обсуждении ставок таможенного обложения машин Я. А. Новиков считал важным учесть интересы отечественных экспортеров и, полемизируя с И. А. Вышнеградским, находил аргументы в пользу понижения пошлины в собственном предпринимательском опыте. Он отмечал, что в 1889 г. приобрел импортные прядильные машины, заплатив пошлину в размере 25 % их стоимости. Следовательно, затрачивая одинаковый капитал, иностранный конкурент произведет на ⅕ больше русского фабриканта и, таким образом, борьба с ним на внешнем рынке будет крайне тяжелой. «Между тем, – подчеркивал Я. А. Новиков, – мы имеем некоторые отрасли промышленности, для которых иностранные рынки имеют значение. Поэтому я нахожу, что пошлина на машины есть покровительство иностранной промышленности в ущерб русской, что едва ли желательно, так как, обеспечивая наш внутренний рынок, она в то же время вредит распространению отечественных продуктов на иностранном рынке». А. И. Вышнеградский в связи с этим замечал: «Вопрос этот может быть поднят не теперь, когда мы вывозим за границу главным образом сырье, а не фабрикат». «Это не совсем так, – возражал Я. А. Новиков. – В настоящее время я, например, вывожу в Средиземное море изделия моей канатной фабрики, но должен сказать, что конкуренция английских заводов для меня является крайне тяжелой, так как они получают и машины, и уголь, и массу других предметов гораздо дешевле, чем я»[38].

С доводами в защиту свободной торговли Я. А. Новиков выступал в Императорском Вольном экономическом обществе (декабрь 1890 г.), где доказывал вредное влияние таможенных пошлин «не только на развитие народного богатства вообще», но и «на преуспеяние именно нашей промышленности»[39].

В новом тарифе, вступившем в действие 1 июля 1891 г., был реализован принцип «равномерного покровительства» всем отраслям промышленности на всех стадиях производства от добычи сырья до выделки наиболее дорогих изделий. «В этом тарифе на деле проводится принцип таможенной охраны без всяких пропусков и изъяна, – отмечал историк таможенной политики Н. Н. Шапошников. – Таможенное покровительство при этом распространяется на все последовательные стадии производства»[40]. Из 620 ставок тарифа по 432 ставкам были сделаны повышения, 114 ставок ранее беспошлинных были обложены. Пошлины на ввозимые товары резко увеличивались, особенно в группе сырых материалов и полуфабрикатов. При этом обложение импорта в среднем достигло ⅓ его стоимости и превзошло «все, что когда-либо было сделано в Европе в смысле таможенной охраны»[41].

В качестве делегата от одесских Комитета торговли и мануфактур и Биржевого комитета Я. А. Новиков участвовал в работе Торгово-промышленного съезда в Нижнем Новгороде (1896), где выступал за либерализацию таможенного законодательства, в частности настаивал на снижении импортных пошлин на сельскохозяйственные машины. Снижение товарных цен он связывал не столько с таможенным покровительством, сколько с техническим прогрессом («если бы у нас не было установлено таможенных пошлин на рельсы, то одно уже усовершенствование техники удешевило бы их»). Успехи отечественной нефтяной промышленности, по его мнению, были обусловлены не пошлиной на привозной керосин, а тем, что били фонтаны нефти, а Нобели технически усовершенствовали производство (цистерны для хранения нефти, перевозка ее наливом и др.). Последнее соображение вызвало возражение Д. И. Менделеева: «…и фонтаны, и Нобель могли явиться только тогда, когда была наложена пошлина на привозной керосин, а если бы ее не было, то мы и до сих пор освещались бы трехрублевым керосином»[42]. Обращая внимание участников дискуссии на съезде на то, что отечественная промышленность не может удовлетворить потребности внутреннего рынка, Я. А. Новиков отмечал: «Мы на Юге России не в состоянии получить от наших заводов те предметы, которые нам крайне необходимы», при том что важен срок выполнения заказа. Призывы терпеливо ждать развития собственной промышленности он не мог признать убедительными: «Нельзя останавливать жизни целого государства ради интересов отдельных групп производителей. Нам необходимо дать нашему народу более совершенные орудия труда и не останавливаться в достижении этой цели перед какими-либо побочными обстоятельствами»[43].

Примечательно, что по вопросу о таможенных пошлинах на сельскохозяйственные машины Общее собрание съезда приняло большинством голосов резолюцию, в основу которой был положен проект Л. В. Ходского. В резолюции указывалось, что для оживления сельского хозяйства весьма желательно «значительное понижение пошлин на чугун, железо и сталь и изделия из них, необходимые для удовлетворения сельскохозяйственных нужд». В период проведения политики усиленного протекционизма это была одна из немногих скромных побед сторонников смягчения охранительной системы[44].

Я. А. Новиков познакомил отечественного читателя с экономическими взглядами американского социолога У. Самнера (W. Sumner), издав в 1893 г. в Петербурге на русском языке в собственном переводе сборник его полемических выступлений в США в поддержку свободной торговли[45]. В предисловии к книге он отмечал по поводу популярных в России идей заокеанского таможенного протекционизма, что экономическая политика должна основываться на знании законов политической экономии и умении применять их к конкретным условиям страны. В либеральной прессе приветствовали Я. А. Новикова в его желании помочь русскому обществу преодолеть предрассудки протекционизма. Рецензенты обратили внимание на удачный выбор для издания книги У. Самнера, который выступил против своих отечественных доброжелателей, проведших запретительный тариф Мак-Кинли[46]. В книге профессора Йельского университета, содержащей остроумную критику государственного вмешательства, увидели ценное приобретение отечественной экономической литературы.

Социологическое наследие Я. А. Новикова (свыше 20 монографий, множество статей и докладов) отличается большим тематическим разнообразием. Он специально исследовал проблемы теории и методологии социального познания, вопросы социально-экономической жизни, международных отношений, войны и мира, национальной политики, положения женщины и др. Я. А. Новиков выступил одним из основоположников теории социальных элит, исследовал механизмы генезиса и функционирования элит, их воздействие на общественное сознание и роль в социальных изменениях. Разделяя главные положения органической школы, он уже в 1890-е гг. отвергал упрощенный взгляд на общество, согласно которому правительство есть средоточие волевой силы в социальной жизни, подобно тому, чем является мозг в отношении частей организма. Социальным мозгом он считал не правительство, а особый социальный слой (élite sociale), который благодаря своим способностям и возможностям способен и должен вырабатывать идеи и чувства социального агрегата[47].

Я. А. Новикову принадлежит первая научная теория международной политической организации, а также одна из первых в истории социологии концепция ненасилия. Как убежденный сторонник либеральных идей, он отвергал идеи коллективизма и социализма, связывая их с проявлениями принуждения в отношениях между людьми. Объясняя явления социальной жизни с позитивистских позиций, он выдвинул эволюционистскую биоорганическую теорию исторического процесса и подверг критическому анализу социал-дарвини-стские трактовки борьбы как общественного явления. Признавая борьбу за существование центральным элементом механизма социальной эволюции, Я. А. Новиков в противоположность социал-дар-винистам полагал, что по мере роста цивилизации этот механизм сам подвержен изменению. Он выделял четыре необходимые стадии такой борьбы: физиологическую, экономическую, политическую, интеллектуальную и считал, что последняя может принимать форму религиозных войн или революций, но, оставаясь, по сути, борьбой за доминирование идей, должна иметь результатом преодоление в обществе вражды и ненависти, рост взаимопонимания и утверждение социальной справедливости. Соревнование в интеллектуальной и культурной сфере, так же как и в экономической жизни, по его мнению, являлось жизненно необходимым для динамичного и здорового общества. Позднее Я. А. Новиков перешел на позиции психологической школы.

В полемике об отношении естественных наук к социологии среди оппонентов Я. А. Новикова выделялись представители левой части европейского политического спектра. Например, темпераментный и резкий в суждениях польский социалист К. Келлес-Крауз (K. Kelles-Krauz) считал возможным отнести Я. А. Новикова к «дилетантам вульгарной биологической социологии», «которые в стремлении к внешнему блеску естественнонаучной учености усваивают одновременно и теории социального организма, и теорию борьбы за существование и подбора, обеспечивающих всегда победу в обществе “лучшим”»[48]. Один из лидеров европейских социал-демократов Э. Бернштейн (E. Bernstein), посвятил книге Я. А. Новикова «Расточительность современных обществ»[49] специальную статью. Аттестуя автора как «ортодоксального манчестерца», рецензент находил, что многое в книге Я. А. Новикова «для нас гораздо симпатичнее, чем его естественнонаучная манчестерская политическая экономия»[50]. Чем более человеческое общество удаляется от своего примитивного типа, отмечал автор статьи, тем менее приложимы к нему законы естествознания. Но применение естественноисторического метода к политической экономии уничтожает или игнорирует различие между миром природы и человека. Понимая под «естественным» то, что вполне соответствует сущности человеческих произведений и общественных учреждений, то, что с необходимостью из них вытекает, Э. Бернштейн приходил к выводу: мы решаем проблемы общества согласно естественным законам, «но это – общественные законы, вытекающие из природы общества, но не переносимые из природы на общество»[51].

Я. А. Новиков был широко известен в Европе как социолог и публицист, способный откликаться на актуальные проблемы современности и соединяющий в своих работах «широкий кругозор и объективность социолога» «с редким по силе и образности языка талантом полемиста»[52]. Свои теоретические разработки он использовал при анализе актуальных проблем мировой политики и составлении планов политического переустройства Европы[53]. Откликаясь на полемику о будущем белой расы, Я. А. Новиков обращал внимание на необоснованность угрозы поглощения ее другими расами посредством экономической и военной экспансии, считал преувеличенной так называемую «желтую опасность»[54].

Велики заслуги Я. А. Новикова в институционализации европейской социологической науки. Он был одним из основателей и первым вице-президентом Международного социологического института в Париже, влиятельным членом Парижского социологического общества, читал лекции в Брюссельском новом университете и в Русской высшей школе общественных наук в Париже, много публиковался в западной научной периодике.

Культурно-исторические и общественно-политические корни русской цивилизации Я. А. Новиков рассматривал в рамках либерального социально-философского дискурса. Он полагал, что «история была к России еще более сурова, чем природа»: ощущение постоянной внешней угрозы способствовало сосредоточению у центральной власти огромных полномочий. Собственная история наделила народ глубоким смирением и фатализмом, вынуждая его восполнять отсутствие политической свободы большой вольностью личной жизни. Поскольку в генезисе российской государственности значительная роль принадлежала насилию, сформировалась и до сих пор существует устойчивая иллюзия, что «безоглядная жестокость власти есть альфа и омега политической мудрости». Архаичность и суровость укорененных в российской почве традиций (крепостное рабство, телесные наказания) Я. А. Новиков, в отличие от многих на Западе, объяснял не природной жестокостью русских, а их «отставанием в области идей» – сохраняющейся верой в историческую необходимость строгих установлений, когда другие народы уже расстались с этим заблуждением[55].

В российской и мировой истории Я. А. Новиков находил подтверждение истинности универсального социологического закона, согласно которому объем полномочий, передаваемых центральному правительству, прямо соответствует политической нестабильности в стране. По его мнению, идея самодержавия утвердилась в Великороссии не вследствие особой предрасположенности русской «расы» к абсолютной монархии, а в силу определенных исторических обстоятельств и уже теряет свою привлекательность в культурных слоях общества, оценивших и признавших преимущества народного представительства. В отличие от русских традиционалистов, «питающих глубочайшее презрение к парламенту» и «почитающих его низменным и плебейским учреждением», Я. А. Новиков видел в «парламентских компромиссах» систему сдержек и противовесов, посредством которых поддерживается социальное равновесие и обеспечивается «величайшее возможное уважение к правам личности». Он отвергал народнический тезис о самобытности русской цивилизации и утверждение о том, что общинная собственность ставит русский народ на высокий пьедестал братства и социальной справедливости; в крестьянской сельской общине он обнаруживал лишь «архаичную и несовершенную форму землевладения»[56].

Обращаясь к русской политической традиции, Я. А. Новиков отмечал, что, кроме Петра I, Россия почти не знала выдающихся политических деятелей; они по большей части были консерваторами, одержимыми узкими предрассудками и архаичными идеалами. Он видел положительные результаты либеральных реформ Александра II и отмечал, что за ними последовала политическая реакция, принявшая форму узкого русского национализма и православного клерикализма, а политическое сознание России все еще остается очень размытым, мистичным и пронизанным патернализмом[57].

С позиций либерализма и индивидуализма Я. А. Новиков подходил к оценке вероисповедной политики государства. Считая Россию страной государственного православия, он признавал невозможной здесь свободу совести: религиозная свобода не есть веротерпимость в узком смысле (готовность терпеть рядом с собой представителей других конфессий), а «предполагает признание нерушимости священного права проповедовать то, что человек принимает как истину». Социокультурные традиции и историко-религиозный опыт России, по мнению Я. А. Новикова, свидетельствуют, с одной стороны, о слабой взаимосвязи общества и церкви, отсутствии глубокой сердечности и симпатии между священником и паствой, с другой – «о глубокой потребности в религии, терзающей русскую душу в ее самых потаенных глубинах». Эта потребность не может найти удовлетворения в рамках официальной церкви, совершенно мертвой как доктринально-теологический институт и «столетиями прозябающей в формах бездуховного казенного жречества». Отсюда – умножение религиозных сект, приверженцы которых, каковы бы ни были их заблуждения, «являют миру все бесподобные достоинства новообращенных: чрезвычайную честность, беспредельную преданность и готовность к величайшему самопожертвованию».

«К несчастью, – отмечал Я. А. Новиков, – нынешнее правительство России, сбившееся с пути под влиянием неумеренной любви к внешнему бюрократическому порядку…преследует их с разнообразной и неизменно неэффективной жестокостью»[58].

Являясь гласным Херсонского губернского земского собрания, Я. А. Новиков участвовал в земском либеральном движении. На общероссийских съездах земских и городских деятелей (июнь – июль 1905 г., Москва) он поддержал выдвинутый либеральной оппозицией проект конституции, выступал за создание полномочного двухпалатного парламента, но был против планов властей по учреждению ограниченного народного представительства (так называемой Булыгинской думы), был сторонником предоставления избирательных прав женщинам, введения местной автономии[59].

Последнее десятилетие XIX в. было отмечено изменением политической ситуации в мире, возникновением новых центров силы и обострением противоречий между ведущими мировыми державами. Их соперничество и борьба за сферы влияния вели к росту международной напряженности, гонке вооружений, войнам за передел мира (испано-американская 1898 г., англо-бурская 1899–1902 гг. и др.) Рост милитаризма и угроза глобального вооруженного конфликта были серьезным поводом для размышления о возможностях предотвращения угрозы европейской войны, поиска ненасильственной альтернативы развития международных отношений. Парламентаризм как новое явление общественно-политической жизни, социальное реформаторство и подъем либеральных идей стимулировали рост антивоенных настроений и пацифистского движения. Пацифизм как определенный тип миротворчества выступал в виде идейно-политического течения, основу которого составляли философия ненасилия, антимилитаризм, принцип достижения мира ненасильственными, прежде всего социально-этическими и международно-правовыми, средствами[60].

Противостояние идеологов войны и проповедников мира усилилось[61]. Общества мира распространились по всей Европе и Северной Америке. Была основана межпарламентская конференция по вопросу международного арбитража (позднее – Межпарламентский союз), стали собираться всеобщие конгрессы мира, которые создали в Берне (Швейцария) Международное бюро мира. Колоссальный успех имела книга видного деятеля пацифистского движения Н. Энджелла (N. Angell) «Великое заблуждение» (The Great Illusion, 1910), посвященная обличению милитаризма и опровержению известной политической мудрости, согласно которой военные захваты являются непременным условием процветания государства. Понимая недостаточность нравственного обличения войны, автор перевел вопрос на почву экономической науки и показал, что война есть зло не только в моральном, но и в экономическом смысле, не приносящее победителю ничего, кроме ущерба. Накануне мировой войны книга Н. Энджелла была голосом благоразумия, а выпавший на ее долю успех («Великое заблуждение» было переведено на 25 языков, а тираж за полтора года превысил два миллиона экземпляров) показывал, что голос этот – отнюдь не «глас вопиющего в пустыне»[62].

Российский пацифизм был связан с западноевропейской либеральной традицией и в своей эволюции шел по разным направлениям (философско-этическому, международно-правовому, экономическому), выдвигая видных проповедников мира (И. С. Блиох, Л. А. Комаровский, Ф. Ф. Мартенс, В. Н. Тенишев, М. А. Энгельгардт и др.) Связывая пропаганду идей мира с развитием демократических начал и возрастанием силы общественного мнения, российские пацифисты стремились к социальному миру и согласию внутри страны, считали его залогом мира в отношениях между народами[63]. Я. А. Новиков, как и многие российские либералы, полагал, что движение за мир неизбежно «вытекает из психологии цивилизованного человечества и неудержимо входит в жизнь, побеждая стихийное сопротивление отживающих предрассудков и заинтересованные противодействия кругов, живущих войной и военными настроениями»[64].

В острой полемике о войне и мире российским миротворцам противостояли прежде всего общественно-политические силы радикального и националистического толка. Их активность и значительное влияние на массовое сознание были обусловлены исторической традицией и особенностями российской политической культуры (войны способствовали формированию милитаризованного сознания, оправдывающего насилие в качестве средства решения задач общественного развития; авторитаризм подавлял альтернативное политическое мышление, но питал радикально-революционные настроения и т. д.). Пацифистов не только упрекали в «непротивлении», «мечтательности» и «утопизме». Очевидное сближение пацифизма с либерализмом давало повод для обвинений его в попытке протащить на российскую почву чужеродные идеи, представляющие опасность для «священных охранительных начал, на которых стоит и держится Русская земля и Русское государство». В правой прессе о пацифизме говорилось как об «опаснейшем противогосударственном кадетско-масонском сообществе», которое «обогатило собою и без того обширную коллекцию конституционных мерзостей и прорех в русской государственности»[65].

Когда невиданная по масштабу война уже подходила к порогу европейского дома, П. Н. Милюков замечал, что «яростное сопротивление идеям пацифизма идет из немногочисленных кругов профессионалов и фанатиков воинствующего “национализма”, и нет оснований опасаться, чтобы хищническая психология идеологов «национализма» могла когда-нибудь сделаться психологией образованного общества»[66]. Вместе с тем он справедливо указывал на то, что общественное движение в пользу мира имеет свою основу не в доводах отвлеченной морали, а в реальных требованиях жизни, и считал необходимым ознакомить русских читателей с книгой Н. Энджелла о «великом заблуждении» – иллюзии выгодности успешной войны при современных условиях культурного быта. Позднее П. Н. Милюков признал, что книга Н. Энджелла его «совершенно ошеломила», но из доказательства катастрофической разрушительности будущей войны отнюдь не следовал вывод о ее полной невозможности. В предчувствии европейского вооруженного конфликта великие державы усиленно вооружались, и «великая иллюзия» грозила великим разочарованием[67].

С середины 1890-х гг. Я. А. Новиков принимал участие в движении сторонников мира, был активистом ряда пацифистских организаций, в том числе Международного бюро мира, выступавшего за разоружение, учреждение международных судов и разрешение споров между государствами посредством обязательного арбитража (в 1910 г. Международное бюро мира получило Нобелевскую премию мира); в 1897–1907 гг. он входил в руководство всеобщих конгрессов мира. Большинство его выступлений было посвящено вопросам европейской безопасности и положению в России. Подчеркивая связь демократических и пацифистских требований, Я. А. Новиков заявлял на конгрессе в Руане (1903), что говорит «от имени 160 миллионов, потому что в моей стране никогда не существовало свободы печати и слова. Но в тот день, когда мы сможем говорить, вся страна присоединится к вам». Осуждая на конгрессе в Люцерне (1905) Русско-японскую войну, Я. А. Новиков выступал «от имени всех русских друзей мира»[68]. Указывая на положительную необходимость мира, нарушение которого неминуемо приведет к разорению и деградации, не говоря уже о многочисленных жертвах, Я. А. Новиков считал важным показывать опасность льстящих национальному тщеславию завоевательных устремлений «ура-патриотов» и шовинистов, давать отпор их агрессивным требованиям и призывам к военным авантюрам.