Будни ветеринарного врача. Издание 2-е, исправленное и дополненное
Ну и в завершение всё это приматывается пластырем: не слабо, чтобы не отвалилось, но и не туго, а иначе лапа отечёт из-за нарушения лимфо- и кровотока.
Некоторые врачи умудряются проделать данную процедуру в одиночку, но если нет специальной фиксирующей сумки кто-то должен хотя бы подержать животное, особенно если оно агрессивное.
Подробно объясняю Вике технику, а затем показываю на одуванчике, проводя катетер в жилку листа. Я сама училась на одуванчиках, так что…
– Хорошо, когда вена толстая, упругая, наполнена кровью – её можно с лёгкостью обнаружить, – поучительно вещаю я. – Другое дело – какой-нибудь мелкий дрищ, в шоке и с кровопотерей, – у таких постановка катетера в вену равнозначна демонстрации чуда. В конечном итоге всё упирается в опыт.
– Поняла, – неуверенно отвечает Вика.
– Ну, давай, покажи, как поняла, – я беру в руку очередной лист одуванчика и держу, прижав его к большому пальцу своей руки. – Это, типа, кот и его лапа.
Дрожащей рукой Вика берёт меня за палец, и как только катетер неуверенно касается жилки листа, я резко дёргаюсь и ору:
– Ми-и-ия-у-у!
Вика подпрыгивает, катетер летит в одну сторону, одуванчик – в другую, а я громогласно хохочу. Ира демонстративно вздыхает.
– В общем, учитель из меня так себе… – говорю испуганной Вике, отсмеявшись. – Ты, главное, тренируйся. Одуванчики не кусаются. А если хочешь научиться быстро красиво шить, то сговорчивее «пациентов», чем куриные окорочка, сложно себе и представить. Внутрикожный шов на них отрабатывается изумительно.
В своё время я их так фаршировала: скальпелем – разрез, пинцетом – кусок чеснока туда, а затем иглодержатель и просроченный шовник в помощь. Возилась долго, ужин неизменно откладывался. Дырки на одежде у нас зашиваются кишечным швом – «ёлочкой»; испорченные в походе ботинки – методом для пришивания кожи подбородка. Я даже шнурки завязываю не как все обычные люди, а строго как при наложении узловатого хирургического шва, хоть и бантиком.
«Не льсти себе. Это называется профдеформация, детка, – ухмыляется внутренний голос. – Деформируешься профессионально».
– Да не переживай, – говорю в утешение Вике. – Снимать катетер бывает ещё тяжелее, чем ставить.
Она заметно грустнеет.
До недавнего времени снятие катетера было наказанием для всех. Пластырь, как известно, имеет два свойства – не прилипать, когда его приклеиваешь, и не отлипать, когда он уже не нужен. И, поскольку, примотан катетер пластырем, да ещё и к шерсти, то это почти всегда превращалось в жестокую пытку посредством депиляции. Маленьким собачкам приходилось долго, кропотливо отстригать шерсть, прилипшую к пластырю.
На счастье, как раз на снятие катетера приходит выздоровевший кот, и на нём я провожу визуальную демонстрацию необходимого навыка.
– Смотри, метода два, – объясняю для Вики и, попутно, для хозяев кота: – Либо ты ножничками аккуратно отстригаешь шерсть в процессе снятия – только смотри, трубочку не отрежь, а то останется внутри, и будет флебит43; и кожу не задень… либо… – и я делюсь фирменным лайфхаком44, недавно перенятым от коллеги в другой клинике: прыскаю на присохший многослойный пластырь пульверизатором с антисептиком. За секунду чёрствая прилипшая корка становится мокрой вялой тряпочкой и с лёгкостью разматывается, освобождая лапу.
Всем полезно ездить на стажировки.
– Магия… – заворожённо восхищается Вика.
А то! Зажимаю отверстие, оставшееся в коже, ватным диском – спирт немного щиплет, и кот недовольно пробует отнять лапу. Накладываю поверх эластичную повязку, говорю владельцам стандартное:
– Не забудьте через полчасика снять, а то лапа отечёт.
* * *
– Лишь тот не ошибается, кто ничего не делает. Ошибки – это нормально. Высший пилотаж – это учиться на ошибках чужих, но и свои не игнорируй. Давай-ка я тебе про один такой случай расскажу, – говорю в утешение Вике.
Шмыгнув носом, она кивает, и я погружаюсь в воспоминания.
Сей незабываемый эпизод случился, когда я только пришла работать в клинику и ничего ещё не умела: с энтузиазмом крутила салфетки, вытирала столы, училась элементарному. И мне доверили кота: снять швы после операции на бедре – это был остеосинтез после перелома.
Вся смена удалилась в хирургию на кесарево сечение у шпица, чтобы принимать многочисленных щенков, а мне сказали: «Ну, ты же одна справишься, верно? Ну, не ждать же им целый час в холле».
И вот, на столе – рыжий недовольный кот. Рядом стоят его владельцы – высокий и одновременно широкий в плечах мужчина, и с ним – низенького роста, скромная женщина. Смотрю назначение: со времени операции времени прошло порядочно, и швы снимать, и правда, пора.
– Снимайте уже, – подначивает мужчина. – Хватит.
Кожа на бедре кота горячая, красная. И ещё он какой-то странный.
«Странный, странный, странный кот», – задумчиво звучит у меня в голове, нервируя неопределённостью.
– Кололи антибиотики? – спрашиваю почему-то я, продолжая разглядывать назначение, где они были рекомендованы.
– Да не, – отвечает мужчина, легкомысленно махнув рукой. – Он же не даётся! Один раз укололи, а больше не стали.
Ну ладно… Снимать, так снимать… Тем более, что кот беспокойный: таких хочется отпустить побыстрее.
Иду в хирургию.
Там вовсю рождается новая жизнь – мокрые щенята ползают по боксу, выложенному грелками и пелёнками, а девчонки растирают вновь поступающих. Мирно пикают приборы; им вторит щенячий писк.
Щенки шпица.
– Ну как ты там? – размеренно спрашивает Алла Петровна, сосредоточенно растирая маленького рыжего щенка. – Справляешься?
Она работает в клинике со времён её основания, глубокоуважаема за житейские советы и непревзойдённую мудрость.
– Всё под контролем! – отвечаю я бодро, вымученно улыбаясь.
После чего беру пинцет, скальпель и возвращаюсь к коту.
Итак… Снять швы – это просто. Главное – подрезать нитки как можно ближе к коже, предварительно обработав их, чтобы не допустить развития свищей.
Мужчина придерживает кота, а тот активно пытается сбежать со стола. Короче, надо быстренько закончить с этим и отпустить их… Щас… Я щас…
Обрабатываю салфеткой с антисептиком шов, затем берусь пинцетом за нитку и подрезаю её лезвием у самой кожи. Вытаскиваю. Всё получается, и вскоре нитки, одна за другой, – все оказываются на столе. Справилась. Протираю кожу на шве ватным диском с антисептиком, снимая лишние корочки.
В этот момент кот сгибает лапу в коленке и… длинный, пятисантиметровый шов расходится по всей длине, на глазах превратившись в огромную рану. На дне раны обнаруживается сверкающая белой надкостницей бедренная кость и ровный ряд металлических винтиков, вкрученных в неё во время операции.
«Что? ЧТО? А-а-а!» – кратко и по делу орётся внутри.
– Чёрт! – кричу я в панике. – Держите его!
Меня накрывает волной адреналина. Лихорадочные мысли бешено скачут в голове, и кот начинает вырываться ещё активнее. Сейчас он сбежит с открытой послеоперационной раной и… О, Господи! Все в хирургии, а кота надо занаркозить в вену! Рана алеет ярко-красным, воспалённым мясом. Женщина тихонько сползает на стул и там заваливается набок. Обморок. Лицо мужчины приобретает землистый оттенок, и я понимаю, что времени на раздумья нет. Попасть в вену я не смогу и зашить – тоже. Поэтому я делаю то единственное, чему научилась за этот месяц хождения в клинику: хватаю с подноса салфетку, накрываю ею открытую рану, и уже поверх этого накидываю на кота полотенце, в которое стремительно его заворачиваю. Завернуть кота в полотенце – вот и всё, что я умею на тот момент.
– Помогите! – ору в коридор так, что меня слышно в хирургии, в холле, на улице и в параллельной Вселенной. Во обеих Её концах.
На мои громкие вопли прибегает встревоженная Ира.
– Нашатырь давай! – кричу ей.
– Да что случилось-то?
Тут Ира бросает взгляд на женщину, вяло сидящую на стуле в состоянии обморока. Едва дотянувшись, она стаскивает с верхней полки шкафа коробочку с надписью: «Для нервных владельцев», вытряхивает оттуда нашатырь, смачивает им салфетку и подносит к лицу женщины. Та недоумённо приходит в себя, оглядывается по сторонам и пытается встать.
– Сидите, сидите! – предвосхищает её телодвижение Ира.
Вслед за ней появляется наша Алла Петровна.
– Что за шум? – размеренно она поправляет очки и оглядывает всех присутствующих, направляясь при этом ко мне.
«Да пиздец! Просто пиздец!» – отвечает ей мой внутренний голос.
Вслух, на грани истерики, я говорю:
– Шов у кота разошёлся!
– О, б-б-б… лин, – из уважения ко всем, Ира глотает матное слово и ныряет в холодильник, где всегда есть дежурный шприц для наркоза. Ловко меняет иглу на бабочку45. От меня сейчас толку мало: падаю на стул рядом с женщиной и оставляя кота девчонкам. Мужчина пока держится, но как-то напряжённо молчит.
Из глубины полотенца добывается здоровая кошачья лапа… молниеносные поиски вены, Ира вводит наркоз, и кот засыпает.
– Выйдите на крылечко, – говорит она женщине. – На свежий воздух, – потом смотрит на зеленеющего мужчину: – И Вы тоже.
Молча, на деревянных ногах они идут на крыльцо, где и стоят. О, спасибо тебе, мужчина, что хоть ты не упал!
– И ты. Тоже, – говорит Алла Петровна мне, а затем поясняет, повернувшись к Ире: – На ней же лица нет.
Я остаюсь сидеть просто потому, что ноги не держат.
Вскоре вновь красиво зашитый кот возвращается к владельцам. Курс антибиотиков продляется ещё на две недели. Хозяевам читается лекция на тему: «Как важно колоть антибиотики после операции». Я нервно пью корвалол в ординаторской…
Сняла, блядь, шовчики…
Вика хохочет, снимая с меня чувство неловкости за проявленное тщеславие и высокомерие. Да-да, мы все учились на таком вот…
«Чему-нибудь и как-нибудь».
Глава 8. Панлейка
Разница между разумом и эмоциями заключается в том, что разум приводит к выводам, а эмоции приводят к действиям (Donald Brian Calne).
Выхожу работать в ночь, с Вероникой.
Она у нас красавица: миловидное, улыбчивое лицо с красивыми чёрными глазами, пухлыми губками и румянцем на щеках, а также женственная фигурка делают её привлекательной и обворожительной. Но больше всего подкупает её неистощимый оптимизм: с жизнерадостной улыбкой Вероничка будет стоять и старательно брить гнилые уши у коккер-спаниеля, подготавливая его к операции; выколупывать пинцетом шевелящихся опарышей из какой-нибудь гнойной раны или с умилением отмывать обдристанного котёнка, ласково приговаривая:
– Ах ты ж мой хороший… Где ж ты так уделался-то?
Я так не могу: мой вечный хронический пессимизм стоек и неубиваем, поэтому Вероника меня тоже конкретно компенсирует.
…Осень щедра на парвовирус. У собак он вызывает парвовирусный энтерит, у кошек – панлейкопению. И то, и другое сопровождается рвотой с изнуряющим и, в запущенных случаях, кровавым поносом.
В полночь раздаётся нетерпеливый звонок в дверь, открываем: в клинику врывается женщина в махровом халате и с мокрой головой, – как будто только что выскочила из душа.
Трясущимися руками она аккуратно кладёт на стол и торопливо разворачивает большое полотенце, в середине которого обнаруживается тельце котёнка-подростка, – он лежит безнадёжной тряпочкой, в ступоре, на боку.
– Бегом… бежала… – на глаза у женщины наворачиваются слёзы, но она мучительно берёт себя в руки и произносит: – Его вырвало.
Температура – ниже некуда. Носик извлечённого термометра испачкан в кровянистых густых испражнениях с характерным парвовирозным запахом: это как бы запах полупереваренной крови и жидкого кала одновременно. Молча переглядываемся с Вероникой. Женщина понимает наш бессловесный диалог верно.
– Спасите его, умоляю… – она больше не сдерживается, начинает плакать и заикаться. Говорит что-то бессвязное.
Недолго мучаю её сбором анамнеза, в процессе которого узнаю, что отравиться ничем не мог, прививок нет, и всё началось внезапно.
– Очень похоже на кошачью чуму46, – отвечаю ей. – Шансов практически нет, но мы попробуем его спасти.
Женщина кивает, узкими ладонями размазывая по лицу слёзы.
Слово «попробуем», выпавшее изо рта безнадёжным булыжником, означает, что мы проиграем: слишком острое течение болезни.
Представляю, как женщина вышла из душа и увидела своего блюющего котёнка – даже волосы сушить не стала. Точно бегом бежала: полузастёгнутые сапоги обуты прямо на голые ноги.
Ставим котёнку внутривенный катетер. Еле попадаю – вены спавшиеся; обезвоженность и токсический шок дают о себе знать.
– Тёплую воду и инфузомат, – прошу у Вероники.
– Бегу, – отзывается она; очень быстро приносит и то, и другое.
– Давай ещё грелку, но упакуй её, – мы обе знаем, что нужно не только согреть этого пациента, но и не дать заразиться через неё всем последующим: слишком уж заразен и живуч вирус панлейки.
Вероника кладёт грелку в пакет, который плотно запечатывает скотчем.
Женщина продолжает тихо плакать, зажимая ладонью рот.
Нужно абстрагироваться от эмоций и заняться делом.
Котёнок лежит на боку. Помимо панлейки, у него врождённые аномалии: мордочка ассиметрична, глаза разного размера, – вот почему ещё он заболел так резко! Вполне возможно, что его иммунная система и внутренние органы тоже недоразвиты, что значительно уменьшает мою и так мизерную надежду на его излечение. Смотрю, как в вену медленно идёт тёплый раствор и понимаю – всё зря. Какой бы чудо-препарат не влился в него сейчас, котёнок не справится сам: иммунная система не успеет отреагировать на агрессивный вирус и быстро выработать антитела. У него нет шансов. Совсем.
Чужие антитела могли бы дать шанс – мизерный, почти никакой.
Внезапно меня озаряет воспоминанием о недавнем сне, где я видела точно такого котёнка – с ассиметричной мордочкой… Даже диагноз там прозвучал: панлейка… Мистика какая-то!
– Ему нужен донор, – говорю я, слегка пришибленная ощущением де-жа-вю. – Переболевший панлейкопенией или хотя бы многократно привитый кот. Не родственник.
Кровь от родственников, даже дальних, при переливании вызывает непереносимость и демонстрирует все признаки несовместимости. Переливание было и остаётся крайне рискованной процедурой.
У животных несколько групп крови, и есть тесты на их определение. Однако, они настолько сложные, что на практике применяется перекрёстная проба на совместимость47. Это выглядит так: кровь донора и реципиента, взятая с антикоагулянтом, центрифугируется в двух пробирках; плазму сливают на предметные стёкла и к ней добавляют эритроциты друг друга. Реакцию оценивают под микроскопом.
Эритроциты имеют тенденцию примагничиваться друг к другу и образовывать столбики – на стекле это норма. Но если они образуют конгломерат, который не распадается при постукивании – то есть агглютинацию48, – или если происходит разрушение эритроцитов, то есть гемолиз49, – то кровь несовместима. И ещё момент: даже если у донора и реципиента группа одинаковая, смертельные реакции после переливания не исключаются, так как у кошек ещё бывают аллоантитела50, – именно поэтому перекрёстную пробу делать необходимо.
Если всё в порядке – приступают к биопробе. В вену пациенту вводят небольшое количество донорской крови и несколько минут оценивают реакцию. Если не появляется рвоты, учащённого дыхания, дрожи, покраснения кожи, мочеиспускания и прочих признаков несовместимости, то медленно – но не дольше, чем за четыре часа – переливают остальной объём. И затем вводят препараты, нейтрализующие реакцию на антикоагулянт, с которым производился забор крови у донора. Практика показывает, что в первый раз переливание обычно проходит спокойно, особенно у собак, а вот в последующие риск несовместимости с каждым разом всё возрастает. Животное, которому влили кровь, в доноры потом лучше не брать.
У кошек три группы крови. Группа А является доминирующей – её находят у большинства кошек, особенно беспородных51. Группа В присуща меньшему количеству52, а группа АВ встречается крайне редко53. При переливании крови группы А донору с группой В происходит разрушение эритроцитов – гемолиз, – и животному плохеет прямо во время процедуры, вплоть до летального исхода. Если перелить кровь группы В пациенту с группой А, то такая реакция может наступить на вторые сутки.
Гемолиз проявляется повышением температуры; сердцебиение и дыхание учащаются, животное начинает дрожать, происходит рвота и предкоматозное состояние, – тогда переливание прекращают и форсируют диурез капельничкой, но это часто не помогает. К счастью, такой реакции мне наблюдать не доводилось.
Перед самим переливанием кошкам биопробу делают трёхкратно с интервалом в три минуты: вводят пробную порцию донорской крови.
Помимо несовместимости, донорская кровь может быть источником возбудителей различных вирусных болезней – в том числе неизлечимых, – и паразитов: например, гемобартонелл и личинок дирофилярий. Иными словами, постулат «не навреди» тут уместен, как никогда. Но найти бы донора для начала.
– Донор? – тоскливо переспрашивает женщина, всхлипнув. – Где же его искать-то?
Она в халате, на улице ночь, все спят. А у нас счёт идёт на минуты. Не уверена даже, успеем мы влить ему все эти препараты, набранные в шприцы или он умрёт раньше. Где найти донора? Можно, конечно, взять старый журнал и обзвонить людей, чьи коты болели панлейкопенией год назад. Но есть риск позвонить тому, у кого кот не выжил, да ещё и разбудить его посреди ночи. И с какой стати человек должен нестись в клинику со своим котом? Скорее всего мы даже не успеем взять эту кровь и влить её, даже если вдруг чудесным образом повезёт, и такой донор найдётся молниеносно, – вот прям сиюминутно…
– Возьмите мою кровь! – женщина закатывает рукав халата. – Мою!
– Ваша точно не подойдёт, – говорю я. Её самоотверженность увеличивает моё и без того растущее чувство беспомощности.
Раньше на такое предложение – перелить кровь животному от другого биологического вида – я бы только снисходительно посмеялась. Но потом узнала про единичные, правда, случаи, когда кошкам с тяжёлой степенью анемии вливалась собачья кровь. Да, подобная процедура чревата анафилактическим шоком, и второе такое вливание однозначно будет убийственным. Да, после вливания чужие эритроциты предсказуемо разрушаются и вызывают желтуху, и история умалчивает о количестве не выживших после подобной процедуры, но всё это делается для того, чтобы выиграть у смерти время – дня три – за которое можно найти подходящего донора уже из числа кошачьих.
Вариант с женщиной я не рассматриваю: во-первых, тыкать в вену человеку чревато для меня обмороком, да и проводить какие-либо манипуляции с людьми ветеринарам строго-настрого запрещено. Во-вторых, очевидно, что ксенотрансфузия54 человеческой крови в случае панлейки совершенно не оправдана: там нет нужных антител.
Вот бы придумали волшебный препарат, заменяющий цельную кровь, который мог бы храниться долгое время, а не эти несчастные трое суток, после которых кровь, даже в холодильнике, становится непригодной. Эритроциты не заморозишь в морозилке.
Котёнок.
Следуя странному порыву, открываю холодильник, словно там может быть ответ на мой вопрос и… вижу на полке большой шприц, наполненный кровью. Словно в тумане, беру его в руку. На шприце чёрным маркером написано два смачных слова: «Кошачья кровь».
Вот это чудо! Я смотрю на потолок, словно этот шприц только что упал с неба. Почерк Танин – она сегодня работала в день. Несмотря на поздний час, ей и звоню:
– Тань, привет. Прости, что так поздно…
– Да ничо, – сонным голосом отзывается она. По всей вероятности, я её разбудила: – Что случилось-то?
– Скажи мне, что за кровь в холодильнике? Когда брали?
– Ах это… – Таня облегчённо вздыхает: – Сегодня днём. Здоровый, мордатый котяра приходил. Отличный донор.
– О-о-о! Можно взять? У нас тут… – я едва не произношу «смертник», но что-то останавливает: – … Котёнок…
– Да конечно бери, – разрешает Таня, мучительно зевнув, и повторяется: – Отличный донор… Мордатый… Проверенный…
Прощаемся, вешаю трубку.
Котёнок, который к этому времени находится в могиле уже хвостом и тремя с половиной лапами, получает ещё один шанс – чужие мощные антитела от мордатого здорового донора. Перемешиваю эритроциты с плазмой, бережно качая шприц в руке. Перекрёстная проба; биопроба. Подключаем в инфузомат. Опускаю часть трубки в тёплую воду – тут главное не переборщить с температурой. А то есть ещё «умники», греющие кровь в микроволновке…
Через час котёнок переваливается на живот и принимает позу «поживу чуть-чуть, так и быть»… и достаёт из могилы одну из лапок.
Четыре часа, пока медленно капаются остальные жижки, женщина сидит, держа его на коленях. Под конец у котёнка случаются судороги, – это похоже на гипокалиемию, которая нередко является следствием поноса. Судороги или подёргивание мышц также бывают как реакция на антикоагулянт, который используется при взятии крови у донора – он снижает кальций в крови, и при слишком быстром переливании не успевает инактивироваться внутри организма55.
Интуитивно корректирую содержимое капельницы – определить содержание электролитов возможности нет. В пять утра отправляем женщину с котёнком домой, заливаем всё дезраствором и ставим кварц: церемониться с вирусом не приходится. Сами ползём на второй этаж, в ординаторскую, где и валимся на разобранный диван.
– Как думаешь, выживет? – спрашиваю у Вероники.
– Ну… – тянет она задумчиво и не заканчивает фразу.
– Вот и я так думаю, – соглашаюсь с очевидным, недосказанным.
Не успеваю я задремать, как звонит телефон. Нащупываю его рядом с подушкой:
– Ветклиника…
– Алё! – звучит пьяный и женский голос. – У меня тут пищщанка!
«О, Господи… Кто?» – мой внутренний голос просыпается тоже.
– Простите… Кто? – хочу уточнения я.
– Песчанка! И она… Смотрит! – поясняет женщина, озвучивая причину своего волнения.
– Смотрит? – будить меня в пять утра ради песчанки, которая смотрит… это бесчеловечно!
– Вы не понимаете! – убеждённо произносит женщина.
Не понимаю.
– У меня песчанка, и она смотрит! – от того, что женщина повышает голос, он становится ещё более пьяным.
– Минутку, – говорю ей, после чего шёпотом спрашиваю проснувшуюся от звонка Веронику: – Ради всего святого, Вер… Что такое песчанка?
– Хрен знает, – испуганно шепчет Вероника. – А что случилось-то?
– Фа-а-ак… – мозг очухивается ото сна и выдаёт мне скудную информацию о том, что, кажется, это нечто, похожее на мышь, только с хвостом белки. – Там песчанка, и она смотрит.
– Смотрит? – задаёт всё тот же вопрос Вероника.
– Алло! – я возвращаюсь к женщине. – А ещё жалобы есть?
Та надолго зависает: видимо её удивляет тот факт, что смотрящая песчанка для меня – аргумент скудный и недостаточный. Советую ей подойти по записи к специалисту по грызунам, которым не являюсь. Нас в академии вообще учили с грызунами обходится только одним способом – дератизацией56.
В надежде, что к утру или женщина протрезвеет, или же песчанка прекратит её гипнотизировать, снова пытаюсь уснуть.
«Ставлю на песчанку!» – радостно восклицает внутренний голос.
Следующий звонок раздаётся через десять минут. Звонит мужчина:
– У меня кот упал с подоконника.
– Жалобы? – я едва ворочаю языком.
– Теперь он хромает на ногу.
– Днём будет ортопед, приходите на приём, – о, сжальтесь, дайте хотя бы часик поспать! Умоляю!
– А запишите меня, – мужчина на том конце отвечает таким бодрым голосом, словно сейчас не ранее утро. Да кто-нибудь вообще спит? Или все бухают, практикуют гипноз и падают с подоконников?
Я лежу наверху, журнал, соответственно, внизу, и для начала надо совершить подвиг под названием «поднять жопу с дивана». Говорю:
– Ну… Вы готовы подождать миллион пятьсот часов, пока я спущусь? – я умоляю не проделывать со мной столь изощрённой пытки.
– Вы не хотите вставать? – хочет уточнения мужчина.
Нет, блядь, всю ночь только об этом и мечтала – выползти из-под тёплого одеялка и ползти вниз ради этой самой записи в журнал…
– На завтра к ортопеду почти никого нет, – уверяю его, включив всё своё обаяние. – Вас примут даже в порядке очереди. Или как на счёт того, чтобы позвонить после девяти и тогда уже записаться?
Потому что после девяти приходит дневная смена и, собственно, сам ортопед. Мужчина соглашается, но напоследок говорит:
– Я вам, если что, через полчасика перезвоню, – и вешает трубку.
…Остаток ночи я ожидаю его звонка, но он так и не перезванивает.