3.
Ольке-зрительнице
Над уровнем страсти помост деревянный.
Ступенька таланта. Граница судьбы.
Ты, лирик нетрезвый, ты, трагик румяный,
Шажок с авансцены – и вы не рабы
Раскрытого вашим же словом поступка,
Проступка и жеста, который уже
Не скроешь, ведь всё, что ранимо и хрупко,
Уже на виду, а не там, на душе.
Да только я сам захожу в эту сутемь,
И девочка слушает. Кресла пусты.
Она мои тёмные речи осудит,
Чего не осудит, того не простит.
Она понимает, что это надолго,
И помнит всё то, о чём я позабыл.
Я должен сойти к ней, я знаю, что должен,
Но сцена меж нами! Полметра судьбы.
Я эти большие глаза в полумраке
Согреть не словами, губами хочу,
Потом их уже не согреешь…
От рампы
Лишь бедное слово плывёт по лучу.
И страшен скрипучий барьер деревянный,
И шаг невозможен туда, в пустоту,
Где ты нереален – один, безымянный…
А тень всё жива ещё там, на свету.
4.
Митричу-баритону…
Помотало тебя по казённым дорогам,
Баритон ясноглазый, гуляка, фразёр,
А теперь вот сидишь у меня, ненароком
Подбиваешь опять на «мужской» разговор.
Ты судьбу расписал мне, привычно чудача,
За бутылкой вина в небольшом городке.
Угощаю бродяг. Сострадание прячу.
Раскрываются души спьяна, налегке.
Твой недопит стакан. Ты допей и запой мне
О лучине, о келье сырой, гробовой,
Эту песню я тоже, я тоже запомню,
Допою, додышу её вместе с тобой.
Будет много ещё полустанков, и сухо
Жизнь на круги своя нас опустит, как лист.
Это всё суета и томление духа,
Как говаривал в прошлом один пессимист.
Только ты не срони эту песню, хотя бы
Потому, что врачует порой и тоска,
И покажутся глаже земные ухабы,
И безоблачней свод, и светлей облака…
***
