Магический голос респектабельного профессора, капитана первого ранга, так завораживающий его раньше, звучал как бы из подземелья, мысли путались, он не мог концентрироваться на задании, перед глазами то и дело зияло перекошенное лицо отвратительного недоноска, Мухи.
Безумию человека нет границ, и Муха еще одно тому доказательство.
После отбоя в кубрик постучали.
Посланник передал на словах, что Муха ждет его у себя в дежурном помещении.
Одевшись в спортивный костюм, Бронька пошел по длинному коридору, с отвращением думая о предстоящей встрече.
– Ну как, так будешь извиняться или что?
– Слушай, Муха, чего ты хочешь?
– Я хочу, чтобы ты не ходил по училищу как главный павлин.
– Ну так ходи ты, у меня нету ничего против.
– Ах, сукин сын, ты у меня еще попляшешь.
И он в тот же момент подло нанес резкий удар открытой ладонью, попадая Броньке точно по кадыку – выступу гортани.
Неожиданная атака в этом случае выбила землю у него из-под ног, полная асфиксия, кругом вдруг все поплыло, он с трудом удержался на ногах, упершись левым плечом о стену. Пару десятков секунд, не менее, он сражался за один вдох, а когда смог набрать полную грудь, то с первым же выдохом выбросил правую руку в хорошо отработанный апперкот, который пришелся противнику в подбородок.
Муха уже как бы праздновал победу и был весьма удивлен, когда тело вдруг перестало его слушать, явный нокдаун, он медленно сползал по стене, а Бронька и не думал остановиться на достигнутом, снова и снова он с наслаждением крушил лицо ублюдка, прекрасно понимая, что это конец его морскому делу, из-за одного недоноска, которого замучила зависть, глядя на успешного, великолепно развитого молодого человека.
Ведь он, никого не трогая, делал свое дело, отлично учился, приветливо помогал товарищам, занимался спортом и строил планы о будущих путешествиях на белоснежных лайнерах, которыми надеялся однажды управлять, стоя за штурвалом.
Из небытия его вырвал вахтенный, подоспевший на дракой поднятый шум.
– Опомнись, братуха, ты убьешь этого ублюдка, – ребята удерживали его уже вдвоем, они сами рисковали получить под шумок, так как Бронька рвался в бой, обезумевший от жажды мести, он понимал, что это первая и последняя его схватка здесь, в любимой мореходке, и от этой мысли хотелось выть, растоптать эту недостойную мразь в обличье моряка.
Муха отхаркивался кровью вперемешку с соплями, он с трудом приходил в себя, не веря в позорное поражение, но гонору не убавилось, подлец еще шепелявил сквозь щели выбитых зубов.
– Ну теперь тебе конец, щенок.
Хлесткий удар ногой в голову его вернул в исходное положение, лежа ничком в луже своей собственной крови, и, похоже, больше добавок ему уже не требовалось, горе-мастер Муха был в глубоком нокауте.
Наутро Бронька подал рапорт об отчислении из училища, ему предложили самому, так сказать, по собственному желанию… и теперь в его анкете, что ушла в определенную госслужбу, появилась не очень-то лестная для молодого человека лаконичная, но в то же время весьма исчерпывающая запись: «Морально неустойчив и склонен к нападению».
Муха, зализывая раны, обдумывал план своей очередной подлости, но уже не в стенах мореходки, а при статусе поверженного мастера, так что о дальнейшей его судьбе нам ничего не известно, да стоит ли вообще вспоминать таких тварей, но, видимо, и они нужны на этом свете, раз уж все таки имеют место тут быть…
До новогодних каникул оставалась всего неделя, когда он постучал в двери Инны, ее счастью не было преград.
– Вот так, ну надо же, какой поворот судьбы, а я, загадывая желание, всегда молилась, чтобы ты не стал моряком дальнего плавания.
– Значит, твои молитвы были услышаны, все вы, женщины, немного колдунки и ведьмы.
– Что будешь делать дальше?
– По вашему желанию, мадам, буду целовать эти нежные губки.
И под защитой неписаных законов любви они слились в одно целое, то есть в долгий поцелуй, плавно переходящий в бурный половой акт…
Ей еще не исполнилось шестнадцать, школьница, он всего на год старше, а уже с грузом недоброго опыта жизни за плечами.
Они рановато начали активную половую жизнь, а возможно, и нет, может, и в самый раз, кто знает, эти двое, как знать, просто пользовались лимитированным временем, данным для их счастья.
Ее родители их отношениям возражать не стали, видимо, у них был свой опыт, они приняли Броньку как сына, а домой, к своим, он так и не вернулся, хотя разделяло их всего-то пятнадцатикилометровое расстояние между поселками.
Не только потому, что было стыдно за неоконченную учебу, отчасти, может, и так, но больше по той причине, что в том небольшом отцовском домике и без него было тесно, а тут еще плюс Инка под боком… ну как он мог ее оставить одну.
Глава 4
Наутро он пошел в колхозную контору поинтересоваться о возможности получить какую-либо работенку.
Директор принял его в кабинете и, внимательно выслушав, по-отцовски изрек:
– Молодец, но больше не дерись, а работу мы тебе подыщем. Будешь слесарить, пока суть да дело, изучишь технику, а за это время сдашь экзамены на права, в семнадцать получишь тракторные, через год отправим на курсы шофера, а там и в армию пойти настанет пора.
Программа грядущей жизни малолетки, неудавшегося морячка, была составлена в мгновение ока, а чего там задумываться, все просто, по шаблону Советского Союза.
– Тебе и жилье, наверно, уж нужно, так-так, иди пока в отдел кадров оформляйся, а потом заходи, ключи заберешь, есть у нас одна квартирка в запасе.
Через полчаса у Броньки уже была работа, ключ от крошечной, но квартиры и аванс на руках, вот такой вот был зря проклятый Советский Союз, где безработных не знали, а голодных да бездомных так и подавно…
То ли случай, то ли то, что Инны отец и директор колхоза были двоюродными братьями, квартирку – одну комнатку с печным отоплением Бронька получил на первом этаже барака, а как раз над ним, на втором, жила она с родителями в двухкомнатной.
Словно ручьем потекло их время, хоть и был ее родителями установлен лимит, «в десять вечера она должна была быть дома», но каждый день они все равно достаточно долго были вместе, по утрам она уходила в школу, а он в то же время шел на работу.
Еще в ту самую зиму сдал он на права, ну и на первое время ему дали гусеничный трактор, и, как в сказке, по заснеженным полям, они целой бригадой, из шести тракторов, в связке таскали волокушей скирды соломы, таким вот весьма продвинутым механизацией способом, с дальних полей доставляя корм на фермы крупного рогатого скота.
Однажды, сквозь метель возвращаясь из дальнего коровника, куда волоком на специальном зимнем прицепе-санях, сконструированных из здоровенного листа железа, расфасованный в мешки по шестьдесят килограмм, привез он трактором корм фураж для скотины.
Тонн шесть в одиночку разгрузивши, уставший, на обратном пути, при расстоянии десяти километров от ближайшего населенного пункта, в тотально белоснежной пустыне, благодаря пурге, что замела след, сбившись с дороги и забуксовав в двухметровом снегу, он, было, чуть не замерз.
Как выяснилось потом, природа-матушка замела ложбину, а когда гусеничный трактор ложится на брюхо в снегу, он становится беспомощным, как, например, машина без колес или перепивший человеческой кровушки клоп, который лежит на брюхе, ножки двигает, но они до поверхности подушки не достают, ну надо же так вот нажраться…
Вовсе не чудом, а по неписаному закону на тракторе такого рода, как старый добрый ХТЗ-74, всегда с собой возили толстый трос, метров в пять-шесть, он же использовался при связке, когда волокли скирды соломы, да и на всякий случай, чтобы всегда мог помочь другому, если тот забуксовал, или даже и сам себе подсобить, а для примера, вот как…
Осмотревшись вокруг, он понял, что помощи ждать тут неоткуда, солярки, конечно, хватит на несколько часов, если все хорошо, а потом, не дай Бог, заглохнет мотор…
Мороз около тридцати ниже нуля, а к ночи наверняка упадет и еще, в кабине имелся топор, тоже одна из очень нужных вещей в таких условиях севера, взяв сей в руках русского мужика нестареющий инструмент, он отправился в сторону леса.
Метрах в ста пятидесяти сквозь снегом запорошенные кусты просматривались небольшие елки, Бронька, выбрав одну толщиной около двадцати сантиметров в диаметре, не раздумывая стал рубить, ночь надвигалась большими шагами, в зимнее время на тех широтах темнеет вскоре после полудня.
Благо однажды он краем уха слыхал о выходе из подобной ситуации, и данный опыт, хоть он чужой, но пришелся очень и очень тут кстати.
Оставалось не более получаса до полной темноты, когда он, неся бревно длиной в четыре метра, подбредал к трактору по глубокому снегу.
