В стране чайных чашек
Этим альбомом Мина особенно дорожила. Он связывал ее с прошлым, которое с годами представлялось все более сказочным. На снимках она узнавала ту мать, которую знала когда-то. Тогда ее волосы были черными, а не рыжими, а в карих глазах светились радость и надежда. На снимках Дария выглядела счастливой, уверенной в себе, а не усталой и чужой. Она носила жакеты а-ля Джеки Онассис и шляпки-«таблетки», ничем не напоминая располневшую иммигрантку из Квинса. Вот Дария возле фонтана – черные волосы развеваются, а из коляски выглядывают крошечные головы Кайвона и Хумана. Вот она в Лондоне, машет фотографу с верхней палубы красного двухэтажного автобуса. Вот они втроем в Стамбуле, на фоне Святой Софии. В те времена им не нужны были визы – тогда мир еще не считал каждого иранца опасным террористом.
Перевернув страницу, Мина долго разглядывала одну из самых своих любимых фотографий: Дария на больничной койке прижимает к себе новорожденного младенца, плотно закутанного в связанное Меймени одеяльце. Это было ее первое фото с матерью, и она часто его разглядывала, но только сейчас Мина обратила внимание, какое у Дарии усталое и счастливое лицо.
Здесь, в Америке, Мина почти забыла, какими были ее родители, братья и она сама много лет назад. Воспоминания о прежних Дарие, Парвизе, Кайвоне и Хумане с каждым годом бледнели, пока в конце концов все они не превратились в персонажей давно прочитанной книги, живших в незапамятные времена в выдуманной стране.
«Мы обязательно вернемся, – часто говорил отец, наглаживая свой поварской фартук, чтобы идти на работу в пиццерию. – Пусть только все уляжется. Эта Революция – не может быть, чтобы это было надолго».
«Ты говорил то же самое год назад», – возражал Хуман, мрачно глядя в свою тарелку с овсянкой на воде, а Мина вспоминала о голубом чемоданчике, который лежал под кроватью словно в ожидании, пока она сложит в него свою одежду и краски и они поедут назад к Бите, Ага-хану, тете Ники и другим родственникам и друзьям.
Ведущий телешоу выдал свою кульминационную шутку, и платные зрители разразились оглушительным смехом, который рывком вернул Мину к действительности. Все еще не совсем придя в себя, она уставилась на экран. Какая-то молодая женщина громко хлопала в ладоши и трясла волосами. Полные мужчины в бейсболках свистели и улюлюкали. Что она пропустила? Что такого смешного сказал ведущий? Интересно, подумала она, что будут делать все эти люди, сидящие в хорошо кондиционированной телестудии в Калифорнии, когда шоу закончится? Отправятся в ближайший бар, сядут на обтянутые кожей стулья и закажут напитки? Мина знала наизусть много стихов старых персидских поэтов – Саади, Руми, Хафиза и других, но не могла бы назвать ни одного модного коктейля, кроме разве что «Кровавой Мэри», о котором читала в какой-то американской книге. Ей приходилось, правда, бывать в барах, но там она чувствовала себя крайне неуютно. Отец и мать считали американскую барную культуру некрасивой, и им не хотелось бы, чтобы их дочь сидела на крошечном стульчике, болтая в воздухе ногами. Да и сама Мина отнюдь не стремилась приобрести привычку ходить в бар по любому поводу и без. Куда больше ее интересовал вопрос, как сохранять равновесие, балансируя на короткой черточке дефиса в слове, которое одновременно и определяло, и отрицало са́мую ее сущность. Ирано-американка. Она не чувствовала себя ни тем, ни другим, ее место было посередине, то есть на том самом дефисе, небуквенном орфографическом значке, который в одних справочниках назывался соединительным, а в других – разделительным. Только там Мина могла сохранять память и о стране, в которой появилась на свет, и о своей новой родине, где ей непременно нужно преуспеть. Дефис был тонок, словно натянутый под куполом цирка канат, и так же коварен, однако она знала, что ей придется учиться сначала сидеть на нем, как на барном табурете, потом стоять, а затем и ходить по нему подобно акробату, балансируя между двумя частями нелепого слова, обозначающего несуществующую национальную принадлежность.
Но для того, чтобы спрыгнуть с этого каната и вернуться в Иран, ей необходимо было преодолеть немало серьезных препятствий. Во-первых, Мине предстояло оформить все необходимые бумаги и визы и надеяться, что, несмотря на страшные истории о том, как вернувшихся на родину иранских иммигрантов заключали в тюрьмы, ей подобная участь не грозит. А во-вторых – и в главных, – Мина должна была как-то убедить своих родителей в том, что провести зимние каникулы в Тегеране – это по-настоящему блестящая идея.
9. Кафе за углом
– Как насчет по кофейку? – спросил Сэм.
– Что-что? – отозвалась застигнутая врасплох Дария.
– Не хочешь выпить после занятий по чашечке кофе? – Сэм слегка пожал плечами. – Нужно же как-то отметить наш переход на продвинутый уровень.
Дария видела, что он пытается ее рассмешить, старательно копируя их преподавательницу. Его и самого очень веселило, когда Дария протяжно вздыхала посреди урока, стоило Миранде Катилле сказать или сделать что-нибудь достаточно нелепое. В этих случаях он обычно сдавленно хихикал в кулак, и Дарие казалось, что в эти минуты они оба ведут себя подобно расшалившимся подросткам. А еще ей казалось, что в ее жизни появилось что-то новое, хотя по трезвом размышлении она с неизбежностью приходила к выводу, что ни на что новое ей надеяться уже не приходится. Чего можно ждать в таком возрасте? Разве что приступа подагры или артрита.
– Я знаю поблизости одно приличное кафе. Оно совсем рядом, буквально за углом, – продолжал Сэм. – И если ты…
– Если его название начинается со «Стар…» и заканчивается на «бакс», то мне это не подходит, – перебила Дария. Она не хотела быть грубой, однако ей была очень не по душе американизация отличного итальянского кофе, превратившая последний в откровенно коммерческий продукт, который нельзя было пить, а только «употреблять».
Сэм рассмеялся.
– Нет, оно называется не так. Это маленькое семейное предприятие, и кофе там очень приличный. Кстати, там подают и другие напитки – например, горячий шоколад и чай с травами.
Дария задумалась. Дома ее ждал Парвиз, и если она придет позже обычного, ей придется все ему объяснять. Но что она скажет?.. Что американский Сэм пригласил ее на свидание?.. Неужели она действительно до этого дошла?
– Мне… мне нужно позвонить мужу, – сказала она наконец. – Я должна предупредить его, что задержусь.
– Конечно, звони! – кивнул Сэм. Казалось, его ничто не проймет, он был спокоен и благодушен как тюлень. Неужели все американцы такие?
В будке платного телефона на бульваре Квинс было холодно, к тому же у Дарии не оказалось четвертака, и Сэм, порывшись в кармане джинсов, протянул ей монетку. Чувствуя, что краснеет, Дария быстро опустила глаза, но деньги взяла. Через несколько секунд она услышала в трубке густой бас Парвиза:
– Алло?
– Парвиз-джан, это я, – быстро сказала она на фарси. – Я сегодня немного задержусь. Ребята с курсов решили пойти в кафе, чтобы отметить наши, гм-м… успехи.
Пока она говорила, Сэм ждал снаружи. От холода он слегка приплясывал и потирал озябшие руки.
– Это же замечательно, Дария-джан! Я очень рад, что у тебя появились новые друзья. Помнишь, я тебе говорил, что так и будет? Конечно, сходи с ними в кафе, а я за тобой заеду. Я не хочу, чтобы ты возвращалась домой слишком поздно одна.
– Нет, нет, не надо за мной заезжать!
– Ты моя жена, и я не могу допустить, чтобы с тобой что-то случилось. К тому же на улице холодает… В общем, решено: я подъеду в… к которому часу? В половине десятого будет не слишком рано? Тебе и твоим друзьям хватит времени? И кстати, куда вы пойдете? В «Старбакс», вероятно?.. В общем, в девять тридцать я заеду за тобой в «Старбакс».
– Хорошо, – нехотя согласилась Дария. Парвиз постоянно ее опекал, и она не стала настаивать на своем, потому что знала, что он действительно будет волноваться, к тому же у нее отчего-то кружилась голова, и она так и не смогла отыскать какие-то другие доводы и аргументы.
Сэм взял себе какой-то кофе, название которого состояло примерно из шести итальянских слов. Вероятно, это был хитрый маркетинговый ход, потому что в противном случае на этот кофе никто бы не польстился. Когда Дария сказала, что им лучше все-таки пойти в «Старбакс», потому что на этом настаивает ее муж, который обещал заехать за ней в девять тридцать, Сэм нисколько не расстроился. Он только кивнул и сказал: «Отлично!», и она подумала, что этот американский гитарист умеет держаться с достоинством.
Для нее он заказал чай, и ей пришлось приложить немало усилий, чтобы не показать своего отвращения при виде мешочка с чайной трухой, плававшего в чуть теплой воде. Зато им достался столик у окна, и Дария почувствовала себя так, словно они оба оказались внутри какого-то романтического фильма. «Это же просто кофе. Это просто чай. И мы – просто знакомые, которые после занятий решили зайти в кафе. Скоро за мной приедет Парвиз», – твердила она себе, но заглушить голос совести не могла.
Сэм тем временем засы́пал ее вопросами. Он расспрашивал ее о детях, о жизни в Иране, о том, почему они уехали, и даже о шахе. Он хорошо разбирался во многих вопросах, и Дария решила, что Сэм, наверное, много читает – и не только газеты. Например, он сказал, что его любимый поэт – Омар Хайям и что ему очень нравятся персидские блюда, которые он пробовал много раз. «Они очень вкусные, а главное – онинастоящие, если ты понимаешь, что я хочу сказать».
Она понимала.
– Да, они настоящие, – сказала Дария, чувствуя, что его клетчатая рубашка нравится ей все больше и больше. И она ничего не могла с собой поделать, хотя и чувствовала себя немного виноватой от того, что эта рубашка так сильно на нее действует. Одновременно Дария спрашивала себя, когда появится Парвиз (он имел обыкновение приезжать заранее), и гадала, почему она сказала ему, что пойдет в кафе с «друзьями», а не с «другом». Что скажет муж, когда увидит, что, кроме Сэма, никаких «ребят с курсов» в кафе нет, волновалась она и в то же время удивлялась тому, насколько к месту оказался заказанный Сэмом чай. Почему-то ей казалось – тот факт, что она сидит в американском кафе и пьет не кофе, а чай (пусть чуть теплый и противный), в какой-то степени реабилитирует ее в глазах мужа.
Потом она с неожиданной холодной трезвостью спросила себя: может, это и означает «развлекаться»? Сидеть в сетевом кафе с мужчиной и слушать, как он называет персидские блюда «настоящими»?.. Почему она не делала ничего подобного раньше? Потом ей пришли на ум таблицы: строки, столбцы, ячейки… Нет, нельзя встречаться с Сэмами и оставаться женой Парвиза. Это неправильно, и ничего хорошего из этого не выйдет.
Отворилась входная дверь, и по залу пронесся ледяной сквозняк. Дария подняла голову. На пороге стоял Парвиз в теплом пальто, шерстяной шапочке и шарфе, которые связала ему Меймени (и шапочка, и шарф были бело-розовыми, как турнепс), и оглядывался по сторонам. Вот он заметил Дарию…
– Алло! Привет! – воскликнул Парвиз довольно громко. При этом он продолжал разглядывать столики, стоявшие ближе всех к ней с Сэмом, явно высматривая остальных «ребят с курсов».
Сэм обернулся на голос и на мгновение застыл при виде тепло укутанной фигуры. Парвиз и в самом деле выглядел как персонаж какого-то рождественского гимна, и Дария почувствовала себя немного неловко, но в то же время ей хотелось защитить мужа. Застывший в дверях Парвиз действительно выглядел несколько растерянным.
Он, впрочем, быстро взял себя в руки и, подойдя к их столику, протянул Сэму руку.
– Парвиз Резайи! – почти прокричал он, и Дария спросила себя, постарается ли он сжать ладонь Сэма как можно сильнее, как рекомендовали его кассеты.
– Сэм, – сказал Сэм и добавил после едва заметной паузы: – Сэм Коллинз.
Парвиз посмотрел на него, на жену, снова перевел взгляд на Сэма.
– Вы позволите мне присесть?
– Разумеется. – Сэм поднялся и принес от ближайшего столика третий стул.
Дария смотрела на обоих и не могла найти подходящие слова. Вот Парвиз. Вот Сэм. Это – жалкий чайный пакетик, который плавает в чуть теплой воде, а это – теплый шарф, связанный ее матерью для зятя, которого та обожала. Парвиз его почти не носил, но сегодня почему-то надел. Почему?
– Я знаю, что приехал слишком рано. – Парвиз посмотрел на жену. – Я просто подумал – вдруг нужно будет подвезти кого-то из твоих друзей…
Дария посмотрела на человека, женой которого она была больше тридцати лет, и почувствовала, как горят от стыда уши.
– Сегодня нас только двое, – проговорила она наконец.
– Я вижу. – Парвиз улыбнулся, явно через силу.
«Это только кофе. Только чай. Больше ничего!» – твердила себе Дария словно заклинание, и ей казалось, что Парвиз тоже должен это понять. И все же на несколько мгновений она почувствовала себя отрезанной, отсеченной от мужа и его любви, и этого оказалось достаточно, чтобы Дарие захотелось повернуть время вспять – чтобы принять другое решение и вовсе сюда не приходить.
Все дальнейшее происходило в полном соответствии с традиционным персидским этикетом: Парвиз не мог бы им пренебречь ни при каких обстоятельствах. Он даже отстоял небольшую очередь и заказал себе гигантскую порцию совершенно неудобоваримых калорий, закамуфлированных под кофе со взбитыми сливками. Что касалось Дарии, то окончательно остывший чай вызывал у нее только отвращение. Сэм, которого появление Парвиза поначалу выбило из колеи, снова обрел свое хладнокровие и выглядел спокойным и расслабленным. Да и как мог Парвиз кому-то не нравиться? Он был по-настоящему добрым человеком, который физически не мог плохо думать об окружающих, и его любили буквально все – начиная с его пациентов и заканчивая почтовыми работниками, которые не улыбались никогда и никому, но для Парвиза даже они делали исключение. К Сэму он тоже отнесся тепло и с уважением, хотя видел его впервые в жизни. «Говори с человеком о том, что интересно ему» – это правило он считал универсальным для налаживания нормального общения, и сейчас Парвиз засыпал Сэма вопросами о курсах, о его работе, о музыке. Можно было подумать (так, во всяком случае, показалось Дарие), что Сэм был одним из тех потенциальных женихов Мины, данные которых она вносила в свои таблицы. Возможно, дело и впрямь было в том, что Парвиз настолько привык разговаривать с кандидатами в зятья, что мог вести непринужденную беседу с любым незнакомым мужчиной. Вот только Сэм не был ухажером Мины, и они оба это прекрасно понимали. Ситуация была совершенно иной, о чем свидетельствовала легкая, но ощущаемая всеми троими аура неловкости, повисшая над столиком. Да, они болтали, смеялись и прихлебывали кофе с таким видом, словно ничего необычного не происходит, но это было не так.
Абсолютно не так.
Когда они ехали в машине домой, Парвиз был необычно молчалив. Он не сердился, не злился, не ревновал, но и не был спокоен. А главное, он не цитировал своего магнитофонного наставника, не произносил фраз вроде «все идет так, как должно». Вместо этого он только сказал:
– Я устал, Дария.
Когда они вернулись домой, он почистил зубы и сразу отправился в постель. Он не попросил ее подогреть молока с медом, не сказал ни слова упрека, даже не задал ни одного вопроса, и Дария подумала, что Парвиз Молчаливый гораздо хуже, чем Парвиз Громогласный, Парвиз Оптимистичный, Парвиз Самосовершенствующийся или Парвиз Назидательный.
Парвиз Молчаливый застал ее врасплох.
10. Ноу, нон, найн, нет, нахейр
–Нахейр, ноу, найн, нон! Нет! На каком еще языке мне это сказать, чтобы ты поняла? – Парвиз потер ладонью обширную лысину. В другой руке он держал стакан с чаем. Расхаживая по гостиной из стороны в сторону, он поглядывал на Мину и глубоко, ровно дышал. Мина знала, что это специальная дыхательная методика с одной из его кассет, которую рекомендовалось использовать для того, чтобы сохранять спокойствие в сложных ситуациях.
Вот Парвиз преувеличенно широко улыбнулся и подал Дарие чай. В отличие от него, мать выгляделадействительно спокойной – во всяком случае, она не носилась по комнате, а сидела в большом мягком кресле, положив ногу на ногу.
– Пойми, пожалуйста, Мина-джан, – заговорил Парвиз таким тоном, словно обращался к буйному больному, готовому вот-вот на него броситься. – То, что ты предлагаешь, – это же просто нелепо! Во-первых, ты учишься. Во-вторых, политическая обстановка в Иране остается совершенно непредсказуемой, и это еще мягко сказано. В-третьих, мне кажется, что ты просто очень устала. Ты сама все поймешь, если попробуешь сосредоточиться на настоящем… – Он перестал расхаживать из угла в угол и посмотрел на нее в упор. – Настоящее принадлежит тебе! Ты владеешь сегодняшним днем, – громко процитировал Парвиз, но его голос слегка дрожал. – Прошлое не имеет над тобой никакой власти!
– Но ведь я поеду туда просто в гости, папа! Сейчас многие иранцы ездят на родину. Пойми, пожалуйста, мне очень нужно еще раз увидеть наш дом, походить по знакомым улицам, и…
– …Чтобы тебя схватил патруль Стражей Исламской революции? – Парвиз рассмеялся визгливым, нервным смехом. – Что с тобой, Мина-джан? Я уверен, это просто стресс. Последний год обучения наверняка дается тебе нелегко. Может, ты беспокоишься насчет выпускных экзаменов? Ну поговори хотя бы со своей матерью!.. – добавил он, показывая пальцем на Дарию, которая с безмятежным видом потягивала чай. – Может быть, хоть она сумеет тебя убедить!..
Интересно, подумала Мина, почему мать не рассердилась и не разволновалась, когда она заявила, что хочет съездить в Иран? Почему она так спокойна? Как-то подозрительно все это выглядит…
– …Этот год может стать для тебя решающим. Он определит всю твою дальнейшую жизнь, поэтому ты должна взять себя в руки и сосредоточиться на главном. Забудь об этой своей безумной идее. Эта поездка может тебе только повредить. – Парвиз глубоко вдохнул воздух и медленно выдохнул через нос.
На протяжении нескольких часов Мина мысленно репетировала предстоящий разговор с родителями. Она предвидела многочисленные возражения, возможно даже скандал, однако даже это ее не испугало. Ее решимость стоять на своем даже окрепла, и Мина была бодра и полна энергии. Ей казалось, будто она только что каталась на лыжах на склонах Демавенда[14], или с визгом и смехом гонялась за Кайвоном и Хуманом по дорожкам их старого сада, или наслаждалась ароматом цветущих лимонных деревьев возле дома Меймени и Ага-хана. Сама мысль о том, чтобы вернуться туда во плоти, а не в мыслях и мечтах – вернуться физически, – возбуждала и кружила голову как вино, и Мина твердо решила, что будет стоять до конца и не даст Дарие и отцу себя отговорить.
– Да скажи ты ей, Дария-джан! – воззвал Парвиз к жене.
– Сказать что? – преспокойно осведомилась Дария.
– Как это – что?.. – опешил Парвиз. Он даже перестал шагать и пристально посмотрел на жену. – Что с тобой,джаним?.. Твоя дочь собирается поехать в Исламскую Республику Иран, – произнес он, выделяя голосом каждое слово. – Неужели тебе нечего ей сказать? Объясни ей, почему это и глупо, и опасно!
Дария отпила еще глоток чая и вздохнула.
– Объясни ей!.. – воскликнул Парвиз с нотками отчаяния в голосе.
– Что, по-твоему, я должна ей объяснить?
Мина посмотрела на мать и подумала: она уже много лет не видела, чтобы Дария сидела так прямо.
– То есть как это – что?.. – Парвиз осекся и, подняв глаза к потолку, воздел вверх палец, словно просил Аллаха Всемилостивого немного подождать, пока его неразумная жена поймет всю серьезность ситуации. Потом он повернулся к Дарие:
– Я не понимаю, что с тобой творится! Любовь моя, очнись! Твоя дочь хочет пропустить занятия в бизнес-школе и ехать в Иран. Тебя ничего не смущает в этом ее плане?
– Я не собираюсь ничего пропускать, – вставила Мина. – У нас скоро начнутся двухнедельные каникулы. Я все рассчитала – этого времени мне вполне хватит, чтобы съездить домой и вернуться.
– Вот как? – Дария величественно повернулась к дочери.
Мина, сглотнув, кивнула.
– Что ж, все понятно! Как я сразу не сообразил! – Парвиз хлопнул себя ладонью по голове. Сделав несколько глубоких вдохов, он заговорил таким тоном, каким сообщал больным плохие новости:
– Ты уехала оттуда пятнадцать лет назад, Мина, и у тебя американский паспорт. Если после столь долгого отсутствия ты вдруг вернешься, это… это может оказаться небезопасно. Скажу больше – это огромный риск. Огромный!
– Я сохранила и иранское гражданство, – напомнила ему Мина.
Парвиз снова поднял голову и посмотрел на своего невидимого друга на потолке.
– Она все продумала! – воскликнул он без всякого намека на докторские интонации и нервно рассмеялся.
– Вот именно – продумала! – с нажимом сказала Дария, и в ее голосе не было раздражения, напротив, в нем прозвучало что-то похожее на гордость за дочь, которая подошла к делу так разумно и расчетливо, как взрослая.
– Скажи ей, что это просто фантазии! – взмолился Парвиз.
– А чем плохо фантазировать, мечтать? – промолвила Дария неожиданно усталым голосом.
– Что-что?.. – почти прошептал Парвиз.
– По-моему, очень неплохой план. Чудесный! – сказала Дария чуть громче.
Парвиз посмотрел на жену так, словно она была сказочным драконом, который возник в его уютной американской гостиной буквально из воздуха.
– ЧТО-О-О?!
– Она же сказала – она собирается в Иран во время зимних каникул, так что ее занятия не пострадают. Что тут такого? Съездит и вернется. Каждому человеку полезно побывать на родине, которую он давно не видел. – Дария говорила совершенно спокойно, словно перечисляла, какие овощи следует купить к ужину.
Мина смотрела то на мать, то на отца. Она была потрясена не меньше Парвиза, который застыл посреди гостиной словно статуя. На его губах застыла полубезумная улыбка.
– Нет, ничего нелепого или глупого я в ее плане не вижу, – решительно сказала Дария и оправила юбку. Потом она посмотрела на Мину. – Поезжай, но при одном условии. Ты должна нам пообещать, что, когда ты вернешься, ты буквально привяжешь себя к стулу и окончишь бизнес-школу с хорошими оценками. И еще: ты должна раз и навсегда забыть о карьере профессионального художника. Отец прав: нам в нашем положении нужно иметь специальность, которая пользуется уважением в обществе и приносит достаточный доход. Ну что, договорились?
Мина была настолько потрясена, что не сумела ничего возразить, поэтому она просто кивнула:
– Договорились.
– Да о чем вы толкуете? Какие условия?! Вся эта затея – чистый бред! – воскликнул Парвиз. – Единственное, в чем я согласен с мамой, это в том, что ты, Мина-джан, действительно должна сосредоточиться на том, чтобы окончить бизнес-школу и получить степень магистра делового администрирования. Сейчас тебе как никогда нужно отбросить сомнения и колебания и сосредоточиться на учебе. Сомнения мешают достижению цели, мешают успеху и питают негативизм, неприятие действительности и дух бунтарства…
– Значит, решено! – перебила Дария и посмотрела за окно. – Ты так долго не видела наш родной дом, – добавила она мягко. – Да, Мина-джан. Ответ на твой вопрос – да.
– Я… я, собственно, не собиралась спрашивать разрешения, – пробормотала Мина, слегка смутившись. – Я только хотела вам сообщить… поставить в известность…
– Я имела в виду твой другой вопрос. Тот, который ты не задавала. Да, Мина-джан, я поеду с тобой, – сказала Дария с таким видом, словно объясняла очевидное.
Парвиз рухнул в кресло и схватился за сердце. Воздух с жалобным свистом вырвался из его полуоткрытого рта. Мина тоже лишилась дара речи.
– Не стоит благодарности!.. – Дария усмехнулась и отсалютовала ей чайным стаканом.
11. Грезы и мечты миссис Резайи
С тех самых пор, как у нее родились дети, ей всегда хотелось только одного: воспитать их правильно. Исполнить свой долг. Нет, сказать, что ей не нравилось их растить, было нельзя… Нравилось, и даже очень. Она прижималась лицом к их мягким теплым животикам, поднимала высоко над головой и восхищалась их совершенством. Она сплетала свои пальцы с их тонкими пальчиками, когда водила в школу. Единственное, чего Дария не предполагала и предположить не могла, так это того, до какой степени она растворится в них. Как только в ее утробе сформировался первый эмбрион размером с фасолину, окружающий мир изменился раз и навсегда. Они появились на свет, и она провела немало бессонных ночей, укачивая и лаская их или напевая колыбельные своим плачущим крошкам. Ночи складывались в месяцы и годы, и каждая зубная боль, каждая простуда или отит были и ее болью, ее болезнью, и Дария только удивлялась тому неисчерпаемому запасу любви и терпения, который она в себе обнаружила.
В те первые годы она натыкалась на их разбросанные по полу игрушки, ей и в голову не приходило, что пройдет совсем немного времени, и она точно так же будет натыкаться на их друзей, на их политические предпочтения, на их карьеры, на их жен и подружек.