Под полной луной

– Ее убили… уби-ли, – сквозь завывания донеслась первая связная фраза матери, – она… не могла. Не стала бы…

– Я прекрасно вас понимаю… ваши чувства, – пытался успокоить Наташу лейтенант Родионов, – но специалисты у нас хорошие, они не могли ошибиться.

– Могли… МОГЛИ, – с новой силой взвыла Наташа, закрывая лицо ладонями.

Она пришла с работы и сразу обратила внимание – в гостиной шипит телевизор. Танечка давно умела обращаться с пультом, и даже если бы случайно нажала незнакомую кнопку, вмиг исправила бы это. Потому шум помех не на шутку взволновал Наташу. Бросив на пол сумку и пакет с продуктами, она вошла в зал, но дочери там не оказалось. По экрану расползалась черно-белая рябь, а от громкого противного шипения, казалось, вибрировали окна.

Наташа позвала дочь по имени. Ответа не последовало. Женщина выключила телевизор и снова окликнула Танечку. С тем же результатом. Тревога нарастала. Наташа кинулась в детскую и, распахнув дверь, застыла на пороге. Первые пару секунд она не осознавала картины, представшей перед ней. Мозг отказывался воспринимать информацию, выталкивал ее обратно всеми возможными способами. Потому что такого не могло произойти! Это какая-то шутка.

Наташа хотела отругать дочь за то, что она…

(висит)

…без одного тапочка, и может простудиться, так как дома прохладно, но затем разум возобладал над вихрящемся в голове абсурдом, и Наташа взвыла, словно загнанный в угол зверь. Бросилась на помощь дочери, умоляя Всевышнего и всех Святых, чтобы Танечка еще оставалась жива. Женщина не заметила распухший вывалившийся язык, бледное лицо и синие губы на прежде румяном и сочном личике дочери. В комнате пахло фекалиями и… смертью. И безнадежность нависла над Наташей вкупе с безудержным горем.

– Под ней не было ни стула, ни табуретки, – Наташа уверяла в своей правоте полицейских, немного совладав с собой. – Я ничего не трогала. Клянусь.

– Должно быть, девочка спрыгнула со стола, – настойчиво убеждал ее Валахов. – Длины веревки вполне достаточно. Ее ножки едва не касались пола… – он осекся, наконец-таки поняв, что необходимо вести себя менее цинично. Это его работа, всё так, но женщина только что потеряла единственного ребенка, и стоило проявить хоть каплю уважения к ее чувствам, не рассуждая о покойнице, как об очередном смертельном случае. А их за последние два дня произошло уже четыре. Многовато для маленького городка. И еще эта погода, словно сам дьявол ополчился на горожан.

Дождь снова усилился. Ливневые канавы не справлялись. Потоки воды стекали в низины, топили приусадебные участки и частный сектор.

Уже никого не удивлял треск падающих деревьев. Стихия буйствовала. По улице летали куски оторванной черепицы, мусор, башенный кран рухнул на недостроенное здание, и теперь стоял, опершись на него, словно пьяница, не способный держаться на ногах.

– Как она затянула петлю? – не унималась Наташа. – Со стола не достать до крюка…

– Возможно, был стул, – развел руками старший криминалист, – но, когда девочка все приготовила, унесла его.

– Какой в этом смысл? – всхлипывала женщина.

– Я не знаю. Она все-таки ребенок…

– Я не верю вам… Ее убили… Она не дотянулась бы со стула.

И в этот момент раздался звон стекла. Все, кто находился в квартире, бросились на звук. Люди едва поместились в маленькой кухне; медики выглядывали из-за спин полицейских, топчась в узком коридоре. На полу лежали осколки, а в оконном проеме торчал большой кусок рекламного щита. В помещение врывался ветер, подоконник залило дождем. Из вентиляции доносился низкий, сводящий с ума гул. В глазах у Наташи потемнело, она стала сползать по стенке на пол, но Родионов успел ее подхватить. Для бедной женщины сегодняшний день стал самым худшим за всю ее жизнь.

Танечку похоронили через два дня на Островском кладбище. Народу присутствовало немного, человек двадцать; в основном соседи и одноклассники с родителями. Наташа все время плакала, не поднимая головы с плеча своей матери – суровой, не проронившей ни единой слезинки старушки.

Могилу вырыли почти у ворот, поскольку вглубь кладбища проехать было невозможно. Раскисшие дороги и новообразованные болота норовили затянуть не только автомобили, но и пеший эскорт. Все прошло быстро, но как в тумане. А пришла в себя Наташа дома, в одиночестве, с рюмкой водки в дрожащей руке. На столе фотография улыбающейся дочери, перетянутая в нижнем углу черной лентой.

А Миша в то самое время произносил цифру «три». Словно обратный отчет до некоего критического момента, он твердил по две, а то и по три цифры в сутки, с каждой последующей (точнее, предыдущей) становясь все сумасбродней. Он не ел, не пил; осунулся, покрылся угрями. Его речь стала неразборчивой, однако видения, что посещали Мишу не только во снах, но и наяву, наоборот, обретали четкость. Он различал надписи на домах, потертости мебели в незнакомых квартирах, чувствовал вонь, исходящую от мусорных баков и канализаций. Но самая ужасная вонь исходила от тварей, низвергнутых переполненным адом в наш мир. Каждое отверстие этих тварей источало непередаваемый смрад, услышав который однажды, не доведется отделаться от него никогда. А перекошенные формы и конечности чудовищ доводили до исступления (даже тараканы и крысы не вызывали у Миши столь ярких негативных эмоций). Страх отступал перед яростью. Миша больше не боялся. Он понимал, что сильнее тварей, и может дать им бой.

И он разделывался с чудовищами, не зная пощады. Проваливаясь в очередной кошмар, выглядел возбужденным, но просыпался выжатым до нитки. Он понимал: нельзя позволить монстрам разгуливать по городу. Их могут увидеть дети… или старики.

Охота выматывала физически и эмоционально, каждая победа отнимала частичку души. Человеческая сущность Миши разрывалась на куски.

(на двенадцать)

Так неужели, когда отсчет закончится, он станет подобен тем тварям? А кто-то другой станет выслеживать его самого? Тот, кто еще ни о чем не подозревает, как и сам Миша несколькими днями ранее. Все это казалось слишком сложным, и у Миши сильно разболелась голова. Он откинулся на подушку, тяжело задышал. По его лицу пробежала уховертка. Скользнула по переносице, устремилась к подбородку. Мощным ударом кулака Миша превратил насекомое в кисель, при этом сломав себе нос и выбив нижний зуб. Яркая вспышка пронзила сознание, хлынула кровь, но мужчина смеялся, и в горле у него клокотала алая жидкость, что вытекала из тела и втекала обратно. Мир окрасился в красное, а цифра «три» сменилась на «два», потому что одновременно с уховерткой в гараже собственного дома скончался мужчина с густой рыжей бородой. Виктор. Он задохнулся выхлопными газами своей старенькой «жучки». Ушел мирно, с улыбкой на лице, запрокинув руки за голову.

Ему обещали, что он встретится с женой. Голос из магнитолы, настроенной на неизвестной частоте, не мог лгать. Это был друг, желающий помочь. Он ответил на мучавшие Виктора вопросы, рассказал о прекрасном царстве, где сейчас пребывает в покое и умиротворении его Тамара, а напоследок включил песню, под которую несчастный вдовец и его почившая супруга познакомились.

Дождь крупными каплями барабанил по металлической кровле, отстукивая в такт льющейся из колонок композиции. Ветер бился в ржавые ворота.

Виктор не хотел, чтобы песня заканчивалась, но голос по ту сторону эфира был неумолим.

– В таком случае тебе необходимо запустить двигатель, – сказал он бархатным голосом. – Энергии не хватает. У тебя старый аккумулятор.

Без лишних слов Виктор провернул ключ зажигания и завел мотор.

– Хорошо, – мягко проговорил голос, и в своем воображении Виктор увидел добрую улыбку незнакомца, – послушай еще.

ещеее… ещеее…

А на утро Миша выговаривал цифру «один». Он выглядел ужасно и чувствовал себя соответствующе. Кожу его лица стянула корка запекшейся крови, нос не дышал, а любая попытка высморкаться причиняла боль. Он полулежал на мокром и грязном матраце, подложив подушку под бок. Пытался выглянуть в окно. Но кроме верхушек деревьев и темного-свинцового неба ничего не видел. Сил практически не осталось. Последние несколько дней прошли как в тумане. Охота на мерзких тварей сменялась страхом и душевными стенаниями по возвращению. Отдых не приносил облегчения и покоя.

Раньше к Мише приходили гости, приносили еду. Интересовались его самочувствием. Жизнь текла своим чередом. Но затем посещения прекратились. Он не помнил, когда в последний раз открывалась дверь, что была врезана в стену аккурат напротив окна. Все изменилось. Но почему? Быть может, Миша слишком медленно расправлялся с тварями, и те плодились, как обезумевшие кролики. И из-за них перестали приходить гости?

Остался последний шанс, и цифра «один» говорила об этом более чем красноречиво.

Скрипя зубами, Миша сел на кровати, размял мышцы рук. Нагнулся, чтобы помассировать колени. Суставы атрофировались и сгибались с противными щелчками.

– Один, – прохрипел Миша, – остался один.

Он собирался еще немного посидеть, но не смог. Повалился на кровать, беспомощно суча руками и шумно вдыхая воздух.

В открытое окно хлестал дождь; он то прекращался, то расходился вновь. Небо опустилось еще ниже, казалось, немного и оно коснется макушек деревьев. Парализованный город выглядел удрученно. На местах игровых площадок и дорог вырастали болота; упавшие столбы электропередач и деревья перегораживали улицы; частный сектор и сады, что располагались в низинах, затопило по самые окна. По радио объявили о чрезвычайном положении, власти ввели комендантский час, но, как оказалось, это было лишним – люди и так не выходили из домов. Только при крайней нужде. В обычном режиме работали лишь бюджетные сферы и магазины, торгующие товарами первой необходимости. Для остальных начались безвременные выходные.

Жаркое засушливое лето обернулось катастрофой; природа рыдала, топя город в пресных слезах.

– Один…

Света Родионова спешила домой. Ее одежда промокла, сапоги натирали ноги. В горле у женщины саднило. Свете оставалось пройти всего пару улиц, как перед ней, пузырясь и переливаясь, поднялась гигантская стена воды. Девушка остановилась. Пакет с продуктами выпал из руки; по тротуару разлетелись яблоки и коробки с кашами, хлеб с тихим плеском упал в лужу.

Живая стена выглядела абсурдно, но устрашающе. Прошло несколько секунд, прежде чем Света осознала – дорогу перегородили именно ей. Она всматривалась в волну, поднявшуюся на добрых три метра над асфальтом, и не могла принять за действительность подобную метаморфозу природы. А в следующую секунду на «стене» проявилось лицо с безумными глазами и перекошенным от ненависти ртом. Пузыри от дождя покрывали чудовищную физиономию, будто прыщи, а еще напомнили Свете плод растения бешеный огурец, что густо опутывал забор у них на даче.

Волна двинулась на девушку с загробным гулом, но Родионова пересилила страх. Она отскочила в сторону, едва не распластавшись на тротуаре. Волна ударилась в аптечный фасад, разбилась, словно о скалу, но поднялась вновь, вибрируя и шипя от ярости.

Света, сломя голову, побежала к дому. Она уже не чувствовала холод, не обращала внимания на ледяной ветер, норовивший сбить ее с ног. Капли дождя больно хлестали в лицо, но эти проблемы казались пустячными. А позади раздавались всплески, и с каждым мгновением они становились громче; тварь, чем бы она ни была, приближалась. Еще немного и она накроет девушку и утопит в своем холодном и мокром чреве. А маленький Темочка останется дома один до завтрашнего утра, пока муж не вернется со смены. От этой мысли сердце Светы похолодело. Не замечая тупой боли в боку и жалящих водяных ос, она неслась вперед, чувствуя, что вот-вот упрется в дверь своего подъезда.

Чудовище нагоняло. Родионова спиной ощущала ледяное дыхание – не ветер, она могла в этом поклясться – что доносилось из раззявленной пасти преследователя. Еще немного, и зубы

(острые и твердые, как сосульки)

вонзятся в нежную девичью плоть.

Перед глазами встала вторая стена… на этот раз кирпичная. На ее фоне выделялся темный силуэт прямоугольника.

«Дом, подъездная дверь», – обрадовалась Света, рукой нащупав в кармане ключи.

Девушка врезалась в холодное металлическое полотно, рывками извлекая из промокших джинсов ключ.

– Давай… давай же, – цедила она сквозь зубы.

Волна подступала. Выпученные глаза размером с баскетбольный мяч взирали на попытки Светы извлечь спасительный ключ, а огромная пасть щелкала с оглушительным плеском воды.

До девушки оставалось несколько метров, когда ключ сверкнул в ее ладони. Маленький пластмассовый прямоугольник, который необходимо вставить в прорезь на дверном замке.

Заиндевевшие пальцы не слушались, тряслись, едва удерживая ключ. Времени не оставалось. Рев бурлящих яростью потоков достиг наивысшей точки, превратившись в сплошной гул.

Дождь застилал Свете глаза. Она почти ничего не видела, целилась наугад, в надежде, что когда-нибудь ключ прошмыгнет-таки в заветную прорезь. И когда волна преодолевала последние метры, из динамика домофона донеслась долгожданная мелодия…

Надрывая мышцы, девушка рванула дверь. Едва не потеряла равновесие, но не выпустила мокрую ручку. Это и спасло ей жизнь. Она буквально закинула себя внутрь и что есть сил потянула дверь на себя. В первое мгновение ей показалось, что ничего не получится – ветер не позволит так легко сбежать, вырвет с корнями металлическое полотно… и Родионова уже хотела смириться с судьбой, как раздался громкий удар магнита о металлическую пластину.

Победоносный клич чудовища сменился яростным воем. Со всего маху волна обрушилась на постылую дверь, и грохот прокатился по дому; на нижних этажах взорвались стекла, а с противоположной стороны фасада от фундамента вверх поползла тонкая кривая трещина.

Затем все стихло, лишь капли дождя, бьющие по карнизам, да воющий ветер напоминали о случившемся. Света сползла по стене, рассеянно глядя перед собой. Теперь все позади. Она справилась. Она сделала это… добралась до дома. И лишь после того, как она поднялась в квартиру, выпила сто грамм коньяка из заначки мужа, приняла душ и накормила сына вчерашними макаронами, вспомнила, где раньше видела лицо, что проявилось на преследовавшей ее живой волне.

Миша вырвался из кошмара в смятении и гневе. Он не мог поверить в случившееся: очередная (последняя) тварь оказалась проворной, ускользнула, оставила его в дураках. Мужчина попытался сесть, но не вышло. Тогда он расплакался, словно младенец, у которого отобрали любимую игрушку.

– Один. Один, – чуть слышно повторял Миша. Он подвел человечество. Теперь мерзкие создания расплодятся и заполонят планету. Он не сможет пережить такое потрясение. Из-за него пострадают невинные. Срам. Позор.

«Нет», – решил Миша после долгих и мучительных раздумий, – «так нельзя. Отсчет должен завершиться, так или иначе»…

В палате стояла нестерпимая вонь. Постельное белье скомкано, пропитано потом и мочой, матрац и подушка перепачканы кровью… и бог знает чем еще. В открытое окно врывались потоки холодного воздуха. Обреченные мухи сбивались в стайки, ожидая, когда придет пора отойти ко сну. Они вяло ползали по трупу, пируя в последний раз.

Лейтенант стоял над окоченевшим телом Миши.

– Гражданка Родионова – моя жена – узнала в нападавшем… – полицейский замолчал, не зная, как лучше выразиться, – черты лица нашего бывшего соседа, Михаила Панова. И сообщила мне об этом, а также о самом происшествии, по телефону.

Старший следователь Евсеев угрюмо стоял рядом, потупив взор, внимательно слушал лейтенанта Родионова.

– Ведь именно я был тогда на вызове и сопровождал Панова до психушки. Он утверждал, что после того, как чуть не погиб от удара молнии, в нем открылась удивительная (как выразился он) способность. Он утверждал, что во сне летал, словно ветер, над городами и лесами, а затем проливался дождем в самых отдаленных участках земного шара. Панов находился в невменяемом состоянии, поэтому и оказался здесь. Может, на самом деле в его мозгах что-то сдвинулось, открылись некие врата, и частичка воспаленного сознания обрела способность управлять эфирными волнами и природными стихиями?

– Ты че несешь? – устало процедил Евсеев. – Реально веришь, что человеческий мозг способен на такое?

– В истории есть множество примеров. Конечно, другие не обладали такой огромной силой, как, возможно, Панов, но все же… Может, нарушение психики стало катализатором его способностей. В связи с этим он сам поверил, что его потенциал безграничен, и таким образом настроил свой мозг.

– Чем он страдал?

– Я не знаю, нужно дождаться приезда его лечащего врача. Наверное, расстройством личности или шизофренией.

– Как, скажи мне, Родионов, больницу могли закрыть на ремонт, и забыть в ней пациента?

– Товарищ капитан, я без понятия. Но одно скажу: все несчастные случаи и самоубийства, произошедшие за последние дни, на мой взгляд, связаны.

– Доказательства?

– Все жертвы являлись либо ближайшими родственниками тех, кто был причастен к лечению и транспортировке Панова в лечебницу, либо непосредственно участвовали в этом. Санитары, что связали его и забросили в машину, как мешок с картошкой; врачи, что обкалывали различными препаратами; я думаю, что и медсестры каким-то образом насолили ему.

– Одиннадцать человек? Все причастные либо родственники причастных к так называемым мукам Панова? Это их фамилии нацарапаны на стене?

– Да. И моя жена должна была стать двенадцатой.

Родионов еще раз окинул взглядом тело с распухшим, вывалившимся изо рта языком. Вокруг шеи Миши была затянута скрученная в канат простыня, другим концом привязанная к душке кровати. Сам Панов висел в считанных сантиметрах от пола.

– Жесть. Он целую неделю просидел здесь, как собака: без еды и воды, в одиночестве, со своими демонами в голове. Что укажем в рапорте?

– Разумеется, «правду», – устало подмигнул коллеге Родионов. – Дело заведем на халатность медперсонала, повлекшего за собой смерть пациента.

Евсеев согласно кивнул.

В коридоре послышались шаги, и через некоторое время скрипнула дверь. В палату вошел старший криминалист Валахов с большим кожаным саквояжем. Он внимательно оглядел место происшествия и направился к телу, не удосужившись поприветствовать коллег.

За окном стих ветер, прекратился дождь. Сквозь поредевшие тучи пробивался одинокий луч солнца. А уцелевшие деревья тихо и застенчиво шептали:

ещеее… ещеее…