Просчет невидимки

Они шли за Филоновым от самого его дома, сразу взяв его под плотное наблюдение с двух точек. Один, в темном пальто, все время прятал лицо в воротник и то и дело прижимался к стенам, когда лейтенант оборачивался на перекрестках или возле дверей магазинов, имитируя свое желание войти в магазин. Глупо, ведь все знают, что в это время большинство магазинов уже закрыто. А вот второй – в сапогах, ватнике и коричневой меховой кубанке на голове – действовал более умело. Он порой приближался сзади к Филонову на расстояние метров в двадцать, скрываясь то за стоявшим у тротуара грузовиком, то за пачкой красного кирпича, уложенного возле жилого дома. Сомнений и предположений у Сосновского относительно этих людей было много. И еще больше у него было желания побеседовать с наблюдателями. Но самым главным в данной ситуации было избавить Филонова и Шелестова от хвоста. Или это наблюдатели от местного фигуранта какого-то дела, которое вели Филонов и Мороз, или это люди немецкого разведчика, который догадывается, что его присутствие в Горьком НКВД вычислил. Были и другие варианты. Например, просто грабители или дружки некоего муженька, чьей жене Филонов мог оказывать знаки внимания. Симпатичный, уверенный в себе парень. Почему бы не возникнуть и такой ситуации? А мы голову ломаем. Глупо, но возможно.

Насколько Михаил помнил расположение улиц, через двор он мог выйти на соседнюю параллельную улицу, а потом у хлебного магазина вернуться опять на Кузнечную. Для совершения такого маневра Сосновскому пришлось немного пробежаться, а при выходе из следующего переулка постоять и отдышаться. Чистым морозным воздухом дышалось хорошо. Сразу вспомнилась последняя иранская операция с неизгладимыми воспоминаниями о камнях, пыли, сухой траве. «Ничего нет краше и приятнее русской земли», – подумал Михаил, вдохнул еще раз и поддернул рукава меховой куртки.

Мимо прошел Филонов. Ему до места встречи с Максимом оставалось пройти пять домов по этому переулку, выйти на соседнюю улицу и по ней пройти еще три дома до арки. «Самое удачное место, – усмехнулся Сосновский. – Место тихое, издалека его не видно, пешеходов и так в это время мало, а тут их вообще не бывает. Еще минута, и мои гаврики будут здесь». Прислонившись плечом к кирпичной стене, Михаил прислушивался к звукам, доносившимся с соседней улицы. Вот, кажется, и шаги. Они должны войти сюда вместе. Если нет, то придется первого задержать, чтобы дать возможность вступить со мной в «беседу» и второму.

«Переоценил я вас», – подумал Михаил, когда в переулок свернули сразу двое. И тот, в пальто с поднятым воротником, и второй, в фуфайке шли торопливо, не переговариваясь. Они были очень удивлены, когда от стены лениво отлепился высокий незнакомец и шагнул им навстречу, сразу одним движением перекрывая им путь. Судя по взглядам, они еще не поняли опасности и не заподозрили связи между тем, что делали сами, и тем, что происходит.

– А что, корешки, огоньку не найдется? – развязным тоном осведомился Сосновский, гоняя из одного угла рта в другой незажженную папиросу.

Свои руки он в карманах не держал, как его противники. Они ни на секунду не оставались у него на месте. Михаил то прихлопывал ими по бедрам, то потирал в предвкушении от удовольствия закурить, то делал жесты, обозначавшие процесс прикуривания и затяжки папиросой. В свое время Сосновский наблюдал одного такого уголовного уникума, который жестикуляцией просто выводил из себя любого собеседника. Подобное поведение сбивало с толку, не давало сосредоточиться. Собеседник, особенно новый, никак не мог взять в толк, о чем речь и чего ждать от этого человека. Потом перед зеркалом Михаил долго тренировался, наблюдая за собой, и был удовлетворен тем, что почти точно скопировал подобную блатную жестикуляцию.

– Свои иметь надо, – буркнул мужчина в ватнике и попытался обойти Сосновского справа.

– Что ты сказал, фраерок? – Сосновский ловко поймал мужчину за верхнюю пуговицу на ватнике и дернул его на себя.

Как и предполагалось, пуговица с треском оторвалась и осталась в руках Михаила. Мужчина буквально захлебнулся от возмущения, хотя второй, следовавший за ним, остановился с довольно настороженным видом, продолжая держать правую руку в кармане, а левой придерживая воротник пальто у подбородка. Сосновский хорошо знал, что когда в такой ситуации не вынимают руки из кармана, то там, скорее всего, держат пистолет. Но мало кто умеет стрелять через карман. Это только кажется, что легко, на самом деле повернуть ствол пистолета или «нагана» горизонтально и точно направить на жертву с первого раза, может, и не удастся. Узкий карман, толстая подкладка пальто, и это сопротивление нужно преодолеть. Тут тренироваться надо, долго и старательно. «Нет, не станет он через карман стрелять, если у него там “волына”, – с усмешкой подумал Сосновский. – Не рискнет. Промах может стоить дорого, а жить хочет каждый».

– Слушай, ты, шкет! – вдруг пошел на Сосновского мужчина в фуфайке, сразу потеряв самообладание и здравое мышление.

Расчет оказался верным: мелкое хамство, не столько существенное физически, сколько выводящее из себя морально и эмоционально. Это как будто ты шел, а тебе подошли и нагло плюнули на пиджак. Просто так, из желания нахамить. «Только у этого типа, судя по роже, должен быть какой-то козырь, не только же он попер на меня с выпяченной челюстью. Что-то у него за душой должно быть и посильнее челюсти», – подумалось Михаилу. И он не ошибся. Его противник выхватил из рукава, как фокусник, короткий шланг, обмотанный на конце черной изоляционной лентой. «Или песок внутри, или стальные шарики, – догадался Михаил. – Один такой хлесткий удар, и он мне или руку сломает, или голову проломит, или распорет кожу до кости».

Сосновский не стал ждать, пока этот человек займет позицию для нанесения удара или просто, размахивая шлангом, устроит перед собой непроницаемую веерную защиту. Да и времени уже не было на эти игры. Пора было заканчивать, пока ситуация располагает и пока ничего не усложнилось.

Мужчина размахнулся. Финка сама выскользнула из рукава Сосновского и плотно легла в его ладонь. Пока шланг летел назад для замаха, он успел с силой нанести удар носком сапога под коленную чашечку своему противнику. И, выбросив вперед левую руку, чтобы блокировать в области кисти возможный удар, Михаил всем корпусом ринулся вперед и снизу вверх молниеносным движением полоснул отточенным как бритва клинком по горлу жертвы. Перехватив руку мужчины, Михаил оттолкнул смертельно раненного человека к стене дома.

Тело еще падало, а он уже оказался перед вторым противником. Человек в пальто и с перекошенным от напряжения лицом все дергал и дергал руку из кармана. Там действительно был пистолет, и он зацепился за подкладку кармана. Он так и не успел вытащить оружие, когда Сосновский подсечкой под щиколотки опрокинул его на снег. Во время падения противник все же нажал в кармане на спусковой крючок, но выстрел, заглушенный подкладкой пальто, прозвучал так, что его, скорее всего, не услышали даже на соседней улице или в квартирах окружающих домов.

Сосновский уронил человека так, что тот упал лицом вниз. Михаил навалился на него всем телом и прижал его к снегу коленом. Рисковать и пытаться пробить одним ударом ватную подстежку зимнего пальто Михаил и не собирался. Он просто рывком со спины отогнул воротник пальто и с силой всадил лезвие финки противнику в шею у самого основания черепа. Оглянувшись по сторонам и удерживая все еще подергивающееся тело, Сосновский выдернул свое оружие из шеи незнакомца, старательно вытер с лезвия воротником убитого кровь и снова сунул в рукав куртки. Вокруг растекалась и впитывалась в снег кровь. Сплюнув, Михаил торопливо двинулся в сторону соседней улицы. Кажется, обошлось.

– Давай чайку, – предложил Шелестов, когда они разделись и уселись за стол под большим зеленым абажуром.

Дом был старый, трехэтажный, и в эту часть коридора можно было попасть по второй лестнице, что давало возможность лишний раз не попадаться на глаза соседям. Да и лампочка здесь почему-то всегда не горела. Лейтенант согласился попить чаю. Зябко потирая руки, он осматривал стены квартиры, на которых в большом количестве кнопками были прикреплены фотографии из жизни какой-то семьи. Чайник быстро зашумел на электрической плитке. Шелестов заварил чай и налил его в стаканы с подстаканниками.

– Ну что, Павел, давай говорить о делах. Время позднее, а дел еще у нас много. Шпион у вас в Горьком сидит, опытный, умный. Щупальца запустил к вам на завод.

– Да я в курсе, – виновато опустил голову Филонов. – Материалы из нашего конструкторского бюро к фашистам попали. Только вот я спросить хотел. А точно из нашего КБ? Ведь материалы из КБ на заводы уходят, на которых самолеты Лавочкина собирают. Может, оттуда?

– Не может, Павел, – строго сказал Шелестов. – И ты бы не привыкал мыслить таким образом. Это не твое дело, что там уходит с других заводов и уходит ли. Главное, чтобы ты за свой фронт отвечал и со стопроцентной уверенностью мог сказать, что у вас, в Горьком, утечки нет и быть не может, потому что работа по соблюдению секретности поставлена как надо. Можешь такое заявить?

– Не могу, – промямлил Филонов.

Он хотел еще что-то добавить, но покраснел и снова опустил голову. Но Шелестов заметил, хорошо понял, что покраснел лейтенант не от стыда, а от злости, которая полыхнула в нем сейчас, как факел. Так полыхнула, что горло сжало, слова не вымолвишь. Шелестов специально сгустил краски, чтобы этот молодой чекист не начал говорить, что к нему претензий быть не должно, не он тут главный, не ему решать, инициативу его душат, предложения его не принимаются. Не стал он этого говорить. Похвально! Не надо парня мучить, а то обида – плохой помощник делу, опыта у него мало, может и перегореть желание служить в органах, а парень, как говорил Карев, надежды подает.

– Промолчал? Молодец! – усмехнулся Шелестов и снова отхлебнул из стакана. – Ты прав, конечно. К тебе какие претензии. Но я ведь приехал не претензии предъявлять и слухи собирать, склоками заниматься. Я со своей группой приехал для того, чтобы помочь вам здесь на месте прекратить утечку секретных данных о разработках и поймать немецкого шпиона. Так что обиды и всякие ненужные эмоции в сторону, дружок. В голове только мысли о деле, и ничего больше. Договорились?

– Так точно! – вздохнул Филонов и посмотрел более уверенно.

– Давай рассказывай, какие версии у вас в работе с капитаном Морозом.

– Собственно версий у нас не так много. А уж если вы спросите пофамильный список подозреваемых, то там окажется всего один человек, и то только потому, что Иван Карпыч так считает. Вот кажется ему, что инженер Викулов, который погиб во время испытания авиационного двигателя, виновен в этом взрыве, что он вредитель и пособник немецкого шпиона.

– И где же сам шпион, по мнению капитана Мороза?

– Не на заводе. И он говорит, что нужно изучать связи Викулова, хотя связей у него никаких в Горьком нет, потому что он с дочерью приехал сюда с Урала всего полгода назад. Я проверял перекрестно его досье на Урале. Нет, не может Викулов быть ни вредителем, ни пособником врага.

– И даже не потому, что ты влюблен в его дочь? – напомнил Шелестов.

– Алина, между прочим, серьезнее других относится к соблюдению секретности и порядку в документообороте, – тихо заметил Филонов, а потом уже громче и с вызовом заявил: – Да, я люблю ее, и она меня любит. Но это никак…

– Ты не кипятись, Павел, – остановил Шелестов оперативника. – Люби кого хочешь, если твое сердце так хочет. Ты, главное, о деле думай постоянно, о работе своей. Ты чекист, а это долг превыше всех остальных. Не должно тебя ничто останавливать, если придется схватить врага или пособника врага за руку. Главное, чтобы у тебя любовь к Родине была сильнее, была на первом месте и ничто бы ей не мешало.

– Вы мне не верите?

– Не верил бы, сейчас не разговаривал бы, а просто отстранил бы от работы, – спокойно заметил Шелестов. – И майор Карев тебе верит. Он рекомендовал с тобой говорить открыто. С капитаном Морозом открытого разговора не будет. Как оперативный работник, он нам сейчас помочь не может. Квалификация у него довольно низкая и низкая обучаемость. Тужится он, старается, но толку от этого мало. Еще и тебя с твоими идеями тормозит. Ну и хватит об этом. Мороза пока трогать не будем, иначе враг заметит перестановки и о многом догадается. А нам сейчас надо, чтобы враг успокоился, не сомневался и не опасался. Итак, давай еще раз, какие факты могут говорить о том, что инженер Викулов вредитель или предатель? Думай!

– Хорошо, – согласился Филонов и задумался. – Если Викулов был заинтересован в том, чтобы сорвать работы по двигателю с новыми усовершенствованиями и деталями, то он мог что-то нарушить в работе двигателя только в последний момент перед самым его запуском на испытательном стенде. Раньше постороннее вмешательство могли заметить конструкторы и инженеры-сборщики.

– Хорошо, дальше!

– Почему произошел взрыв так рано, что он не успел уйти за защитные экраны? – Лейтенант снова задумался на какое-то время. – Тоже можно объяснить. Не успел учесть возможных последствий с необходимой точностью. Он же инженер-энергетик, а не двигателист, не механик по двигателям внутреннего сгорания.

– Логично. Но ты забыл про ответ на самый главный, первый вопрос. Зачем ему это было нужно, даже если он враг? Что дает эта диверсия?

– Я слышал, как отзывались об этой трагедии конструкторы. Ведь повторить конструкцию они могут без труда, но теперь им не повторять нужно, не собирать новый двигатель с данными изменениями и дополнениями. Им теперь надо разобраться в причинах аварии. Если произошел взрыв и не ясны его причины, то такой двигатель пускать в производство нельзя. Это же очевидно. Значит, будут разбираться, изучать остатки двигателя после взрыва. А все это затормозит планы по вводу новых систем, затормозит выполнение задания Государственного комитета обороны. Уничтожение опытного образца всегда приводит к незапланированным потерям времени и сил. Что авария с двигателем на стенде, что с опытным образцом самолета во время первых вылетов.

– Убедил, давай дальше, – кивнул Шелестов. – Про подозрения насчет Алины Викуловой я тебя не спрашиваю. Тут личные отношения. По всем нашим правилам, ты не имеешь права ее обсуждать и оценивать. Теперь скажи, кто еще мог приложить руку к аварии и кто может копировать чертежи и передавать их немецкому шпиону?

– Копировать с помощью техники из лаборатории копирования, где Алина работает, не может никто, кроме лаборантов.

– Это я знаю. От этих запахов не избавиться. И эти запахи вызовут здоровое любопытство у каждого начальника, если подчиненный не должен был заниматься копированием. Но дело в том, что чертежи узлов и новых инженерных решений скопированы другим способом. С помощью фотоаппарата специального устройства именно для микросъемки. У нас с тобой, Павел, должен сформироваться иной круг людей, которые имеют возможность копировать чертежи. Давай думать…

Коган вошел в пивную и осмотрелся. Типичная забегаловка на окраине, прокуренная и не очень чистая. И въевшийся в стены запах пива, соленой рыбы и дешевого табака. И это несмотря на то что стены почти всюду обложены стеклянной плиткой, которая моется различными средствами и не дает возможности развиваться всякой антисанитарии. Должна мыться. Как и полы. Вон те, с рваным линолеумом, по которому сейчас уборщица, одетая в черный халат, возит грязной половой тряпкой на швабре. Гулко отдаются под низкими сводами голоса подвыпивших, возбужденных алкоголем мужчин, хриплый неестественный смех.

Контингент тоже довольно однообразен. Собственно, посетителей этой забегаловки можно разделить на три категории. Первая – это обычные выпивохи, любители пива, которых хлебом не корми – дай сбежать из дома и нырнуть в такой вот подвальчик. И не волнует их ничто и никто. Только пиво и бестолковый треп ни о чем с такими же отупевшими типами. Другая категория – это законченные алкаши, потерявшие человеческий облик. Они ходят сюда в надежде встретить кого-то из знакомых, кто сжалится и нальет немного «беленькой» или хоть позволит допить пиво из его кружки. Ну, и третья категория – это люди деловые, для них важно затеряться в толпе, чтобы обсудить свои сомнительные делишки. Те, кто приторговывает краденым, дельцы черного рынка, торгующие в принципе тем же краденым, но только украденным у государства. Со складов, из столовых, детских учреждений, госпиталей. Среди них частенько попадаются и блатные, которые назначают тут встречи своим и чужим. Они обсуждают и планируют свои темные делишки.

Коган безошибочно определил в трех мужчинах, стоявших за высоким столиком у стены, уголовников. В этих заведениях не сидели за столами, здесь стояли, облокотившись на высокий стол, и пили пиво. Даже от двери он разглядел наколки на пальцах, не говоря уже о мимике и жестикуляции, выдающих в мужчинах блатных. Это не высшая каста уголовного мира, это послушные исполнители, это самостоятельные урки, которые промышляют на свой страх и риск. И Коган, прихватив с прилавка две кружки пива, двинулся к намеченному столику. Подойдя, он со стуком поставил свои кружки на свободное место.

– По здоровечку, – буркнул он, не глядя на уголовников, и принялся доставать из бокового кармана короткого драпового пальто газетный сверток, в котором приготовил воблу. – Не помешал?

Коган не смотрел на этих людей. Он их рассмотрел, пока стоял у входа, пока шел с кружками через весь зал между тесно составленными высокими столиками. Сейчас он, не глядя на них и старательно очищая от кожи воблу, просто чувствовал их. Этот справа нерешительный. Он удивленно таращился на своих дружков, не зная, что делать и как себя вести. Черт его знает, этого лупоглазого носатого мужика. Мало ли кто он такой. То ли послать его сложным сочетанием слов на воровском жаргоне, то ли сразу пендаля дать под зад, чтобы летел к выходу. А может, и просто прижать к печени финку и спросить с него? И потому, что этот тип лет тридцати был такой нерешительный, Коган и оставил его по свою правую руку. Как самого неопасного.

Второй, лет на пять постарше, с опухшей и старательно напудренной скулой, вчера, видимо, перебрал и с кем-то хорошо подрался. И кулаки сбиты, и скула. И баб любит. Этот неозлобленный, этот просто ждет команды того, у кого вес в криминальном мире побольше. А тот как раз стоит по другую сторону стола. Напротив. И сверлит незнакомца недоброжелательным взглядом. Нехороший у него глаз. И шрам на щеке, который он старательно прикрывает краем шарфа, нехороший. Но и этот не станет кидаться на незнакомого, пока не уяснит себе его масти, не оценит его положения в воровской иерархии. И этому третьему очень не нравилось, как наглый незнакомец себя ведет. Идиотом надо быть, чтобы не понять, что ты встал за столик с блатными. А он холоден, угрюм, даже как-то лениво себя ведет. Воблу щиплет, в рот полоски кладет. Пережевывает. И Коган решил как раз соленую рыбу и использовать, раз она попалась на глаза уголовнику и он на ней внимание заострил. Подвинув газету на середину стола, Коган поднял кружку и, буркнув «угощайтесь», сделал несколько глотков пива.

– Че хотел, дядя? – хрипло спросил мужчина со шрамом. – Ты «хозяйский», что ли?

– Интерес у меня есть. Вижу, что не «банзуха»[2], вот и подошел, – снова проворчал Коган, не поднимая глаз.

Голос его звучал уверенно и лениво, как будто он тут был хозяином положения. Эти интонации и его поведение явно бесили блатных, но и заставляли их опасаться незнакомца. Впрочем, не факт, что все закончится прилично. Такое развитие событий Борис тоже учитывал. Все-таки следователь особого отдела НКВД – это не следователь уголовного розыска. Специфика другая, знания и опыт соответствующие. Но Когану сейчас и не надо было «лепить горбатого». Главное, чтобы его боялись, тогда эти трое не станут совершать поспешных и необдуманных поступков. Посоветоваться они захотят с теми, кто тут принимает решения. В их кругу, конечно. И Коган, снова пережевывая соленые полоски рыбы, заговорил:

– Корешка своего ищу я. Сюда поехал и пропал. Может, слышал кто про Калину?

– Слышь, ты… – начал было тот, что стоял слева, уловив красноречивый взгляд человека со шрамом, но Коган тут же его перебил таким ледяным тоном, что у всех троих внутри кишки свернулись, словно от ощущения, что холодная сталь финки вот-вот войдет в брюхо.

– Ты рога не заголяй, братишка! У меня интерес большой в вашем городке. Второй пропадет – ответ держать придется. Серьезный базар будет.

– Ты откуда такой взялся? – уже более миролюбиво и на вполне гражданском языке заговорил человек со шрамом.

– Отвечу, – буркнул Коган и, пожевав кусочек рыбки, добавил: – Когда спросят. Хату Калина снять должен был, приземлиться хотели. Всем миром. Пропал Калина, родственники волнуются. Вы угощайтесь, угощайтесь. Рыбка с речки, речка далече, про рыбака уж и забыли все. Если кто вспомнит или узнает что про Калину, внакладе не останется. Хороший человек отблагодарит. Я тут на рынке каждое утро бываю. Городок у вас хороший, интересный. – Допив пиво из кружки, Коган вытер рот ладонью и не спеша двинулся к выходу.

«Все правильно, – думал он. – Уважение вызывает не тот, кто “блатную музыку” лучше знает. И этот со шрамом тоже так считает. А он у них в авторитете. Ничего, завтра они посмотрят на меня со стороны, убедятся, что не наврал. Посмотрят, не трутся ли поблизости опера из уголовки. Ну, а послезавтра подойдут. Только не на рынке, а попозже. Выследят меня и подойдут. И будет со мной разговаривать уже другой человек, который, может, и знает про Калину».

Калиной был тот самый уголовник, который умер в больнице от ножевого ранения. Он успел шепнуть, что его послали узнать, что хочет тот человек, который ищет банду беспредельщиков. За самим Калиной никого не было, он просто хотел сколотить такую банду, раз дело выгодное. Но кто-то не поверил и пырнул финкой в живот Калину прямо на улице. И когда майор Карев сложил в голове факты, он понял, что чужими руками группу на все готовых людей пытается подобрать вражеский шпион. И этот враг очень хорошо, как выяснилось, знает Советский Союз, раз умудрился даже проникнуть в уголовную среду. Он только предположил, а вот Платов собрал воедино все, что мог собрать из разных источников, и понял, что Карев прав. Ладно, запускаем в дело «банду Седого».

Коган остановился возле витрины магазина. Рассматривать тут было нечего. Война, одним словом. С продуктами плохо. Хлеб да крупа. Вон консервы. Не тот ассортимент, но хоть что-то есть. Коган, глянув в отражение в стекле, убедился, что за ним увязался самый молодой из этой троицы. Хорошо. «Заинтересовал я их, – усмехнулся Коган. – Он осмотрел себя, глядя в стекло. Надо кликуху мне подходящую придумать. Филин! А что, очень даже похож. Тем более по ночам люблю мышей давить». Хмыкнув, Коган двинулся дальше по улице, прикидывая, в каком месте удобнее избавиться от хвоста.