Стилет для «Тайфуна»
До Смоленска добрались только двадцать восьмого июня. В дороге ели то, что могли купить у местных на остановках. А цены уже… В Смоленске у меня уже почти денег не осталось. И главное – Ваня простыл! Так я отстала от нашей группы. Пришлось остановиться у старушки, живущей неподалеку от станции. Помогала ей по хозяйству, продала на толкучке все свои подарки матери, свое, что можно было продать. Так и жили! Как Ваня чуть оклемался, решила уходить из города. Гремело западнее города уже отчетливо. Уехать поездом шансов не было – эвакуировали тоже по спискам. Многие уходили пешком по Старой Смоленской дороге. По Минскому шоссе в основном двигались военные колонны, и немцы ее часто бомбили, а старая дорога была и покороче, и немцы ей меньше внимания уделяли. Ушли пятнадцатого, потом узнали, что немцы заняли южную часть города шестнадцатого.
До переправы через Днепр добирались десять дней. Людей шло очень много. Даже детский дом – детишки возраста наших детей и старше, шли пешком. Гремело со всех сторон, включая восток, куда мы шли. Дети долго идти не могли, а я не могла унести двоих. Останавливались и кормились в придорожных деревеньках, благо их много было. Где так помогали, где отдавала то, что еще у меня было. Насмотрелись за эти дни всякого! Немецкие самолеты появлялись в небе почти ежедневно. Бомбить не бомбили, но из пулеметов обстреливали всегда. Тут важно было успеть сбежать с дороги и добраться до ближайших кустов. Кто не успевал – чаще всего погибали. Я помогала хоронить погибших, а дети стояли и смотрели на это. Вот тогда у них глаза стали взрослыми. В три года! Хоронили взрослых, стариков и детей. Это было самое страшное. Однажды в очередной раз сбежали с дороги от немецких самолетов и наткнулись на труп женщины. Она уже изрядно полежала там. Запах! Мухи! Стали ее хоронить, а Ваня посмотрел на это и говорит: «Мама! Если меня убьют – закопай меня сразу. Не хочу, чтобы меня мухи и черви ели. Я их боюсь!» Я копаю и плачу.
Пришли к переправе, а ее и бомбят, и обстреливает артиллерия постоянно. Бои шли чуть ли не в окрестностях моста. Река сама по себе в этом месте не широкая, но зато пойма километра два-три, и дорога идет по высокой насыпи. Днем никак не переправиться. Ждали ночи. А ночью пошли на мост. Это было еще страшнее самолетов. По мосту идет сплошной поток людей, машин, подвод, а рядом рвутся снаряды. Убитые и раненые падают в воду или их тут же затаптывают на мосту. Машины, вышедшие из строя, и убитых лошадей сразу же сбрасывали в реку. Я молилась всем известным мне богам, лишь бы не зацепило осколками детей и они не потерялись в этой толчее. Когда перебежали мост – дальше идти не смогли, так устали. До Дорогобужа шли еще десять дней. Пришли туда двенадцатого августа. Уже в окрестностях города Ване снова стало плохо – поднялась температура, началась ангина. Кое-как добрались до города, и я смогла найти жилье при госпитале. Там же и устроилась нянечкой. За еду. Одновременно врачи с Ваней помогали. Но нам нужно было идти в Вязьму – там была крупная железнодорожная станция, и все смоленские беженцы шли туда – там обещали отправить всех в тыл. Мы же задержались в городе на полтора месяца – пока Ваня выздоравливал, потом пока окреп. В конце сентября решила двигаться дальше. Уже холодать стало, а с одежкой у нас плохо было, мы же летом выезжали. Все, что я могла продать или обменять, уже закончилось. Машина из госпиталя шла в Вязьму, и нас на нее посадили. Думала, уже в тот же день будем в Вязьме. Не вышло. Попали под авианалет, водителя нашего убило, старшего машины ранило, и его повезли обратно в госпиталь. А мы проселочными дорогами, сокращая путь мимо Семлева, пошли на восток. Останавливались в деревеньках. Тут люди жили попроще и отзывчивей. Дети более-менее питались, а я уж как получится.
В начале октября, четвертого кажется, остановились, как всегда, в деревушке. У старушки, жившей в одиночестве. Дети только успели покушать, как в деревню вошли немцы. Их было немного, но наших частей ближе, чем в Семлеве, не было вообще. Всех начали зачем-то сгонять к колодцу, а я сумела с детьми выбраться из дома и укрыться в прошлогодней высокой траве за хлевом. Там и сидели до темноты, надеясь уйти. А тут немцы неподалеку стали оборудовать пулеметную позицию. Мы уже замерзли, а уйти и даже двигаться нельзя – трава трещит от движения. А потом начался бой. Откуда-то подошла наша колонна. И тогда под шум боя я решилась уйти. И мы смогли это сделать. Вижу, через поле движется колонна, от того места, откуда стреляют по немцам. Решила, что это, должно быть, наши. И нам надо успеть к ним, чтобы уехать отсюда. Побежали. Только когда уже достаточно отошли в поле, я расслабилась и встала во весь рост. А тут ракета. Пулеметчик, видимо, меня заметил и дал очередь. Слава богу, дети еще маленькие. Очередь прошла выше них, а меня зацепила одна пуля. В руку. Я бегу. Больно от движения, рука тяжелая, и я ее плохо чувствую. Кричу на детей, чтобы не останавливались и бежали к машинам, а сама думаю: «Сейчас упаду, как дети без меня?»
Не успели мы. Машины уже проехали. Мы выбежали на их след – примятую колесами траву, и тут силы оставили меня. Я помню только, как внезапно все стихло, как будто звук выключили, а потом в глазах посерело – и все.
Голос сбился, и Вера замолкла. Пережитое еще не отпустило ее. Инстинктивно она прижалась к нему, вцепившись пальцами в его руку. Степан накрыл ее пальцы своей ладонью, поддерживая и успокаивая жену. Вера продолжила:
– Пришла в себя в машине, чужие люди вокруг. Вообще чужие! Одеты в незнакомую одежду. Но главное – дети рядом. Заботливо укрытые кем-то и спят. Приехали в этот дом. Потом доктор. Потом все закрутилось. Люди оказались бывшими офицерами структуры, похожей на НКВД. Точнее, они говорили, что являются продолжателями НКВД. Я в этом плохо разбираюсь, но после приезда полковника Дегтярева из Москвы мне очень быстро сделали паспорт и устроили детей в детсад. Вот! Я теперь гражданка Российской Федерации! Как ты к этому относишься?
И Вера улыбнулась, лукаво взглянув на Степана.
– Я счастлив, что вы живы! Я счастлив, что вижу вас! Я люблю тебя! Как я давно этого не говорил!
И Степан поцеловал Веру. Засмеявшись, она легонько оттолкнула его.
– Дети смотрят!
И добавила:
– Алексей Федорович сказал мне, что я сама должна решить – остаться мне тут или вернуться.
– И что ты решила?
– Я поеду с тобой. За эти месяцы я поняла, как я тебя люблю! И вон… бегают плоды нашей любви. Куда я от тебя? Поэтому если скажешь – я переберусь на ту сторону перехода. Поближе к тебе.
– Это было бы здорово! – Степан с сожалением вздохнул. – Только на плацдарме сейчас людей как сельдей в бочке. Местные живут друг на друге. Все помещения – овины, сараи, бани – все занято. Поэтому пусть пока все останется как есть. Мы сможем видеться на той стороне. Сюда меня вряд ли отпустят. Я, когда отошел немного от эйфории встречи с тобой, удивился, что меня вообще сюда отпустил комдив. Думаю, это было просто слишком неожиданным для него, и он не совсем разобрался, что к чему. Наш полк входит в формируемую дивизию НКВД, которая будет охранять и оборонять район перехода. Поэтому, думаю, я тоже буду поблизости от тебя. Если, конечно, командование не отправит меня куда-нибудь – в пески Средней Азии, горы или тундру. Ты поедешь со мной?
– Поеду! Правда, мне будет не хватать телевизора. Да и детям их мультиков. Хотя нет! Без телевизора прожить можно. А вот стиральная машинка! Это что-то! Я уже забыла, что такое стирать руками. Вот этого будет жаль.
– Ну, мы что-нибудь придумаем!
В этот момент детям надоело играть одним, и они взялись за маму с папой.
День пролетел незаметно. Вечером вернулись хозяева. После совместного ужина Вера с хозяйкой повели детей в ванную, а Степан отправился на веранду покурить. Следом за ним вышел и Трофимов. Гришин знал, что майор не курит, а значит, вышел поговорить. И не ошибся.
– Степан! Что думаешь дальше делать? Я по поводу Веры интересуюсь. Ты ничего не подумай! Решение должно быть ваше. Это меня жена подослала. Хотя и мне Вера и Ваня с Машей уже не чужие.
Не успел Степан ответить, как он продолжил:
– Наши-то в Москве. И старшая дочь, и младшая. И внуки, соответственно. Знаешь, когда дети разъехались, понял, что нужно было на двух не останавливаться. Понятно, что тогда жизнь у нас тут была не сахар, но когда она такая была? В общем, пусто дома стало. А тут – твои! Знаешь, дом прям ожил. Поэтому и спрашиваю тебя – может, семья твоя пока у нас погостит? Нам в радость, а с той стороны… сам знаешь. А уж когда немцев отгоним, тогда и можно будет определиться.
– Да мы как раз сегодня с Верой это обсуждали. В общем, если вас не затруднит – я бы попросил, чтобы мои пока пожили у вас. А потом – куда пошлют. Если на фронт, она к матери в Горький поедет.
Трофимов был убежден, что капитан Гришин уже проходит по списку категории военнослужащих, которым заказан путь за пределы Особого района. По крайней мере, сейчас. В дальнейшем – все возможно. Но не в ближайшем будущем. А значит, Вера с детьми будут жить неподалеку. Об этом он решил не говорить. Мало ли! Степан молод, страх за семью ушел, а кровь бурлит и требует подвигов. «Все когда-то мы были рысаками!» – вспомнил Алексей поговорку одного старого опытного прапорщика, чуть не ставшего его тестем.
– Ну, добро! Пойду жену успокою. Ты давай, докуривай и на боковую. Завтра все рано встаем, кому в садик, кому на работу и на службу.
4 ноября 1941 г.
Особый район
– Капитан Гришин, вас приказано доставить в особый отдел дивизии. Следуйте за мной, – произнес старший лейтенант госбезопасности, забирая командирскую книжку из рук проверявшего документы пограничника.
– Капитан Гришин арестован?
Вопрос Трофимова застал особиста, уже повернувшегося спиной, врасплох.
– Нет… – и после секундной паузы, разобравшись в непривычных для него знаках различия, добавил: – товарищ майор. Есть необходимость задать товарищу капитану ряд вопросов. Если бы он был арестован, то у него бы отобрали личное оружие. Как видите, это не так. У вас, товарищ майор, больше нет вопросов?
– Нет. Пока нет.
Гришин переглянулся с Трофимовым и все так же молча направился в сторону штаба дивизии.
Трофимов же, вернувшись на территорию Российской Федерации, достал мобильник.
– Дмитрий! Все, как ты и предполагал. Нет, не арестовали. Вызвали на беседу.
Гришин не боялся. Не чувствовал он за собой вины. Да и не так обычно это происходит, когда речь идет о подозрении в предательстве. Он это знал наверняка. И тем не менее ситуация напрягала.
В кабинете особист, положив перед Гришиным вынутый из стола лист и новомодную шариковую ручку, предложил подробно описать все происшедшее с ним с момента выхода из штаба дивизии. Гришин такую видел у Васильева, но пользовался впервые.
Цанава писал докладную. Очередную еженедельную докладную на имя своего непосредственного начальника и тезки – Лаврентия Павловича Берии. Писал ему, будучи уверенным, что эти докладные читает и Сталин. И подобные докладные пишет не он один. Тот же Ершаков, Рокоссовский, Ракутин и многие другие. Каждый по своему профилю и своему начальству, но в целом вся информация ложилась на стол Верховному. Он запретил перерабатывать ее и лично читал, так сказать, первоисточники. Слишком важна была тема, ценна информация, которую могли либо потерять при обобщении, либо не заметить нюансов, отнести их к неважным и тем самым совершить ошибку. Материал же для докладной Цанавы собирался из докладных подчиненных и информации, полученной им самим.
Неожиданно раздался вызов, и на телефонном аппарате, подаренном союзниками, заморгала кнопка адьютанта.
– Да? – бросил Цанава в сторону аппарата, ткнув пальцем в светящуюся кнопку и продолжая писать. Удобная штука этот аппарат. А уж как хвалит его адъютант комплект оргтехники, также подаренной и которой его научили пользоваться!
– Товарищ комиссар! – раздался мелодичный голос его гм… адъютанта. – К вам из штаба Объединенной группировки полковник ФСО Дегтярев.
– Пригласи! – с неохотой разрешил Цанава, отрываясь от докладной. Формулировка мысли не получалась. «Может, это и к лучшему. В смысле – прерваться», – пряча бумагу в стол, успокоил он себя.
– Разрешите войти?
– Разрешаю!
– Здравия желаю, товарищ комиссар государственной безопасности второго ранга!
Цанава счел возможным встать навстречу и протянуть руку.
– И вам не болеть! Присаживайтесь. Чаю? – уточнил он после рукопожатия. Этого полковника он помнил. Встречал на заседаниях штаба Объединенной группировки. Не на первых ролях, но все же он был вхож в высшую управленческую структуру группировки. И его фамилия звучала в докладных Воистинова и Ракутина. Причем в самых первых. Он был тем, кто вывел его посланцев на окружение президента России. Интересно, что ему нужно?
– Не откажусь. Не успел у себя. Полковник Дегтярев. Зам. начальника охраны Объекта. Федеральная служба охраны, – представился полностью полковник и занял место за столом напротив комиссара.
«Торопился! Что ж такое случилось? Мне вроде ничего не докладывали. Или… Да он не по службе!» – догадался Цанава.
– Слушаю вас! – начал беседу с напрашивающегося в такой ситуации вопроса комиссар.
– Я к вам обращаюсь не по службе. Хотя вопрос для вас касается именно ее.
И он коротко изложил ситуацию, возникшую чуть более суток назад. Цанава вспомнил информацию по вопросу, связанному с попаданием на ту сторону женщины с детьми. В тот момент его посланцы искали выход на президента, поэтому конфликтовать с людьми, которые могли в этом помочь, Цанава посчитал неправильным. В Москву об этом в докладной он все же сообщил. Его решение одобрили. Поэтому закрыли глаза и на получение российского паспорта гражданкой СССР. Вариант использования Веры Гришиной в качестве источника на той стороне в тот момент отбросили сразу. Эта ситуация возникла спонтанно, предусмотреть ее было невозможно. Гришину, естественно, к ней не готовили. И вначале связи с ней не было.
Когда она стала работать в школе на нашей стороне, вариант возник снова. Но по факту она жила в доме офицера спецслужбы. Его биография, направление и уровень подготовки известны были с его слов, достоверность которых проверить было невозможно, а спецдопрос к попаданцам не применялся. Сам Цанава и не разрешил. Поэтому пытаться получить источник, который может провалиться и просто дискредитировать СССР в глазах союзника, было как минимум недальновидным. Плюс имелся фактор возможности влияния на нее через детей, и она могла быть просто перевербована. Такой ход был вполне допустим. Поэтому ситуацию с Гришиной оставили в покое, отложив решение до момента освобождения окрестностей Вязьмы с возможностью для нее уехать к матери. Так, по крайней мере, считала Гришина, еще ничего не зная о муже. У Цанавы в частности и госбезопасности в целом на это было совсем другое мнение. Ничего ужасного ни для нее, ни для детей, но из Особого района выехать она могла только куда-нибудь в безлюдную тундру. Точнее, в Сибирь. Не совсем безлюдную, но где до цивилизации в виде паровозов и телефона далеко. Это касалось не только ее, а всех, кто был в курсе наличия объекта «Портал». И это была самая большая головная боль для всего наркомата и его руководителей, потому что счет уже шел на тысячи. Хорошо хоть успели силами пограничников установить карантинную зону вокруг объекта. Поэтому красноармейцы и командиры 16-й и 20-й армий видели и пользовались оружием и техникой, мало представляя, откуда они берутся. Среди них ходили самые невероятные слухи, половину которых точно сочинили и всячески подпитывали в особом отделе. Те же, кто общался с союзниками, воевал вместе с ними, бывал на той стороне, имели подписки о неразглашении с самыми страшными карами. К счастью, число таких было велико, но все же вполне контролируемо. Самой большой группой были пограничники из полков охраны тыла Западного фронта. Но с ними вопрос уже был решен – они проходят фильтрацию, все, в ком есть сомнения, уедут служить в места, озвученные выше. Остальные продолжат службу здесь до конца. И останутся тут жить после демобилизации. Семьи, у кого есть, будут перевезены в Особый район. К слову, особый отдел 20-й армии по своему составу уже превысил численность особого отдела Западного фронта. Но, видимо, количество не избавляет от досадных недоработок. Иначе чем объяснить то, что он попал на ту сторону, не будучи в списке? Или тут что-то другое, недоброе? Кто обнаружил эту недоработку и какие у него планы на сей счет?
В конечном итоге за все или почти за все происходящее здесь, и даже по ту сторону перехода, в определенной степени отвечает он. И эта ответственность не безлика, ее олицетворяют Берия и Сталин. И любая оплошность, любой промах его недоброжелателями и соперниками в аппаратной борьбе может быть преподнесен им в нужном им свете. Что их люди здесь есть, он не сомневался. Особенно учитывая факт расширения особых отделов 16-й и 20-й армий за счет кадров с Большой земли.
Все эти мысли прокрутились у Цанавы в голове, пока он ждал ответа от оперативного дежурного по отделу. Тот получил задание узнать, у кого на беседе находится капитан Гришин. Дежурный ответил быстро. Выслушав его доклад, комиссар мысленно облегченно вздохнул.
– Как освободится – с материалами ко мне! И еще. Капитана не задерживать!
Положив трубку, комиссар на мгновения задумался, а потом, глядя на Дегтярева, добавил:
– Все нормально будет. Но ряду лиц, включая командира дивизии и начальника особого отдела, выражу свое неудовольствие. У вас есть еще просьбы и вопросы по этой теме?
– Нет, благодарю вас за помощь. И извиняюсь за доставленное беспокойство.
– Хотелось бы, пусть и в качестве благодарности, поговорить. Если, конечно, вы не торопитесь.
Полковник вскинул руку, вглядываясь в циферблат часов.
– Ну, минут сорок у меня еще есть, можно и поговорить. У вас, товарищ комиссар, похоже, есть тема. Я слушаю.
– Да! Хотелось бы вас, в смысле – союзников, получше понять. Вам-то проще – вы нас почти как облупленных знаете. Меня, к примеру. До недавнего прошлого ваши товарищи знали обо мне больше, чем я сам. Без подробностей, естественно. Так вот, для затравки вопрос первый: что вам в этом капитане? И лично вам, и вашим товарищам. И главное – почему буржуазная Россия помогает Советскому Союзу?
– По порядку. Есть такая крылатая фраза: мы в ответе за тех, кого приручили. Это слова из повести одного французского аристократа-писателя. В нашей истории он, будучи военным летчиком, погиб, сражаясь против фашистов.
Так вот, волей случая или судьбы, если хотите, жизни моих товарищей пересеклись с жизнью семьи Гришиных. Причем пересеклись в такой момент, который остается в памяти до конца жизни. Таким образом, сначала Вера и ее дети, а через них уже и капитан Гришин стали для нас всех не чужими людьми.
– М-да… душещипательно! Только вот как-то не складывается. Граждане, в том числе офицеры буржуазной России, заботятся о советской семье. А как же принцип жизни в капиталистическом обществе «Каждый сам за себя»?
– Ваша главная ошибка в данном случае заключается в том, что вы видите форму, но не различаете содержание. Да! В данный момент я и мои товарищи являемся офицерами Вооруженных сил Российской Федерации. Да! К нашему сожалению, государственным флагом России является триколор. Однако гимн остался за небольшим изменением советским. Звезды с Кремля никто не снял, памятники Ленину, опять же за незначительными исключениями, никто не сносил. Более того! Я себя лично, и моих друзей в том числе, считаю глубоко советскими людьми. Мы прошли все ступени воспитания советского человека – мы были октябрятами, пионерами, комсомольцами, коммунистами, наконец! И отсутствие партбилета на нашем мировоззрении никак не сказалось. Так что вы для нас не чужие люди. Я уверен, если бы моим друзьям пришлось бы взяться за оружие, встав в строй красноармейцев, когда они тут приключенствовали, то они бы это сделали без раздумий.
Обратите внимание! Почти все, кто служит в Объединенной группировке с нашей стороны, это все бывшие советские люди. Ну, кроме тех, кому по должности положено воевать. Все же у нас уже не тот возраст, чтобы с автоматом бегать. Есть ребята и помоложе. Но! Именно поэтому нас сюда и направили, потому как нам с вами легче найти общий язык. Ну и на всякий случай, чтобы коммунистическое мировоззрение дальше не распространялось. Нам-то служить осталось недолго. По советским законам мы все давно пенсионеры.
– Ясно! Объяснение принимается. Рад, что, кроме коммерческого интереса, нас объединяет еще и нечто большее.
– Полностью согласен. Теперь главный, почему помогаем? В нашем времени сложилась тупиковая ситуация. В масштабах всей планеты. Мировой кризис экономической системы капитализма. Определение империализма я зачитывать не буду – убежден, что вы в достаточной степени владеете теорией марксизма-ленинизма. Так вот, чтобы мировому гегемону можно было дальше жить, нужно кого-то скушать. Двадцать пять лет назад «съели» СССР и оттянули вот этот самый кризис. А сейчас… Представляете, внутренний долг США около двадцати триллионов долларов. Триллионов! Гигантская пирамида! И чтобы она могла существовать, требуется подпитка. Но для такого гиганта страны Африки, Латинской Америки – это крохи! Ему требуется большой кусок, чтобы поддержать свое существование. В какой-то степени способный конкурировать с гегемоном. А таких кусков осталось мало. Кроме США, это Объединенная Европа, Китай и мы, Россия. Наши природные богатства. Но проблема в ракетно-ядерном оружии, имеющемся у России, и паритете в этом вопросе с США. Поэтому верхушка США сейчас мечется в поисках выхода из сложившейся ситуации. Мы, естественно, готовимся к худшему сценарию, вооружаясь, однако рассматривается и вариант относительно бескровный. Ну, в смысле обойтись без ядерной мировой войны. И тогда, скорей всего, мировой валютой станет золото. Вот его-то руководство России и запасает на всякий случай. Всеми возможными путями. И продажа СССР старого оружия и технологий – прекрасный вариант увеличения золотого запаса. В данном случае это абсолютно прагматичный подход. Примерно так же сейчас мыслят и Черчилль, и Рузвельт, и товарищ Сталин, забыв о своих политических разногласиях. На время забыв.
– А почему тогда Двадцатую армию Россия вооружает бесплатно?
– Ну, не совсем же мы чужие люди. Это первое. Второе – благотворительность тоже имеет место быть. У нас это называется рекламная акция. Эта техника и оружие уж совсем не современное для двадцать первого века. Ну, примерно как для вашего времени дульнозарядные пушки и мушкеты. Да и не так много его требуется в масштабах более чем полувекового накопления. А для СССР сорок первого года это более чем современное оружие. И попробовав даже это, по нашим меркам, старое оружие, есть вероятность, что советское руководство захочет приобрести более современное. А это уже будет стоить некоторое количество денег, для удобства расчетов выраженное золотым эквивалентом. Вот такая картина мне представляется, товарищ комиссар второго ранга! Опаздываю я, простите. Разрешите идти?
– Ну что ж, спасибо за беседу. Не смею вас больше задерживать, и за Гришина не переживайте – все будет нормально! – ответил Цанава, пожимая на прощание руку полковника. – И на будущее: можете меня называть Лаврентий Фомич.
И, уже глядя на закрывающуюся за Дегтяревым дверь, отметил про себя: «Интересная беседа! Ничего, конечно, нового я не услышал, но все же. Что касается Гришина… Портить отношения из-за выходки капитана с человеком из верхушки спецслужбы, ближайшим по своему положению к лидеру страны, являющейся по факту важнейшим союзником, – глупо. Нет! Не глупо, а преступно глупо. И я эту глупость не совершу. А капитан никуда не денется, и за ним присмотрят».
Особист не испортил настроение Гришину. То есть, возможно, и хотел, однако не успел Степан закончить сочинение на вольную тему, как в кабинет вошел дежурный по отделу и, отозвав к окну старлея, что-то прошептал тому на ухо. При этом инстинктивно выкатывал глаза, указывая на важность информации. Сразу после этого особист поскучнел и, дождавшись окончания писанины Гришина, быстро прочел, для формальности задав несколько уточняющих вопросов. После чего вернул командирскую книжку и, проводив до дежурного, сухо попрощался. На что Гришин совсем не обиделся.
Выйдя из здания особого отдела, Гришин выдохнул и, улыбнувшись, двинулся в расположение роты. Запас его жизненного оптимизма был настолько велик, что даже встреча с сотрудником особого отдела настроение ему не испортила.
Цанава закончил читать написанное Гришиным, сложил в папку, аккуратно завязал и положил ее в ящик стола. Потом поднял голову и, внимательно посмотрев в глаза стоявшему перед ним сотруднику, произнес одно слово:
– Забудь!