Слезы русалки

Всю дорогу его одолевало воспоминание – грядущим днём будет ровно год, как умер его тесть Евгений Левин. Вадим ненавидел тестя всей душой за то, что тот попрекал его куском хлеба. Семья Вадима после смерти Павла в самом деле жила на подаяние семьи Левиных. Павел был кормильцем, опорой… Павел был всем.

Возможно, подсознательно Вадим даже желал тестю смерти. А вот теперь, когда год назад Евгений Левин умер от инсульта ранним утром в больничной палате, Вадим проникся к нему неожиданной симпатией.

Возможно (а скорее даже вероятнее всего), он, Вадим, кончит также. Обыкновенная будничная, оттого и горькая смерть. Нет, тесть ее не заслуживал, ему следовало умереть более славно и ярко, под стать своей личности.

Вадим мысленно воспроизвёл в голове облик тестя, представлявшего собой архетипичный образец представителя богоизбранного народа. Его холёные женственные руки свидетельствовали о целом поколении праздных изнеженных состоятельных дельцов.

Глаза тестя светились умом и хитрецой, какая бывает у людей с коммерческой жилкой. Он умел делать деньги из всего на свете, делал их так легко, будто раскладывал колоду карт, намереваясь поиграть в дурака.

Затем Евгений пресытился размеренной жизнью и благословил небо за свою дочь, свою принцессу Юленьку. Он обожал ее и гордился тем, что Юля выросла красавицей. Вот тут-то фортуна отомстила ему за долгие годы безлимитного пользования ее дарами. Любимая неотразимая Юленька вышла замуж за абсолютно бесперспективного парня, а ведь могла найти себе обеспеченного достойного мужчину. По правде сказать, добровольно Евгений Левин не отдал бы дочь за Вадима Дронова, если б она не забеременела от него. Его утешало только то, что Юленька любила этого дурака, иначе не стала бы так позорить семью. Евгений и Алёна Левины сидели за кухонным столом, смотрели куда-то в пустоту и гадали, отчего с ними произошло такое несчастье. Они просто физически не выносили этого недоумка, знали бы, что Вадим когда-то станет им зятем, побросали бы свой доходный туристический бизнес (Левины содержали гостевой дом) и убрались бы куда глядят глаза.

Но Евгений Левин погоревал и смирился. Ради своего света в окне – Юленьки. Ради внука (не расти же мальчишке безотцовщиной). Евгений Левин нес на себе крест в виде зятя и его родственников, в частности хамоватого братца Вадима – Саши, которого не могла заткнуть за пояс даже такая знатная горлопанка как жена Евгения Алёна Михайловна.

Кстати, о ней. Когда-то Алёна Михайловна была молоденькой нежной красавицей с тихим переливчатым голосом. Теперь же она расплылась вширь от их семейного богатства. Почему оно повлияло на неё именно так? Ведь обычно жены богатых мужчин хорошеют от наличия денег. Но над Евгением Левиным, очевидно, тяготел какой-то злой рок. Он стал погуливать на сторону, но эти сиюминутные наслаждения приносили больше стыда, чем истинного удовольствия. Он был слишком хорошим отцом. Каждая из его ночных девочек напоминала Юленьку. Не дай Бог, чтобы его принцессу постигла подобная судьба.

Но разводиться Евгений не считал возможным. Его слишком многое связывало с женой, в том числе материальная составляющая жизни. Недаром тетка Евгения почитала Алену Михайловну за свою.

– Наша, наша, – одобрительно кивала старая еврейка, наблюдая за женой племянника.

Да уж, такая своего не упустит. Ссориться себе дороже выйдет.

У Вадима с тестем гораздо больше общего, чем кажется на первый взгляд. Да,

Вадим с трудом терпит жену и тёщу. Теперь уже невозможно вообразить, что когда-то он до одури был влюблен в свою милую Юлю. Вадим не строил иллюзий и знал, что в семье жены его никто не жалует, но он счастливо жил в браке. До момента, когда его семья оказалась в зависимости. Чем крепче росло осознание того, как он унижен, тем сильнее росла и расцветала на этой благодатной почве ненависть Вадима к жене. Юля перестала казаться ему самой красивой, и он стал смотреть на других женщин.

Подобно тестю, Вадим возложил на плечи крест в виде жены и тещи. Знал ли его маленький сын Арсений, что оба его взрослых родственника несут ради него почти непосильное бремя? Хотелось бы верить, что не знал. Ведь Евгений Левин и Вадим, как им казалось, делали все, чтобы он рос в неведении.

Вадим верил, что под конец также сляжет с инсультом. Его пугала такая перспектива, но он примирился с ней. Однако он, видно, сляжет намного быстрее тестя, ведь у него ко всему прочему еще есть брат Саша.

Вспомнив о нем, Вадим чуть не врезался в ограждение. По правде сказать, он считал брата виновным во всех своих жизненных бедах.

Да, во всем виноват Саша. И эта стерва Лидия. Но Вадим не питал к ней такой ненависти как к брату. Она была никем, просто случайной женщиной. Засела наростом в сердце братьев подобно раковой опухоли, аналогично болезни, не спрашивая и не думая, нужна ли она своей жертве и не ведая, что такое жалость. Но Саша-то… Павел как-никак был ему братом.

Павел… Вадим горестно вздохнул, а на выдохе перед глазами предстал любимый брат с гитарой в руках. Они часто собирались всей семьёй на кухне, Павел играл на гитаре и пел песни, ставшие в семье своими, родными. Даже мать выходила послушать. Даже Саша в эти минуты становился странно задумчив. И вот никогда этого больше не будет. А Павел не успел научить Вадима играть на гитаре, чтоб он продолжил традицию. И стоило ли ее продолжать? Нет в семье больше единства и целостности. Каждый отныне сам за себя.

Теперь Саша приезжает в отчий дом, да еще и с женой. Уехал в Москву работать художником (смешно от самого сочетания этих слов), пока он, Вадим, должен жить бок о бок с родителями, не смея глядеть в глаза отцу, смотреть из окна на проклятый дикий пляж и трястись от страха, когда маленький Арсений идет купаться. Седыми прядями на висках Вадим обязан страху, что мстительное море заберет его сына, он носил в себе это видение, как одержимый, горячо поощряя тещину гиперопеку над Арсением. Хрупкий, бледный, то и дело болеющий Арсений как будто и сам боялся моря на подсознательном уровне.

Но больше всего Вадима бесила Сашина суперспособность плевать на всех и каждого. Он не ведал страха, не признавал компромиссов и сбрасывал с плеч любой крест. Вадим горячо осуждал своеволие брата, выступая его ханжеским судьей. Он никогда не мог признаться сам себе, что завидовал Сашиному характеру, его граничащей с безумием отваге и жажде познать жизнь во всей ее полноте.

Вадим припарковал машину аккурат рядом с Сашиной, еще раз убедившись, что брат-таки приехал. До этого в нем теплилась надежда, что он может передумать.

Вадима никто не вышел встречать, все спали в такую рань. Стараясь бесшумно ступать, он направился в прихожую и в испуге застыл.

У Вадима перехватило дыхание. Напротив их семейной фотографии, увеличенной и обрамлённой в дорогую рамку, стояла женщина. Она была одета в белый шелковый халат, длинные волосы рассыпались по плечам в волнистом беспорядке как у.… как у Лидии в ту ночь!

Лидия!

Перед Вадимом с ужасающей реальностью оживал его ночной кошмар. Лидия бледной тонкой рукой трогала Сашино лицо на фотографии.

Она восстала со дна, чтобы их покарать. Когда-то это должно было случиться. Так отчего же Вадим так трясётся за свою чертову жизнь?

Его сердце бешено колотилось, словно избивая молотом тишину.

Лидия почувствовала его спиной, ее тело дрогнуло, она резко убрала руку с фотографии. Сейчас она повернется. Вадим вдохнул в себя воздух, чувствуя, что не в силах сделать выдох. Каково ее лицо сейчас, когда она более трех лет пробыла на дне моря? Должно быть, она страшна как смертный грех. Ее глаза внушали страх уже тогда.

Она повернулась, и они синхронно издали испуганное «ах!».

Это была не Лидия. На него смотрела незнакомая молодая женщина с бледным лицом и приятными округлыми чертами. Она действительно похожа на Лидию, особенно цветом волос и белизной кожи. Только Лидия никогда не улыбалась так мило и услужливо.

– Здравствуйте. – Незнакомка первая пришла в себя и сделала попытку улыбнуться. – Вы, вероятно, Вадим?

Он не ответил, все еще переживая данную ситуацию.

– Меня зовут Вера. Я жена вашего брата. Встала попить воды. У вас так жарко, не то что в Москве. И заметила фотографию. Очень красивая.

Она нервно поправила халат на груди, пока Вадим безучастно смотрел в одну точку.

– Вам, наверное, нужно отдохнуть с дороги. Спокойной ночи.

Она ушла, так и не дождавшись от него ответных реплик.

Вадим же в эту ночь так и не заснул. Ему снились светло-зеленые открытые глаза, которые закрыла пеленой водная гладь.

Как он и ожидал, встреча с братом при ярком свете следующего дня была едва не мрачнее ночного кошмара. Стоило ему увидеть Сашину энергичную фигуру, услышать его бодрый смех, Вадим поморщился как при острой боли. Саша не имеет права так громко смеяться и разговаривать, когда Павел навеки умолк под землёй.

– Ну, здравствуй. – Саша как ни в чем не бывало протянул Вадиму руку.

– Только не надо вот этого, – отмахнулся Вадим, подразумевая Сашину руку. – Какого черта ты опять заявился?

Саша, пожав плечами, убрал руку. Он будто бы и не расстроился, что ему не рад родной брат. Вадима Сашина беззаботность просто бесила.

– Тебя приехал повидать. Соскучился, – издевался Саша.

– Когда тебе было скучать? Ты, кажется, женился? – Вадим гаденько улыбнулся, чувствуя, как слюна во рту превратилась в желчь. – А я-то думал, что любовью всей твоей жизни является Лидия. Не подскажешь, куда подевались твоя великая любовь и масштабная страсть, достойные пера Достоевского? Всё? Так банально и быстро закончились?

– Она умерла, —глухо произнёс Саша.

Его самоуверенную спесь как рукой сняло. Вадим почувствовал удовлетворение. Лидия была, есть и будет единственным слабым местом брата.

– Да, я в курсе. – Вадим продолжал в том же тоне. – И это произошло зря? То есть не во имя твоей великой любви, как ты пытался уверить?

– Она… Вера похожа и не похожа на Лидию. – Весёлость совсем оставила Сашу, он выглядел затравленным. – Вера будто ее альтер эго. Она насквозь положительна, совсем непорочна, не такая как Лидия. Она…

– Да-да, я понял, когда соберёшься топить ее труп, как-нибудь без меня, хорошо?

Саша с раздражением вздохнул:

– Диалога у нас не получается, а жаль. Ты всегда был душным, Вадик. Таких, как ты, сейчас принято называть токсичными людьми. Психологи рекомендуют держаться от тебя подальше. Пожалуй, тот редкий случай, когда я последую их совету.

– Это я собираюсь держаться от тебя подальше. Мы с семьёй уедем отсюда в течение часа, – сказал Вадим.

– Ты не останешься на шашлыки в честь нашего прибытия?

– Разумеется, не останусь.

Вадима ужасно бесил этот якобы праздник. Он напоминал ему притчу о блудном сыне, которую читал Арсению отец Андрей, православный священник и близкий друг родителей, вхожий в их дом. Притча всегда казалась Вадиму ужасно несправедливой, толкование отца Андрея не изменило его мнения. Теперь же Вадиму суждено самому испытать праведный гнев благопристойного сына библейского праведника.

– Вам придется ехать без Арсения, – сказал Саша. – Мы с Верой обещали взять его с собой покататься, чтоб он провёл Вере экскурсию по нашим природным достопримечательностям. Арсений так обрадовался, не хочется его расстраивать.

Лицо Вадима скривилось в некрасивой презрительной гримасе:

– Кто такие вы с Верой, чтобы куда-то брать с собой моего сына и решать, оставаться ему или нет?

– Я его крестный отец, – спокойно ответил Саша. – Мы с Лидией крестили Арсения и любили как родного сына. Я помню, что ты хотел видеть крестным отцом именно Павла. Брат тогда слёг с тяжелейшей пневмонией, но мы его отмолили. Удивительно, что Бог берег его для того, чтоб он перерезал себе вены.

– Не смей произносить имени Павла! – Вадим вскочил с места. – Это ты перерезал ему вены! Его кровь на твоих руках!

– Угомонись! – Саша повысил голос, заставив тем самым Вадима сесть на место. – Это был его и только его выбор. Не знаю, когда до тебя наконец дойдёт.

Это было уже выше сил Вадима. Его подмывало резко и грубо ответить брату, возможно, даже ударить. Он ошибался, думая, что Саша уже не сможет вывести его из себя. Вадима остановили шаги. Его жена Юля шла, обняв за талию Сашину жену. Обе женщины были Вадиму одинаково неприятны – Юлия по известным причинам, а Вера в его голове прочно ассоциировалась с Лидией.

– Вадим, Вера такая прелесть, – со сладким лицемерием промурлыкала Юля, обнимая Веру за плечи. – Вы успели познакомиться?

– Успели, – буркнул Вадим.

– Сегодня будут шашлыки, мы же не уедем, правда?

Вадим открыл рот, желая сказать, что они уедут и возьмут с собой Арсения, но его взгляд остановился на Саше и его жене. Саша обнял Веру за плечи, она улыбнулась, приклонив голову к его шее. Вадима взяла злость на их семейное счастье.

– Да, останемся, – ответил он Юле. – Ради тебя.

Нежность и грация сродни кошачьей,

Мягкость и чёткость изгибов.

Над красотой даже время не властно,

Она повод грёз и ошибок.

Тело, прикрытое шелковой тканью

Или укрытое в хлопок,

Способно размыть, уничтожить все грани,

Мужчина как мальчик стал робок.

Женское тело воспето поэтом,

Художник его обессмертил.

Стыд отступает пред негой раздетой,

Пред истиной не лицемерьте.

Глава 3

Ранним утром Вера разбудила Сашу и за руку повела его к морю. Она ни разу не видела море вблизи, ей не терпелось познакомиться с могучей водной стихией.

Утреннее море было спокойно, это означило, что можно искупаться. Волны на этом пляже опасны из-за огромных камней, можно серьезно искалечиться, если человека выбросит на берег.

Саша вошёл по колено в воду. Его лицо приняло сосредоточенное выражение, как у индийского йога. Муж дышал полной грудью, вдыхая запах моря. Он дома! Его дом здесь, на этом диком пляже, а вовсе не в кирпичных стенах родового гнезда.

Вот он, блудный и грешный Адам, который сумел добраться до своего Эдема, пахнущего кипарисом, можжевельником и морской солью. Вокруг витает необыкновенный дух свободы и чистоты, который человек ищет везде, и порой не хватает жизни, чтоб его отыскать. Чистое бирюзовое море вовлекает в брачный танец яркое солнце, они сливаются, рождая на свет мистическое дикое сияние, из тех, когда болят глаза, но нельзя не смотреть. Воздух – второе дитя этого безумного союза – ласков в отличие от колючего прекрасного собрата, он окутывает приятной прохладой и крепкой дружеской нежностью. Девственная природа, суровая и непоколебимая, наблюдает за игрищем этих контрастов с материнской снисходительностью. Гармония, свет, невыносимая красота, – вот чем был для Саши этот дикий пляж. Таким же он представлял себе библейский рай – место, где не жалко провести вечность.

– Как удивительно. – Вера подошла к Саше и взяла за руку. – Та гора похожа на льва с изогнутой спиной.

Саша поднял глаза на гору, бросив ей вызов. Ему всегда виделось, что окаменевший «лев» готовится к прыжку.

– Тут везде галька? – Вера присела и с восторгом глядела на россыпь камней под ногами.

– Почти, насколько мне известно, – ответил Саша, пристраиваясь рядом с ней.

– Мне больше нравится галька, песок пачкает кожу и полотенце. И камешки можно красивые пособирать. Найди мне камень в форме сердца.

– В одной шотландской легенде гальку называют «слезами русалки».

– Ух ты! Расскажи.

– Это легенда о русалке, полюбившей молодого монаха. Он научил ее молитвам, и они вместе вымаливали для русалки душу. Однако та не смогла побороть зов моря и уплыла от монаха навсегда, проливая горькие слезы. Эти слезы и превратились в гальку.

– Красивая легенда, – улыбнулась Вера. – Моим любимым мультиком в детстве была диснеевская «Русалочка».

– Ерунда. Сказка Андерсена намного круче.

– Его история более глубокая. Она учит, что нельзя заставить полюбить. Можно получить ноги и лишиться языка, но эти жертвы напрасны, если твой принц любит другую. Зато никогда не поздно быть человеком и сохранить свою душу. Русалочка-то ее все же получила.

– Мрачноватая вещь, – задумчиво согласился Саша. – Но я всегда любил мрачные сказки. Они изначально такими и были, потом люди стали переписывать их, подгоняя под золотую формулу «и жили долго и счастливо». Что поделать, люди нуждаются в красивых иллюзиях.

– А я верю в любовь и в золотую формулу «и жили все долго и счастливо», – упрямилась Вера. – Я рада, что люди додумались переписать эту жуть, что представляли собой наши вечные детские сказки в оригинале. Свихнуться можно от такой жестокости. Своим детям я буду рассказывать исключительно светлые истории. И они должны будут вырасти хорошими и милосердными людьми.

Саша усмехнулся и не стал ничего отвечать. Дети Веры вырастут такими же витающими в облаках, не знающими жизни дурачками. И все же Саша в этот момент испытал к жене нечто вроде нежности, словари называют это чувство умилением. Его романтичная, начитавшаяся всякой дребедени Вера! Как она не похожа на ту, другую, образ которой вновь пробудил в нем Вадим.

– Какие девушки становятся русалками? – спросил Саша.

– Утонувшие девицы или девушки, умершие до замужества.

Значит, Лидия вполне могла стать русалкой.

– Мне так понравилась твоя семья, – сказала Вера. Саше ее голос показался вкрадчивым и осторожным.

– В самом деле? – Он не разделял восторгов и считал, что Вера также их не испытывает. Кем тут восторгаться? Ведьмой Аленой Михайловной? Пустоголовой Юлькой – бесполезной соломенной куклой? Вадиком, глядя на которого хочется влить ему в глотку стопку водки и растрясти как следует, выбив усталый вид побитой собаки? Симпатии заслуживают только отец и маленький Арсений, но Вера практически с ними не общалась. Вчера на празднике, организованном как будто бы в ее честь, у Вера выглядела глуповато – бедняжка совсем не знала, куда ей податься. И все же Саша хотел понять, почему она лжёт о своём восторге.

– Только вот твой брат Вадим… Мне показалось, что он не рад нашему приезду. – Вера говорила, словно ступала по тонкому льду.

– Не принимай на свой счет. Вадим в принципе ничему не рад в этой жизни.

– Почему он такой?

– Семейное.

Вера замолчала, но явно крутила на языке главный вопрос. Наконец она собралась мыслями:

– Кто такая Лидия?

А, ну вот где собака зарыта. Естественно, старая жирная сплетница Алёна Михайловна расплела свой язык и наговорила Вере небылиц, достойных первой полосы ширпотребных желтых газет. И все же Саша ждал, что Вера когда-нибудь спросит про Лидию, поэтому отреагировал спокойно:

– Невеста моего брата Павла, он умер три года назад.

– А почему он умер? Сколько же ему было лет?

– Мы с ним двойняшки. Павел считался старшим, по словам родителей, он первым из нас увидел мир из материнской утробы.

– Что же стряслось? Почему он умер таким молодым? А твоя мама…

– Да, она сильно заболела на нервной почве, ее душа умерла с горя вслед за ним. Сказать начистоту, она не хочет больше жить и услужливо позволяет болезни сосать свои силы. Мать очень любила Павла. Как и все в нашей семье.

Саша поглубже втянул в себя воздух, призывая на помощь морскую стихию. Вера грустно склонила голову, она приписала Сашин скорбный вздох болью за родных. Но дело было в ином.

Мать и Лидия – слишком щекотливые темы. Как бы Вера ни любила Сашу, какой бы жертвенной и всепонимающей ни была ее любовь, о матери и Лидии разумнее всего твёрдо и бесстыдно лгать.

Мария Дронова, или Марыся, как ласково величал ее муж Петр Сергеевич по примеру тестя, действительно была больна. Душевно больна.

Ее болезнь тщательно скрывалась от всех, особенно от семьи Левиных, с которым Дроновы породнились через женитьбу Вадима. Из посторонних людей припадки Марыси видел лишь отец Андрей, священник и школьный друг Петра Сергеевича. Для остальных же она была женщиной крайне слабого здоровья. И это все, что о ней знали в округе.

С пяти лет кроткая и нежная Марыся стала пугать отца странной для маленькой девочки замкнутостью. Она могла часами тихо сидеть и вдруг резко вскидывала голову, словно видела что-то страшное. Марыся глядела в пустоту, серые глаза ребёнка увеличивались от первобытного ужаса. Затем она принималась кричать, оглушительно и душераздирающе.

Отец Марыси, Анджей Вишневский, чистокровный поляк, эмигрировавший в Россию после войны, готов был сам сойти с ума. Были времена, когда он подумывал отдать дочь на лечение, но всякий раз его останавливал страх ещё более глубокий, чем возможность лицезреть припадки дочери. Он боялся, что лечение сделает хуже. А если сказать совсем начистоту, то его пугала перспектива, что дочка, будучи не хозяйкой своему разуму, сболтнёт лишнего. Они, то бишь врачи, могут ввести Марысю в состоянии гипноза, они глянут ей в подкорку и узнают истинную причину ее безумия. Нет, Анджею были не нужны подобные проблемы. Совсем не нужны. Не для этого он уехал с дочкой подальше в новую жизнь.

Тем более припадки Марыси имели свойство на неопределенный период прекращаться, и тогда во всем мире было не сыскать более тихой и ласковой девочки. В глубине души Анджей не считал дочь безумной, он надеялся, что это не более чем игра, порождённая богатым мрачным воображением девочки, что та однажды перерастёт эту напасть и станет такой как все. Ведь имеют же дети воображаемых друзей, и родители считают подобную фантазию приемлемой. Так отчего же его Марысе не иметь воображаемых врагов? Необходимо какое-то время обождать. Как это обычно и бывает, временное ожидание Анджея переросло в постоянное. Человек ко всему приспосабливается, даже к безумию родного ребёнка.

Анджей и Марыся любили друг друга огромной родственной любовью. Марыся гордилась отцом и не раз высокомерно заявляла, что ее отец – потомок знатных польских шляхтичей, в доказательство этого демонстрировала кольцо с гравировкой «kocham Cie»1, которое она носила как единственная дочь своего отца. Иных подтверждений знатности деда Павел, Саша и Вадим не нашли, в их голову закралось подозрение, что кольцо кто-либо из предков деда или же сам дед вполне мог просто-напросто украсть. Но к матери из вежливости относились как к знатной дворянке, никогда не оспаривая ее происхождение – отец так наказал.

Петр Дронов считался первоклассным каменщиком в пору, когда заступил возвести для Анджея Вишневского дом в нескольких минутах ходьбы до моря. Петру было тридцать три года, он недавно похоронил свою несчастную бездетную жену. Едва ли Петр мог предположить, что его сердцем навек завладеет шестнадцатилетняя бесноватая девчонка.

Петр увидел юную Марысю и первым из вороха чувств стало сильное желание ее защитить. Девица в ту пору была так тонка, что Анджея поражало, как мог уживаться в этом тщедушном теле лукавый, имя которому было легион. Год, пока возводился дом, Марыся и Петр играли в переглядки, пока Анджей прямо не спросил своего каменщика каковы его намерения:

– Понравилась?

Петр кивнул с затравленным видом, мол, не по Сеньке шапка. Анджей посмотрел в честные глаза потенциального зятя и как на духу рассказал про дочерний недуг.

Петр выслушал и не поверил. Ясно было одно: признание отца Марыси не угасило пламень горевшей любви. Петр относился к семнадцатилетней девочке с отеческой нежностью, а она будто даже совсем излечилась, тотчас стихая у него в руках.

Ещё через год Анджей выдал дочь замуж и наконец позволил себе умереть от инфаркта. Марыся осталась в надежных руках.

Спустя пять лет Марыся понесла, и Петр увидел в этом расположение Божье. Православный священник отец Андрей, его школьный друг, качал головой. Он хоть и был священником, но не считал делом богоугодным произвести на свет дитя от душевнобольной матери. Впрочем, спустя положенное время он окрестил двух мальчиков-двойняшек Павла и Александра.

Павел рос на радость матери, Марыся любила его сумасшедшей любовью, ведь он так напоминал ей незабвенного отца. За годы своей недолгой жизни Павел сумел стать главной нянькой младшего братишки Вадима, родившегося четырьмя годами позже старших мальчишек.

Павел рос нервным юношей, но деятельным и ответственным. Он брался за любую работу, его и отметил Евгений Левин, пригласив работать на себя и предложив приличный оклад. Павел тогда бросил между делом Вадиму, что у Левиных хорошенькая дочка. Вадим признался, что давно на неё глядит в школе, Павел рассмеялся и пристроил Вадима подработать к Левиным, чтобы брат имел возможность видеться с Юлей в неформальной обстановке. Это и стало началом подростковой любви, что привела к свадьбе и рождению сына.

Насколько Марыся любила Павла, насколько была терпима к крошке Вадиму, настолько отталкивала от себя Сашу. Она невзлюбила его с рождения, и с каждым годом отвращение к сыну крепло в больном сознании матери. Маленький Саша был похож на мать наиболее из троих братьев, Петр любил сажать сына на колени и глядеть сыну в глаза – в Марысины глаза, такие же серые, безумные, не любящие.