Итак, Юрий поднял мятеж. Но это вовсе не означало, что уже назавтра московская и галицкая рати начали пластать друг друга сабельками. Маховик смуты раскручивался медленно…
Юрий, уведший свои войска на север, в Галич, прислал оттуда в Москву гонца со своим отказом признать племянника. Сразу же выяснилось, что самые худшие предположения Юрия оправдались – сторону малолетнего великого князя приняли все младшие братья бунтаря, не только Андрей и Петр, но и бунтовавший еще недавно Константин. И, что гораздо хуже, Софья, узнав о поступке деверя, тут же послала за помощью к отцу – великому князю Литовскому Витовту. Однако ни московский двор, ни тем более оказавшийся в незавидном положении Юрий не спешили – и тем, и другим надо было время, чтобы собрать силы. Век тогда был неторопливый, мир еще был большим, планета пока не съежилась до облетаемого за сутки шарика и обитавшие на ней люди передвигались медленно. Войско ни за два дня, ни даже за две недели собрать было невозможно, поэтому дядя с племянником условились о перемирии на четыре месяца – до Петрова дня, 29 июня.
Думается, вряд ли кто из высоких договаривающихся сторон всерьез отнесся к этим обещаниям. И в Москве, и в Галиче понимали, что при изначальном неравенстве сил промедление на руку только Юрию, который, пользуясь паузой, и без того уже «за тем же перемирием тое весны разосла по всей своеи отчин, по всех людеи своих[1]». Так и случилось – москвичи выступили так быстро, как только смогли. Уже весной 1425 года московская рать двинулась к Галичу. Командовать ею был поставлен самый младший из «дмитриевичей», Константин. Похоже, самого ненадежного из сторонников Василия II отправили делом доказывать свою лояльность – принцип «проверки на вшивость» остается неизменным во все времена.
Останься Юрий в Галиче, смута бы, возможно, закончилась не начавшись – слишком уж велики были силы москвичей. Однако опытный галичанин быстро показал, что старого лиса не так просто обложить, и ушел из Галича в Нижний Новгород. Как выяснилось, мятежник тоже времени зря не терял, и уже успел обзавестись союзниками. Дело в том, что еще несколько лет назад Нижний был равен Москве, по крайней мере формально – наряду с Московским, Тверским и Рязанским существовало и Великое княжество Нижегородское. Прекратило свое существование, став частью Московского княжества, оно только при старшем брате Юрия – Василии Первом.
Кроме того, Юрий был связан с нижегородцами и родственными узами – его мать, княгиня Евдокия Дмитриевна, была дочерью нижегородского князя Дмитрия Константиновича. В нижегородских землях до сих пор обретался многочисленный клан «дмитриевичей» – двоюродные братья и племянники Юрия. Эти безземельные княжата, как несложно догадаться, не питали к отнявшей их княжество Москве теплых чувств, и заручиться их поддержкой, посулив уделы, Юрию наверняка было несложно.
Константин с московским войском последовал за Юрием на Волгу, однако Юрий, не вступая в столкновения, довольно успешно бегал от брата, а затем, перебравшись за реку Суру, встал там лагерем. Константин с московским войском вышел на другой берег, и несколько дней братья стояли друг против друга, разделенные только полоской воды. Можно лишь предполагать, о чем думали оба – и нынешний бунтовщик, и бунтовщик вчерашний, вынужденный теперь доказывать свою лояльность в братоубийственной, в самом прямом смысле, сваре.
Обе стороны замерли, понимая, что переправа через реку сделает раскол в московской семье необратимым. Пролить первую кровь означало перейти некий рубеж, за которым возврата к многовековому московскому братству уже не будет. Возможно, будь на месте Константина кто-нибудь другой, история нашего государства была бы иной. Но младший брат, сам лишь недавно вернувшийся из изгнания, слишком хорошо понимал старшего. Ровно как и наоборот. Да, Юрий не мог не сердиться на младшего брата за его присягу племяннику, которую он наверняка счел предательством. И Константин прекрасно понимал, что, поклявшись в верности малолетнему Василию, путь-дорожку назад он себе отрезал, а его карьера при новом дворе будет ой как зависеть от результатов этого похода. Но для того, чтобы бросится друг на друга, этого все-таки мало. Не было еще в братьях настоящей злости для драки, той, что застит красным глаза и отключает разум. Поэтому два войска стояли и ждали – кто на что решится.
Первым не выдержал младший. Однажды утром Константин развернул полки и ушел обратно в Москву. Там он оправдывался, что де река разлилась и переправиться было никак невозможно, но и тогда все всё прекрасно поняли – «Константин радел не племяннику, а брату, и потому не хотел, как должно, преследовать Юрия[2]». Юрий же с дружиной вернулся в Галич и вновь отправил гонца в Москву, и вновь с предложением о перемирии – но теперь уже на год.
Москвичей, естественно, попытки Юрия затянуть «вялотекущее противостояние» никак не устраивали. Не добившись успеха военными методами, москвичи решили использовать дипломатию. Однако сразу возник вопрос – кому ехать? Братьев отправлять к галицкому затворнику было бессмысленно, да и рискованно, о самом князе и речи не шло. Подались к традиционным посредникам – церкви, благо главный пастырь всех православных русских, митрополит Фотий жил здесь же, в Москве.
Фотий, как вы помните, в событиях активно участвовал с самого начала (именно он после смерти Василия I прислал к Юрию боярина с наказом явиться в Москву), поэтому чиниться не стал и поехал в Галич – русская православная церковь, собственно, никогда мирских дел не чуралась и контакта с правителями не порывала. Юрий, естественно, о визите был осведомлен заранее, поэтому, гордый недавно одержанной полупобедой, решил подготовиться к визиту и произвести на владыку впечатление.
О психологической подготовке переговоров люди прекрасно знали и тогда, поэтому галицкий князь решил прежде всего доказать духовному пастырю, что перед ним отнюдь не строптивый изгой с горстью верных людей, а подлинный властитель с княжеским двором. На подъезде к городу Фотий увидел чудную картину – все склоны холма под галицкими стенами были усеяны толпами народа. Юрий собрал, похоже, всех верных ему людей. Однако пожилой грек тоже не первый год на свете жил, мощью князя не впечатлился, и рот от удивления не разинул. Разглядев за воинами, стоящими в первых рядах, пригнанных для массовки крестьян, он ехидно заметил своему визави: «сыну, не видах столико народа в овчих шерьстех[3]«, намекая на то, что крестьянская сермяга из овечьей шерсти при всех желании за латы не сойдет.
Надо ли удивляться, что после такого начала переговоры шли трудно, вернее сказать – не шли никак. Юрий не соглашался ни на какие предложения о заключении мира, требуя единственно перемирия. В конце концов, Фотий вспылил, и, рассердившись на строптивого князя, уехал из Галича, не благословив ни князя, ни город.
А дальше… Дальше случился один из тех эпизодов, что историю делают сказками. Сразу же после отъезда митрополита в Галиче вспыхнула эпидемия, причину которой и выяснять не стоило – и так всем понятно, что это гнев божий. Юрий в ужасе верхами, как простой гонец, поскакал в погоню за Фотием и, догнав владыку у села Пасынкова, плача каялся в своей гордыне и умолял вернуться. Фотий вернулся, отслужил молебен и эпидемия пошла на убыль. Благодарный князь пообещал митрополиту отправить в Москву послов на переговоры о заключении мира.
Сложно, конечно, судить сегодня – что там произошло на самом деле, тем более что летописи о событиях этих лет рассказывают нам весьма скупо и часто противоречат друг другу. Но, на мой взгляд, вряд ли разумно заниматься конспирологией и предполагать, вслед за некоторыми авторами, что Фотий, например, отчаявшись добиться результата, заслал своих людей пошуровать у галицких колодцев. Мор – это слишком страшно для тогдашних жителей Земли, и играть с этой страстью господней никто бы не решился и в более отчаянном положении.
Скорее всего, перед нами просто совпадение, случайность, произошедшая как нельзя кстати. Маловероятная – да. Но нам ли не знать, что история иногда выкидывает и не такие коленца.
Так или иначе, двое посланных Юрием бояр благополучно прибыли в Москву, и мир был заключен. Правда, говорить о безоговорочной капитуляции не приходится – Юрий не отказался от притязаний на престол в полной мере, он всего лишь пообещал, что «не будет искать великого княжения сам собою, но ханом». Проще говоря – оставил за собой право апелляции к высшей власти – кому хан даст ярлык, тот и будет великим князем.
После этого так и не разгоревшаяся на Руси смута затихла – на целых пять лет. Но и не угасла полностью – Юрий по прежнему осторожно сидел в Галиче, глаза не князю, ни братьям не мозолил, но и от планов своих не отказывался. Московское княжество, едва не сорвавшись в пропасть, в последний момент все-таки сохранило равновесие на самом краю.
Но и назад не отошло.
Да и, честно сказать, не до династических разборок было москвитам в те годы. Другая беда пришла. Страшная. Черная оспа.
Нам сегодняшним, неизвестно слишком многое. Мы, например, не знаем, что такое голод, хотя еще мои родители, пережившие детьми голод 1947 года, этот ужас помнят до сих пор. Точно так же нам сложно представить себе – что такое эпидемия, как живут люди, которых каждый день деловито-равнодушно прореживает мор.
Вот как описывает эту небывалую по масштабам эпидемию, гулявшую по Руси в 20-е годы XV века, наш первый историк Татищев: «В лето 6935 (1427 г.) мор бысть велик во всех городех русских по всем землям, и мерли прысчем. Кому умереть, ино прысч синь и в третей день умираше; а кому живу бытии, ино прысч черлен да долго лежит, дондеже выгнеет. И после того мору, как после потопа, толико лет не почати жити, но маловечнии, и худии, и счадушнии начаша бытии[4]«.
Мор, пришедший из Европы («а пришел от немец в Псков, а оттоле в Новъгород, такоже доиде и до Москвы[5]«) был первой известной эпидемией оспы в России. Она действительно «гуляла» по Руси несколько лет, то исчезая, то вновь возвращаясь. Оспа тогда парализовывала жизнь в целых государствах, и Русь не стала исключением. Этот мор действительно стал рубежным для страны и не зря Татищев сравнивает его с библейским потопом. Несколько лет день за днем люди молились о том, чтобы беда прошла мимо, а когда их надежды оказывались тщетны, оцепенев, всматривались в язвы – красные (черленые) или синие, жизнь или смерть?
Оставим пока наших героев, пережидающих смертную напасть, не будем их трогать. Вернемся к ним позже, хотя, заранее предупреждаю, многих недосчитаемся.
А нам сейчас самое время оглядеться вокруг Московского княжества, потому как события вскоре выйдут за его пределы…
_______________________
[1] Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. XXVI. Вологодско-Пермская летопись. М.; Л., 1959. С.183
[2]Соловьев С.М. Сочинения. Кн. II. Т. 2-3. М.: Мысль, 1988. С.382
[3]Полное собрание русских летописей (ПСРЛ). Т. XXVI. Вологодско-Пермская летопись. М.; Л., 1959. С.184
[4]Цит. по Борисов Н. С. Иван III. М.: Молодая гвардия, 2006. С.21
[5]Там же.
Глава девятая. О ближних наших
Собственно, далеко оглядываться нам не придется – мир, известный нашим сидевшим в лесах предкам, был очень невелик. В нем не было ни Англии, ни Франции, ни тем более Китая и Японии. Почтенные московиты вовсе не были живчиками, шнырявшими по миру. Скорее уж наоборот – убеждеными домоседами-бирюками, не испытывающими ни малейшего желания ни познавать мир, ни представляться миру.
Поэтому знали лишь себя, да самых ближних соседей.
Давайте пробежимся по этим окрестностям, только имейте в виду – мы не будем углубляться в подробности. Подробный рассказ о каждом из соседей Московского княжества нас ждет впереди, а пока – только обзорная экскурсия по принципу «галопом по Европам».
С понятием «мы» для москвичей все было довольно просто. «Татарские» русские делились на три великих княжества, две республики и одно совсем уж не понятно что. Как я уже многократно поминал, кроме московского, именование «великого княжества» носили еще два «субъекта золотоордынской федерации» – княжества Рязанское и Тверское. Рязанцы жили к югу от Москвы и были пограничной зоной – за ними начинались земли татар. Соответственно, все набеги прокатывались через них, да и вообще, с сюзеренами они общались чаще и дольше всех. В итоге, как сетуют летописцы, рязанцы изрядно отатарились. Тверичи жили, напротив, севернее и были более «европеизированными», так как дела имели обычно с Новгородом и Литвой. Ко времени нашего рассказа оба княжества уже изрядно захирели, и москвичам явно уступали по всем параметрам – времена соперничества Твери и Москвы миновали давно и, судя по всему, безвозвратно. Однако формально по статусу и те, и другие были равными Москве.
Кроме этой тройки, татарскими данниками были еще две северные боярские республики – Псков и Новгород. Как все мы помним из школьного курса, от лежащих к югу княжеств они отличались в первую очередь тем, что власть в них принадлежала не князю, а вече. Нет, князья там, конечно, были, но пребывали они в совершенно ином статусе, нежели в Москве или Твери. Князь в Новгороде или Пскове был не владыкой, а всего лишь временно приглашенным наемным служащим. Богатый Новгород, например, практически никогда не заморачивался созданием собственной армии, предпочитая пригласить к себе какого-нибудь князя с дружиной, и эти-то нанятые профессиональные военные и обеспечат де мирный труд и нерушимость границ. Если же говорить о реальной власти в республиках, то принадлежала, конечно же, не вече – толпа никогда ничего не решает, – а богатейшим боярским кланам, «золотым поясам», как их называли в Новгороде.
Этих двух братьев-республиканцев меж тем никак не назовешь близнецами. Господин Великий Новгород давно уже был не городом, но огромным, по меркам тогдашней Европы, государством. Ему принадлежали необозримые территории, колониальные владения новгородцев простирались от Балтийского моря до Урала и от Белого моря – до Волги. Новгород был очень богат, особенно по сравнению с другими русскими княжествами, и богатство его зиждилось на двух китах – международной торговле (именно Новгород был воротами между Европой и русскими и татарскими землями) и лесных промыслах – именно здесь добывалась львиная доля русской «мягкой рухляди» – вожделенной столь многими пушнины.
Но у Новгорода, этого огромного государства, имелось две ахиллесовых пяты, два уязвимых места. Во-первых, как уже говорилось, он экономил на собственной армии, довольствуясь наемниками, и был, по сути, беззащитен перед любым серьезным вторжением. Во-вторых, это была северная страна, хлебушек там банально не вызревал, поэтому продовольствие они импортировали. А это означало продовольственную зависимость от «Низовской земли» – так новгородцы называли Северно-Восточную Русь.
Псков, который издревле считался «младшим братом» Господина Великого Новгорода, был мало похож на «старшенького». Объединяли их, собственно, только все тот же вечевой строй, да общая вера, даже архиепископ у них был один на двоих. Во всем же остальном братья были совершенно разными. Если Новгород был обширен и богат, то Псков представлял собой карликовое государство, зажатое между тремя мощными и чаще всего недружественными соседями, и всю жизнь едва сводил концы с концами. Если новгородцы войне всегда предпочитали торговлю, которой и занимались с большим успехом, то Пскову на роду было написано не торговать, а воевать. В общем, очень удачное сравнение употребил историк Николай Борисов – перед нами представали богатый хитрый купчина и простоватый бедный рыцарь.
А под «незнамо что» я подразумевал Вятку. Это было действительно уникальное образование в Северно-Восточной Руси. Бывшая новогородская северная колония, раскинувшаяся на одноименном правом притоке Камы, она однажды отложилась от своих хозяев и образовала эдакую северную вольницу со столицей в городе Хлынове. Не то бандитское государство, не то пиратская республика. Вятчане единственные из всех никогда не знали князей, да в них и не было никакой необходимости. Экономика у этих потомков буйных новгородских ушкуйников базировалась на добыче пушнины, речном пиратстве (ушкуйничестве), набегах на московские и новгородские владения, никогда не отказывались вятчане пощипать и местные племена вогулов и пермяков. Соответственно, оружием любой вятчанин и так владел с малолетства – зачем стране охотников и бандитов княжья дружина? Народу, конечно, у них было небогато, поэтому никакой серьезной роли в политических распрях они не играли, и играть не собирались – у них и без того дел хватало.
Вот, собственно, и вся Северо-Восточная, «татарская», Русь. Было еще мощное княжество Смоленское, но его с недавних пор подмяла под себя соседняя Литва. Вот к соседям и перейдем. Однако здесь нам придется задержаться, потому как без расклада внешнеполитической обстановки нам никогда не понять действия Юрия, его племянника и всех остальных наших героев.
Знания наших предков о мире за границами северо-восточных русских княжеств никак не назовешь богатыми и разносторонними. Летописцы наши считали необходимым упоминать о событиях, происходящих лишь в четырех странах – Византии, Тевтонском Ордене, Орде, да Литве. Вот ими, по большому счету, и исчерпывался весь тогдашний мир – с точки зрения обычного человека, естественно.
Причем Византия была скорее виртуальным, воображаемым государством. Слишком уж далеко она расположилась, ее мало кто видел, а уж тем более жил там – «к грекам» все-таки добирались считанные единицы наших соплеменников. Однако знали о ней все.
И немудрено – это все-таки была родительница, «духовная мать» Руси. Связь с ней не прерывалась никогда, даже в самые страшные годы. Именно оттуда к нам прибывали духовные пастыри, именно ей мы считали своим сыновним долгом помогать в трудную минуту, а помощь ей требовалась в те времена ой как часто. Но повторюсь – в представлении рядового русского это была все-таки не реальная страна, а воображаемая держава, некий образ, сконструированный в голове. Ситуация в Византии в те времена была более чем сложной, тысячелетняя империя находилась на грани исчезновения под натиском турок. И эти события, вроде бы происходящие за семью морями, в итоге оказали самое непосредственное, и едва ли не определяющее влияние на судьбу России. Но об этом поговорим в свое время.
Обратимся теперь к непосредственным соседям. На северо-западе с русскими землями граничили владения Тевтонского ордена. В историю этих рыцарей-монахов, палестинских крестоносцев, призванных в наши заглушкинские места польским князем Конрадом Мазовецким мы не будем вникать подробно. Потому как в описываемое время об Ордене, похоже, всерьез помнили только его непосредственные соседи – «пскопские» да «новгородские». Граничащий с нашими боярскими республиками Ordo domus Sanctae Mariae Teutonicorum (так он официально именовался) к тому времени уже не играл серьезной роли в региональных раскладах. После того, как уязвленная Литва в компании с поляками, которым Орден перекрыл выход к морю, перебила ему хребет в Грюнвальдской битве, государство миссионерствующих рыцарей действительно не заслуживало серьезного внимания. От этого удара они так никогда уже и не оправились и лишь глубже и глубже погружались в ничтожество, пока Иван Грозный не разнес это прогнившее строение одним пинком.
Орден, в отличие от многих других государств, «отдав концы, не умирает насовсем» – в этой куколке вызрела Пруссия, из которой, в свою очередь, вылупится Германия, но до этого еще долгие и долгие годы. Пока же Орден де-факто сошел со сцены.
Иное дело – Орда и Литва, это были игроки куда посерьезнее. Здесь нам придется остановиться и осмотреться.
Начнем с Орды. За множество десятилетий русские люди давно уже привыкли жить «под татарином». Привыкли ездить в столицу Сарай с подарками, подобно тому, как при Союзе и большие, и малые номенклатурщики из Риги или Еревана постоянно мотались в Москву – кому партию новых «БелАЗов» для своего автохозяйства выбить, кому вопрос с назначением решить. Привыкли выносить на суд ханский возникающие споры – иметь над собой высшую власть не всегда плохо, и разрешение споров вердиктом высшего судьи почти всегда оборачивалось меньшей кровью и обидами, нежели прежние самостоятельные разборки. Привыкли, наконец, просить помощи, чаще всего – военной. Привыкли до того, что сами воевать практически разучились. Как верно пишет Карамзин: «Однако ж Россияне XIV и XV века вообще не могли равняться с предками своими в опытности воинской, когда частые битвы с неприятелями внешними и междоусобные не давали засыхать крови на их мечах и когда они, так сказать, жили на поле сражения. Кровь лилася и во время ига Ханского, но редко в битвах: видим много убийств, но гораздо менее ратных подвигов[1]».
По большому счету мы привыкли жить за плечом у татар, надежно укрывшись за ними, спрятавшись от злого мира. И не спешите брезгливо кривить губы, в очередной раз поминая «рабскую сущность русских». Во-первых, особого выбора никто не предлагал, а противником татары были страшным. Не забывайте, что не было в свое время во всем мире государства, могущего устоять перед этим невесть откуда взявшимся «кнутом божьим». И если бы не смерть великого хана Угэдэя, прервавшая великий западный поход, кто знает, на берегу какого моря остановили бы свой неумолимый бег эти страшные всадники на низкорослых косматых лошадках?
А во-вторых, сама по себе утрата независимости – не позор, мало кого минула чаша сия, и едва ли не все народы в мире могут вспомнить подобные эпизоды в своем прошлом. Кто чего стоит, определяют не по мозолям от ярма – кто в нем не ходил? Какое у тебя нутро, проверяется тогда, когда тебе приходиться отвечать на вызов, когда судьба дает тебе шанс – тогда-то все и становится ясно: сумеешь ли ты воспользоваться предоставленной возможностью, устоять на ногах и выжить или, помаявшись, побежишь опять проситься в приживалы к кому-нибудь. Именно к этой «точке вызова» и приближались русские, и грядущее испытание становилось все неотвратимее и неотвратимее.
