Темная сторона сексуальной революции. Переосмысление эпохи эротической свободы

«Естественная история изнасилования» Рэнди Торнхилла и Крейга Палмера была написана не в угоду феминисткам[40]. Более того, феминистки даже не были предполагаемой аудиторией этой книги. После публикации этого академического труда в 2000 году его авторы подверглись широкому осуждению в средствах массовой информации и в течение некоторого времени получали так много правдоподобных угроз физической расправы, что полиция посоветовала им регулярно проверять свои машины на предмет наличия взрывчатки[41]. Усилия Торнхилла и Палмера предложить эволюционное объяснение изнасилования не были, мягко говоря, встречены большинством доброжелательно.

Когда я впервые наткнулась на эту книгу, я прочла ее как одержимая, за один присест, и к концу осталась с ощущением одновременно безутешности и странного удовлетворения. В то время я работала в кризисном центре для жертв изнасилований. Моя работа заключалась в общении тет-а-тет с женщинами и девочками, которые подверглись сексуальному насилию. Но помимо этого у меня были преподавательские обязанности – подготовка волонтеров для нашей горячей линии и проведение образовательных воркшопов на тему культуры согласия в школах. Идеология, которой я должна была обучать, в значительной степени опиралась на очень специфическую академическую модель изнасилования, и со временем у меня появились сомнения в правдивости этой модели. «Естественная история изнасилования» стала для меня откровением: она сформулировала эти сомнения и конкретизировала их. Я поняла, что не ошибалась, полагая, что есть что-то проблематичное в традиционном феминистском понимании изнасилования – проблема действительно существует, и едва ли она разрешится сама собой.

Книга Сьюзан Браунмиллер «Против нашей воли» 1975 года остается основополагающим феминистским текстом на тему изнасилования. В самом деле, она настолько стала классикой, что в 1995 году Нью-Йоркская публичная библиотека включила ее в число 100 самых важных книг двадцатого века[42]. Ее слава заслужена, поскольку анализ Браунмиллер был революционным – хотя и небезупречным – и прибыл в решающий исторический момент в самый разгар второй волны феминизма. В частности, утверждение Браунмиллер о том, что изнасилование исторически чаще рассматривалось как преступление против собственности, при котором пострадавшими считаются родственники-мужчины подвергшейся насилию женщины, а не сама эта женщина, было и верным, и своевременным. Изнасилование в браке – надругательство над «имуществом» мужа – лишь относительно недавно стало уголовно наказуемым деянием на Западе и остается законным во многих незападных странах. Борьба за введение уголовной ответственности за это преступление была одной из величайших феминистских кампаний прошлого века, и даже сегодня ее триумф не является окончательным. Книга «Против нашей воли» помогла активизировать эти усилия в 1970-х и 1980-х годах, что было очень хорошим достижением. Уже за это книга заслуживает похвалы.

Точка зрения Браунмиллер резюмируется в знаменитой цитате из ее книги, где она описывает изнасилование как «не что иное, как сознательный процесс запугивания, с помощью которого все мужчины держат всех женщин в состоянии страха»[43]. В модели Браунмиллер изнасилование понимается как выражение не только физического, но и политического господства. Таким образом, она предполагает, что почти абсолютное преобладание мужчин среди лиц, совершивших изнасилование, является продуктом не биологии, а патриархата – социальной системы, которая отдает предпочтение мужским интересам над женскими. Согласно этой точке зрения, насильниками не рождаются, а становятся – они являются продуктом культуры, поощряющей мужчин рассматривать женщин как свои сексуальные игрушки. Следовательно, чтобы покончить с изнасилованиями, мы должны сначала покончить с патриархатом.

В течение последних пятидесяти лет этот аргумент оставался значимым для феминисток всех идеологических направлений. К примеру, в своей статье для «Гардиан» в 2013 году Джилл Филипович выражает господствующую феминистскую идею, когда утверждает, что изнасилование связано с «властью и принуждением. Хотя насильники и используют половые органы как инструмент для своих насильственных действий, дело тут не в сексе, по крайней мере, не в том смысле, что изнасилование мотивировано сексуальным влечением или неконтролируемым сексуальным желанием»[44]. Это мнение часто выражается в одной краткой фразе: «изнасилование – это не про секс, а про власть».

Я часто воспроизводила эту точку зрения, будучи работницей кризисного центра. Вероятно, я даже в точности повторяла эту формулировку. Я чувствовала, что, если посмотреть на дело иначе, если предположить, что насильниками движет сексуальное желание, а не только стремление к контролю, это послужило бы для них оправданием. А мне, разумеется, совсем не хотелось их оправдывать, учитывая, что я ежедневно сталкивалась с ужасными последствиями изнасилований, которые иногда растягиваются на долгие годы. Кроме того, в утверждении Браунмиллер в самом деле есть доля правды. В частности, сексуальные домогательства на рабочем месте почти никогда не совершаются нижестоящими сотрудниками-мужчинами в отношении женщин, занимающих более высокое служебное положение. Напротив, что весьма предсказуемо, они совершается теми, у кого больше власти, в отношении тех, у кого ее меньше.

Теперь я понимаю, почему мне хотелось верить, что дело здесь исключительно во власти. Альтернативная гипотеза казалась мне невыразимо тягостной. В новом предисловии к книге «Против нашей воли», написанном в 2013 году, Браунмиллер представила (не особенно великодушно) эту альтернативу:

Некоторые биологи-эволюционисты твердо верят в мрачную неизбежность того, что «мужчины всегда будут мужчинами». Горстка крикливых неодарвинистов выдвигает теорию, что изнасилование – это экономически выгодная стратегия (сопровождаемая стремлением к агрессии, беспорядочным половым связям и размножению), которая используется мужчинами для широкого распространения своих генов с минимальными вложениями в родительский труд. Но это же просто смешно – оправдывать изнасилования и невыплату алиментов тем, что это якобы «естественное поведение»![45]

Согласно точке зрения Браунмиллер, если мы считаем, что изнасилование – это «естественное поведение», то мы должны также мыслить его, во-первых, как нечто допустимое и, во-вторых, как нечто неизбежное. Первый вывод (о допустимости) является хрестоматийным примером натуралистической ошибки – ложной веры в то, что, если что-то естественно, оно обязательно должно быть хорошим. А вот со вторым выводом (о неизбежности) дело обстоит сложнее. Если изнасилование действительно является продуктом эволюции, становится ли оно от этого неизбежным? Вообще говоря, не обязательно, но это обстоятельство, безусловно, затрудняет его искоренение. Я думаю, именно это является главной причиной того, что исторически феминистки сопротивляются принятию научного аргумента, столь презираемого Браунмиллер. Вместо этого большинство феминисток продолжают апеллировать к теории социализации как к более предпочтительному способу объяснения мужского и женского поведения, как хорошего, так и плохого. Эта теория популярна среди представительниц либерального феминизма, о котором я подробно говорила в предыдущей главе. Но также она популярна среди другой важной группы феминисток, и сегодня не сбавляющих обороты. Речь идет о радикальных феминистках, настаивающих – в соответствии с принятым определением этого движения – на радикальной реструктуризации общества, играющего, как они полагают, на стороне мужского превосходства.

Согласно теории социализации, между мужчинами и женщинами нет врожденных психологических различий. Любые наблюдаемые нами различия являются продуктом воспитания, а не природы. И эта теория не лишена оснований. Так, в своем бестселлере «Заблуждения о гендере» австралийская ученая и писательница Корделия Файн излагает долгую историю попыток исследователей найти окончательные доказательства врожденных различий, приходя к выводу, что доводы в пользу теории социализации в конечном счете намного сильнее. Она ясно дает понять, что существует множество свидетельств того, что мужчины и женщины испытывают очень разное обращение на протяжении всей своей жизни. Например, в одном типичном исследовании, описанном Файн:

Матерям показали регулируемую наклонную дорожку и попросили оценить крутизну склона, с которой их ползающий одиннадцатимесячный ребенок сможет справиться, а также предсказать, попытается ли он это сделать. Как показало испытание на дорожке, девочки и мальчики не различались ни в способности ползать, ни в способности принимать на себя риск. Однако матери недооценивали девочек и переоценивали мальчиков – как в способности, так и в попытках ползать. А это означает, что в реальном мире они часто могут ошибочно считать своих дочерей неспособными выполнять или пытаться выполнить определенные двигательные действия, переоценивая в этом отношения своих сыновей[46].

Эти различия в социализации имеют место с момента рождения ребенка, и мы не можем сказать наверняка, какое влияние они оказывают в долгосрочной перспективе. Тем не менее вполне вероятно, что некоторое влияние они оказывают и что наблюдаемые психологические различия между полами – по крайней мере, частично – объясняются особенностями социализации в детстве. Таким образом, вторая волна феминизма научила нас уделять пристальное внимание воспитанию детей, выступая, в частности, против игрушек и рекламы, пропагандирующих гендерные стереотипы.

Однако в основе проекта ресоциализации лежит абсолютно утопическая идея: если наблюдаемые нами различия между полами полностью объясняются социализацией, то они также могут быть полностью искоренены посредством культурных реформ. А это, в свою очередь, означает, что если бы все мы прямо сейчас приняли феминистскую истину и начали воспитывать наших детей по-другому, тогда мы смогли бы переделать мир за одно поколение.

Это хорошая идея, и некогда я искренне верила в нее. Но доказательства, выдвинутые авторами «Естественной истории изнасилования», а также многими другими учеными, заставляют нас считаться с гораздо менее привлекательной возможностью: что, если все не так просто? Что, если иерархия, порочность и насилие заложены в нас природой? Что, если феминистская задача в действительности намного сложнее, чем нам казалось раньше?

Человеческие животные

В книге «Против нашей воли» Браунмиллер пишет: «Насколько я знаю, ни один зоолог никогда не наблюдал, чтобы животные совершали изнасилования в своей естественной среде обитания, в дикой природе»[47]. Это утверждение ошибочно, вопиюще ошибочно. Изнасилование, как и другие ужасные вещи, которые иногда наблюдаются в человеческом поведении, для многих видов животных – обычное дело. Этот мрачный факт был обнаружен в многочисленных исследованиях, опубликованных за последние сорок семь лет. К 1975 году он был уже хорошо известен. Например, несколькими годами ранее британский приматолог Джон Маккиннон опубликовал свой новаторский отчет о том, как он пятнадцать с половиной месяцев наблюдал за дикими орангутангами, описав множество случаев «изнасилования агрессивными самцами самок против воли последних»[48]. С тех пор такое поведение среди орангутангов[49], а также среди других животных[50], было констатировано другими исследователями. Мы не единственные насильники в природе.

Теория социализации опирается на неявное допущение человеческой исключительности, которое проявляется в том, что мы, во-первых, якобы оторваны от нормальных процессов естественного отбора и, во-вторых, подвержены разложению со стороны культурных факторов. Согласно такому анализу, мы совершаем плохие поступки не потому, что мы небезупречны, как и любые другие животные, а потому, что изобретение культуры, которая развращает невинных маленьких детей, превращая их в злодеев, было нашим выбором. Эта концепция «чистого листа» наделяет общество высшей властью в формировании характера человека, окажется он хорошим или плохим.

Существует более правдоподобный взгляд на эту проблему, но он оставляет гораздо меньше места для человеческого совершенствования и поэтому является гораздо менее привлекательным для утопистов. Вместо того, чтобы невольно уподобляться религиозным фундаменталистам девятнадцатого века, которые боролись с Дарвином, мы могли бы мыслить людей как животных, а точнее, как гоминидов, человекообразных обезьян, таксономическое семейство приматов, которое включает семь других ныне существующих видов. Как пишет феминистка и биолог-эволюционист Сара Блаффер Хрди:

Мы не являемся «реди-мейдом» из чьего-то ребра. Мы состоим из множества различных линий биологического наследования, собранных из остатков эволюционного процесса, продолжавшегося миллиарды лет. Даже эндорфины, благодаря которым я смогла пережить родовые схватки, мой организм производил из точно таких же молекул, которые и сегодня можно найти в организме дождевого червя[51].

Вследствие столь разнообразного биологического наследия в сочетании с давлением эволюционного отбора, благоприятствующего определенным чертам, мы иногда демонстрируем доброту, мягкость и дружелюбие. По тем же причинам в другое время мы убиваем, пытаем и насилуем. И, подобно другим гоминидам, самцы и самки нашего вида отличаются в некоторых важных аспектах – как физиологически, так и поведенчески.

Начнем с некоторых физиологических различий. Взрослые женщины примерно в два раза слабее взрослых мужчин в верхней части тела и на две трети слабее в нижней части[52]. В среднем мужчины могут выполнять жим лежа с массой примерно в два с половиной раза большей, чем женщины[53], а также наносить настолько же более сильные удары[54]. Что касается силы хвата рук, то показатели 90 % женщин меньше показателей 95 % мужчин[55]. Другими словами, подавляющее большинство женщин физически слабее подавляющего большинства мужчин, и любой феминистский анализ распределения власти между мужчинами и женщинами должен начинаться с признания этого факта.

Также мужчины могли бы без труда победить женщин в беговых и игровых соревнованиях. Половые различия менее выражены в видах спорта, где упор делается на выносливость, а не только на силу, но и здесь они имеют большое значение. На олимпийских соревнованиях по плаванию и бегу показатели женщин колеблются на уровне около 90 % от результатов мужчин (в легкой атлетике это иногда называют «золотым сечением»)[56]. Эта разница может показаться несущественной, однако она имеет поразительно важное значение, когда дело касается элитных спортсменов. Например, на летних Олимпийских играх 2016 года Элейн Томпсон из Ямайки выиграла золото в стометровке с результатом 10,71 секунды. На тех же играх в аналогичной дисциплине у мужчин победил Усэйн Болт, тоже из Ямайки, его результат составил 9,81 секунды. Хотя разница между этими двумя спортсменами была меньше секунды, если бы мужчины и женщины состязались вместе, Томпсон не попала бы даже в финальный забег. В действительности Томпсон бы с легкостью обогнали атлеты, соревнующиеся в категории «до 17 лет»[57], подобно тому как женская сборная США по футболу в 2017 году проиграла юношеской команде из Далласа[58]. Эта команда состояла из мальчиков не старше 15 лет, которые только что перешагнули порог полового созревания и, таким образом, только начали развивать силу и мощь взрослых мужчин. В большом спорте женские соревнования традиционно выделяются в отдельную категорию, потому что иначе среди элитных спортсменов вообще не было бы женщин – мужчины каждый раз побеждали бы их.

Для большинства людей (особенно для тех, кто имеет опыт участия в спортивных соревнованиях или даже просто в шутку боролся с братьями или сестрами противоположного пола) это наблюдение – не более чем простое выражение здравого смысла. В двадцать первом веке единственной группой, выступающей против факта физических различий между полами, являются либеральные феминистки. Некоторые из них предлагают открыть женские соревнования для транс-спортсменов, которые совершили переход из мужского гендера в женский, подвергшись при этом некоторому медицинскому вмешательству, чтобы обратить вспять последствия мужского полового созревания. Некоторые либеральные феминистки идут еще дальше, утверждая, что женский спорт как отдельную категорию следует полностью ликвидировать. Например, вот что в 2016 году писала британская феминистка Лори Пенни (о разногласиях по поводу включения транс-спортсменов в летние Олимпийские игры того года): «Редко ставится под сомнение строгая гендерная сегрегация. А ведь это позволяет беспрепятственно отодвинуть женские соревнования на второй план, при этом гарантируя, что ни один спортсмен-мужчина никогда не будет обойден женщиной. Однако разделение спорта по половому признаку не является естественным или неизбежным»[59].

Спортсменки, для которых половые различия представляют собой нечто большее, чем просто философскую проблему, решительно возражали против этой идеи (в их числе были Пола Рэдклифф, Шэрон Дэвис и Келли Холмс)[60]. Дэвис, например, настаивала на том, что «те, у кого есть преимущества, связанные с мужским полом, не должны иметь возможности соревноваться вместе с женщинами. Это необходимо для защиты женского спорта»[61]. Вопреки утверждениям Пенни, ни у одного спортсмена мужского пола нет желания поддерживать сегрегацию по половому признаку в спорте по той причине, что он боится быть побежденным женщиной. Любой человек, имеющий практический опыт в спорте, знает, что такой страх является совершенно надуманным.

Но признание такого рода физических границ не согласуется с проектом либерального феминизма, который стремится бросить вызов любым ограничениям человеческой свободы. Если мы признаем, что между полами существуют неустранимые различия в силе и скорости, то мы будем также вынуждены признать не только то, что люди, от рождения получившие мужской пол, не могут честно конкурировать в женских спортивных состязаниях, но и то, что женщины всегда находятся в физически более уязвимом положении. Последствия этой уязвимости выходят далеко за рамки спорта, особенно когда местом приложения мужской мускульной силы становится хрупкое женское горло. В современном западном мире человеку все проще абстрагироваться от телесных различий между полами – если только речь не идет о физическом труде, спортивных состязаниях или деторождении. Но нелицеприятная истина всегда будет преследовать нас, вне зависимости от того, способны ли мы ее вынести: почти каждый мужчина способен голыми руками убить женщину, но не наоборот. И это имеет значение.

Различия «в мозгах»

В отличие от своих либеральных коллег, радикальные феминистки готовы полностью принять факт врожденных физиологических различий между полами. Однако, как правило, ни либеральные, ни радикальные феминистки не желают сделать следующий шаг и признать еще более тягостный факт: существуют также врожденные различия «в мозгах». Радикальные феминистки, придерживающиеся теории социализации, могут признавать наличие сильной верхней части тела у мужчин, но отказываются признать ее причину.

Для развития широких, мускулистых плеч у мальчиков требуются значительные энергетические затраты организма, притом что вложенную в это развитие энергию можно было бы потратить на другие естественные процессы. Это говорит нам о том, что на протяжении нашей эволюционной истории мальчики, у которых развилась крепкая верхняя часть тела, имели преимущество при естественном отборе. В настоящее время мы знаем, что мужчины с мускулистой верхней частью тела считаются более привлекательными для гетеросексуальных женщин из самых разных культур[62], и мы также знаем, что мужчины с таким типом телосложения имеют преимущество в физической борьбе – как с животными других видов, так и с другими мужчинами. Невозможно объяснить этот факт, если мы также не признаем, что физическая борьба играла важную роль в эволюционной истории человека, что вдобавок обязывает нас признать, что естественному отбору также должно было подвергаться специфическое для каждого пола поведение.