Исповедь расстриги. Как воскреснуть из мертвых

А в мастерской грустил мой дорогой эстет.

Конечно же он знал обо всех моих проблемах и вроде бы даже понимал меня и сочувствовал, но я так редко приезжала, а ему хотелось видеть меня чаще. А ещё он хотел, чтобы я выглядела красиво в любую минуту, и в горе, и в болезни. И чтобы комплекты моей одежды были стилистически безупречны, и обувь им соответствовала, и аксессуары подобраны со вкусом.

На дворе 1992 год, у всей страны рушится привычный уклад жизни, цены скачут и растут каждый день, продуктов нет, я не работаю, болею, развожусь, мотаюсь с обменом, а он сидит себе в мастерской, делает очень красивые вещи и хочет, чтобы я вдохновляла его на творчество, причём за свой счёт! И, конечно, ему совсем не нравится моё общение с отцом Георгием. И хоть он не может прямо запретить мне ходить в церковь, но видно, что его гложет банальная ревность.

Пока меня не было, Юрка работал у нас в мастерской и пробил всю голову нашему общему другу на тему того, как надо поститься, молиться и каяться, но никак не преуспел. И вскоре по благословению своего старца Юрка уволился из кинотеатра, где они с Климом малевали афиши, простился с друзьями и ушёл послушником в мужской монастырь.

Когда-то огромный, а сейчас в плачевном состоянии, этот монастырь находился прямо на трассе, до него от города ехать примерно девяносто километров, и его только-только начали восстанавливать.

Я не успела повидаться с Юркой накануне его отъезда, но очень хотела всё ему рассказать, и сразу после Пасхи я решилась к нему поехать, чтобы своими глазами увидеть монастырь и взять благословение у Юркиного старца.

Накануне я опять заболела, потому что попыталась поститься хотя бы в последние дни Страстной седмицы. Отныне язвенная болезнь станет моим фоновым состоянием, но в тот момент многочисленные язвы покрыли вдобавок левый угол рта и почти половину щеки. Герпес вылез такой мощный, что на Пасху я никуда не смогла выйти, лежала в мастерской под колокольный звон очень-очень некрасивая, рыдала и понимала, что мой роман закончен, и все мои планы и мечты прахом!

Вчера мы поссорились, и мой эстет ушёл, прекрасный, как всегда.

Он так и не понял, почему каждая ночь с ним – тяжкий грех, особенно в Страстную пятницу, и зачем мне приспичило обвенчаться с ним поскорее? Моё утверждение, что для Бога мы оба блудники и грешники, наши души погибают, и поэтому я болею – всё это для него оказалось пустым звуком, ведь он же здоров.

Я не могла ему объяснить, как сгораю от стыда каждый раз, когда исповедуюсь отцу Георгию о нарушении заповеди «Не прелюбодействуй!» Он бы этого совсем не понял, только разозлился бы ещё больше, мол, что этот поп делает в нашей постели, и почему я всё ему про нас рассказываю?!

Ну и ладно! – всхлипывала я – Буду учиться жить по-другому!

А пока надо съездить к Юрке, только он один из всех друзей сможет меня понять, и пусть уж отведёт тогда к своему старцу, раз тот такой премудрый и всё про всех знает.

Я выехала прямо на следующий же день после пасхального воскресенья, и утро Светлого понедельника было солнечным, но холодным. Автобус быстро домчал меня через леса и поля куда надо, я вышла на автостанции и зашагала вдоль по трассе к огромному пятиглавому собору.

Я таких ещё не видела, в городах, где я жила, все крупные храмы были разрушены, а этот чудом уцелел и белёсой громадиной возвышался среди обшарпанных корпусов и производственных складов, которые по человеческим меркам приходились бы ему ниже колена.

Служба в соборе уже закончилась, но внутри грандиозного храма и по всей территории вокруг него ходили, бегали, а то и еле-еле передвигали ноги разновозрастные насельники, все в чёрном.

Я робко направилась к жилому корпусу, с изумлением замечая везде множество женщин тоже в чёрном, хлопотавших по хозяйству, как в храме, так и вокруг него. На первый взгляд, женщин там находилось гораздо больше, чем мужчин. По моим наивным представлениям, в мужском монастыре вообще не должно быть никаких женщин, или как? Может я чего-то не знаю?

В дальнейшем я смогу познакомиться с феноменом этого по сути смешанного монастыря, но тогда моё первое наблюдение оказалось верным – в том «мужском» монастыре на моей памяти сестёр всегда было больше, чем братьев.

Через пять лет там же я сама приму монашеский постриг под пение братского хора, что само по себе немыслимо по церковным традициям – на глазах у сотен мужчин старшие сёстры подойдут ко мне, стоящей посреди тёмного собора босиком, с распущенными волосами, в белой рубахе до пола, и наденут на меня чёрные монашеские одежды.

Но пока мне такое и в голову не приходит, хотя я уже начинаю понимать, как нелепо выгляжу, вырядившись в розовое пальто, но другой длинной одежды у меня попросту нет, бордовую юбку по щиколотку и цветастый платок я взяла у мамы.

При каждом шаге металлические набойки на маленьких каблучках моих туфель звонко цокают, как копыта, и все на меня оборачиваются. Господи, помилуй!..

Желая провалиться сквозь землю и прикрывая носовым платком свой герпес на полщеки, я поднялась по внешней деревянной лестнице на второй этаж и вошла в полутёмную прихожую. Справа в большом зале накрывали на стол, и оттуда доносились умопомрачительные запахи очень вкусной еды!

Я постеснялась сказать дежурившей матушке, что приехала к Юрке, вдруг нельзя, и проблеяла, что хочу поговорить со старцем.

Его позвали, он тут же вышел и оказался совсем не старым – глаза молодые, светлые, смотрят весело. Сам он среднего роста, но при этом выглядит величественно и просто, чем сразу же вызывает доверие. В нём чувствуется необыкновенная внутренняя сила, а на старчество указывает только длинная бородища с проседью, как у Деда Мороза, и этот сказочный образ дополняет ярко-синий балахон до пола. Он тут один не в чёрной одежде, да вот ещё и меня принесло в розовом пальто!

Я пролепетала, что отец Георгий благословил к нему поехать, и заикнулась про Юрку, мол, тот тоже советовал. Старец пронзительно на меня глянул, усмехнулся, сказал, что вечером поговорим, и, развернув под локоток, повёл в тот зал, где накрывали столы. Там он кивнул своим, чтобы меня накормили, и я робко встала с краешку, стараясь ни на кого не смотреть, выслушала громогласную пасхальную молитву, спетую примерно сотней человек, собравшихся на трапезу, и уселась за стол, ломившийся от еды. Там меня и обнаружил изумлённый Юрка, запоздало пробегавший мимо к братскому столу.

Я уже знала, что в монастыре надо забыть о своей воле и слушаться беспрекословно. И что в чужой монастырь со своим уставом не ходят.

Все начали трапезу с крашеных яиц, я тоже съела крутое яйцо, мне их нельзя, но надо!

Мне налили полную тарелку борща с томатной пастой, такое с моими язвами даже нюхать нельзя, но я съела всю тарелку, ведь оставлять еду грех!

Мне положили вкуснейшие рыбные котлеты, я с наслаждением уплела их с картошкой и салатом. Дальше я осмелела и пробовала всё, до чего смогла дотянуться.

Обед закончился пасхальными куличами и чаем на травах.

Помню, как я держу кусок ароматнейшего кулича с орехами, изюмом и курагой, жую эту вкуснятину, а сама думаю, что да, конечно, сейчас я скорей всего помру, но такая сытая и счастливая, что хоть наелась напоследок, как в раю!

Но мне не дали помереть, а отправили на послушание с другими женщинами – подметать цементный пол в соборе, обычными вениками и внаклонку. Я опять принялась ждать смерти, потому что для меня немыслимо наклоняться после еды. Однако за два часа работы я ни разу даже не икнула!

Сказать, что это чудо, мало! Это великое чудо!!!

Боясь поверить в реальность происходящего, я ещё раз наелась до отвала за ужином, потом мне удалось поговорить по душам с Юркой в каком-то коридорчике, и уже в потёмках он повёл меня в приёмную старца, которого все здесь звали просто батюшкой, а по должности он настоятель монастыря, отец архимандрит. Слова-то какие, мама дорогая!

Сейчас мне кажется, будто бы я тогда пробыла в кабинете старца часа два, не меньше, и очень нервничала, что отнимаю так много его драгоценного времени. Дежурная матушка предупредила, чтобы я постаралась всё сказать батюшке за пятнадцать минут, не больше, а он явно никуда не спешил, показывал мне всякие иконы, старинные и новые, которые сам написал.

Юрка очень советовал, чтобы я рассказала батюшке о самом главном своём грехе на текущий момент – про то, что я сделала в Успенском храме, мол, женщина не имеет права входить в алтарь, пусть даже и заброшенный. А я не только входила, но и вон чего там натворила по наущению неизвестно каких голосов, точнее, понятно, что бесовских, Бог с такими грешниками, как мы, разговаривать не будет!

Что делать? Я послушалась Юрку, вдохнула, выдохнула, и рассказала всё.

Батюшка архимандрит выслушал меня очень внимательно, потом ещё уточнял подробности и затем изрёк свой вердикт: по наущению бесовскому я и в алтарь входила, и образ написала неправильный, не по канону, и людей ввела в соблазн поклоняться ложному чуду.

И вместо того, чтобы на службу ходить, священника слушать, на котором Божья благодать, все эти люди в осквернённом храме среди нечистот толпами собирались и самочинно молились не пойми как и кому.

Дальше он объяснил мне со многими подробностями, как тогда три года назад в епархии собрали комиссию, которая пыталась разобраться в ситуации – что за образ в Успенском храме, рукотворный он или нерукотворный, чудеса многочисленных исцелений подлинные или мнимые, образ чудотворный или нет?

И что он сам тоже входил в ту комиссию, и они вместе с владыкой и другими священниками несколько раз ездили смотреть, что там такое в алтаре, но ничего толком так и не решили. Комиссия всё же смогла определить, что образ рукотворный, но кто его написал и зачем, члены комиссии не знали.

А народ в это время толпами валил в Успенский храм, возник нездоровый ажиотаж, и вроде бы даже сам владыка приказал смыть со стены это не пойми что.

Однако народ повалил туда ещё больше, и ситуация вокруг храма усложнилась ещё сильнее, и вот теперь наконец-то идут переговоры с властями, чтобы началась реставрация памятника архитектуры, и тогда непонятный образ закроют под штукатуркой. И как же хорошо, что я сейчас ему призналась, а то он не знал, как быть со всем этим и что думать?

Ой-ёй-ёй, горе мне грешной!..

Да, вскоре храм действительно закроют на реконструкцию и реставрацию, но огромные средства, как обычно, растворятся в чьих-то карманах. Сделают всё грубо и варварски, просто зальют бетоном пол и площадь вокруг церкви, но бетон будет пропускать воду, как губка, разводы влаги поднимутся до самых сводов, потому что уровень пола в храме так и останется ниже уровня водохранилища. Рухнувший свод апсиды алтаря просто тупо перекроют бетонными балками и заложат кирпичом, отчего Царские врата станут казаться лилипутскими. Не могу сказать точно, какой высоты их сделают, но выглядеть они будут метра на полтора, не больше.

Конечно, после исповеди в монастыре я больше никогда не войду в тот алтарь.

А примерно через пятнадцать лет ко мне приедет подруга из Крыма, я поведу её по окрестностям, мы выпьем воды из многочисленных трубок строящегося храмового комплекса у святого источника и зайдём в Успенскую церковь.

Почуяв приезжих, к нам подойдёт церковная бабушка и начнёт рассказывать историю о царе Петре Первом, когда-то певшем здесь на клиросе. А дальше, понизив голос почти до шёпота, она поведает о чуде явления образа Спаса Нерукотворного в алтаре, как этот образ по воле Божьей то появлялся, то исчезал, и сколько людей от него исцелились, и как заболел рабочий, которому поручили его заштукатурить.

– Да, сейчас тот образ не видно, но все знают, что он там есть, и помогает всем верующим. Вот и вы верьте и молитесь! – прозвучало напоследок.

Сколько раз я слышала подобные слова! И даже если бы тогда мне пришло в голову рассказать всю правду, то кому она нужна?

Кому интересна история о студентах, захотевших почудить и с помощью перформанса закрыть общественный туалет?

Вот чудеса – это другое дело!

Но если вернуться в монастырь, то там на Светлой седмице я сама оказалась во власти чудес, иначе не скажешь.

Я не сразу поняла, что терзающая боль в животе покинула меня, как и душевные страдания по поводу неудавшейся личной жизни. Два дня я ела всё, что стояло на столе, и чувствовала себя непривычно хорошо. Я работала с женщинами, подметала и мыла полы в храме, не чувствуя усталости.

На следующий день меня благословили причащаться по пасхальному чину, быстро пролетела бодрая праздничная служба, потом через весь храм пронесли хоругви на высоченных шестах, и я увидела поверх голов, как у дверей монахи выстроились двумя чёрными рядами, вперёд прошли священники в сияющих облачениях, за ними двинулся народ, и я тоже оказалась на крыльце собора.

И тут мои глаза временно ослепли от солнца, а уши почти оглохли от резких звуков – нет, то были вовсе не колокола, а срезанные на разном уровне газовые баллоны, большие и поменьше, их развесили на балках над дощатым помостом рядом с храмом, и молодой монах с длинной рыжей бородой неистово стучал по этим «колоколам» какими-то колотушками.

Зажатая людьми, я не видела ступени лестницы, и, ощупывая их ногами, чтобы не упасть, вместе со всеми осторожно спустилась вниз и медленно пошла с крестным ходом вокруг собора. Вдруг импровизированные колокола резко смолкли, все замерли, и неожиданно звонкую тишину прорезал сильный голос отца настоятеля, читающего Евангелие, в конце его голос буквально взлетел на очень высокой ноте, и следом бодро вступил братский хор, а народ многократно и слаженно проорал в ответ на возгласы: «Воистину воскресе!».

До сих пор эта яркая картинка помнится мне со всеми ощущениями: глаза слезятся от солнца, в уши врезается оглушительный перезвон колоколов-баллонов, и в неуёмной энергии рыжебородого звонаря угадывается мощная закалка бывшего ударника рок-группы. На тёплом ветру колышутся алые с золотом хоругви и чёрные мантии монахов, а в пёстрой толпе, идущей за ними, все радуются, как дети, потому что батюшка архимандрит буквально поливает народ святой водой, макая длинное, как веник, кропило в большую серебряную чашу размером с ведро. Её с лёгкостью держит в руках могучий и совершенно мокрый парень в сияющих одеждах, он счастливо улыбается, громко поёт, и капли святой воды яркими бликами светятся в его курчавых волосах и дрожат на ресницах, а воздух вокруг пахнет ладаном, мокрой пылью и свежей зеленью.

Незнакомая радость заполняет меня до краёв, и я тоже иду в поющей и ликующей толпе мокрая и совершенно счастливая!..

Но самое удивительное – это невероятная атмосфера, царившая тогда в монастыре.

Представьте себе, что вы приехали в гости к очень добрым и любящим родственникам, которых вы никогда не видели и даже ничего о них не знали. Но вот наконец-то вы нашли друг друга, и счастливы увидеть, как вы похожи, и как много у вас общего, родного, хоть вы такие разные.

Реально, это настоящая большая семья, и в семье есть любящий отец, бесспорный авторитет и глава рода, все его любят, уважают, и с удовольствием слушаются. И Юрку здесь искренне любят и очень гордятся, что такой талантливый художник бросил греховный мир и пришёл к ним спасаться.

А ещё у них сейчас самый главный праздник – Пасха, Христос Воскрес и мы с ним воскреснем! Они сияют от неподдельной радости, поют красивым многоголосием, вкусно едят и всех угощают.

Я никогда ничего подобного не испытывала, все мои родственники были разбросаны по разным городам далеко друг от друга, мы очень редко встречались, иногда звонили, но, в основном, годами писали друг другу письма, поэтому такая семейная общность в монастыре поразила меня и восхитила! Я выросла без отца и всегда тянулась к мужчинам, от которых исходят отцовские энергии – у здешнего батюшки архимандрита отцовская любовь фонтаном била через край, и всем её хватало с избытком, и молодым, и старым, и своим, и приезжим.

Иногда у меня перед глазами вставал образ моего потерянного навсегда эстета, я с содроганием представляла, что бы он сказал, если бы всё это увидел, и меня застукал бы здесь в таком виде, и смерил взглядом этих женщин, мужчин, их одежду – брррр!..

А вот отец Георгий обрадовался бы от всей души, и Юрка вон сияет глазами!

Я грелась лучах всеобщей любви и радости, как замёрзший человек на солнышке, всё вокруг казалось таким прекрасным и родным, что уезжать мучительно не хотелось. Но надо.

И тогда, как положено, маятник качнулся в другую сторону, и начались чудеса со знаком «минус».

Как только я вышла за ворота монастыря, простившись с Юркой, который вручил мне пакет с пасхальными гостинцами для Альки, именно в тот самый момент, когда я меньше всего ожидала засады, на меня разом с утроенной силой навалились все мои болезни.

Такое чувство, будто легион бесов не посмел сунуться за мной в святое место, а злобно поджидал у ворот монастыря, и как только я вышла на дорогу, то рогатые навалились всем скопом и устроили мне «тёмную».

Именно такая картинка встала у меня перед глазами, когда в них резко потемнело от боли. Я еле-еле доплелась до автобуса и чуть живая добралась до дома.

Хотите верьте, хотите нет, но я на своей шкуре тогда поняла, монастырь – особое пространство и там действуют совсем другие причинно-следственные связи.

Вскоре я узнаю духовное правило, которое гласит примерно следующее: «Уезжая из святого места и вкусивши благодать, приготовь свою душу к искушениям».

Короче, расслабляться нельзя никак.